Культурбунт на левом фланге

От редакции.Пока у нас тут происходит всякая ерунда, во Франции случился очередной «сдвиг влево». О чем и сообщает РЖ живущий в Швейцарии Михаил Маяцкий.

* * *

В прошедшее воскресенье, 25 сентября, во французском сенате впервые за полвека левые получили абсолютное большинство. Пощечина правым от имени и от лица глубинки, знакомой с реальностью не понаслышке (сенат выбирается членами местных советов – от регионов до муниципалитетов). Президент сената (его должны выбрать в эту субботу, 1 октября) является вторым-третьим человеком в стране и ВРИО президента. Реальные последствия? Посмотрим. Но во всяком случае не будем сводить медленную социологию к быстрой политологии, и поговорим лучше о «социальной базе». Как поживает социальная база европейских левых?

Еще весной два «мозговых центра» социал-демократической (они сами говорят: прогрессистской) ориентации, американский и испанский, с соратниками из семи других стран провели сравнительное социо-политологическое исследованиe как раз «социальной базы» западного «прогрессизма». Во Франции их партнером стал МЦ Terra Nova (тут же и вся документация этого исследования, в том числе по-английски). Отчеты по девяти странам выявили вполне определенные медленные метаморфозы в социальной базе левых, не заметить которые может стоить левым дорого.

Накануне французских выборов естественной точкой схода в левой перспективе служит 1981 год, восхождение на президентство, продлившееся 14 лет, Франсуа Миттерана. С этой точкой и напрашивается сравнивать год 2012‑й. Тогда за Миттерана голосовал «рабочий класс», в ту пору многочисленный (37% активного населения) и весьма единодушный (72% голосов за левых). Что стало с ним с тех пор? Он уменьшился в поголовье (23%) и в характере труда. На индустриальном пике рабочие в большинстве своем были фабричными, на постоянном контракте и объединенными в профсоюз.

Сегодня же 40% рабочих трудится в сфере услуг, по временному найму и ни в каком профсоюзе не состоят. Понятно, что эти 40% себя и рабочими не считают. Формально-экономические критерии им не указ, они основываются на самоощущении. Действительно, их стиль жизни мало отличается от мелких предпринимателей, людей либеральных профессий, фрилансов. Они работают в одиночку и значительно чаще прикасаются к клавиатуре, чем, скажем, к рычагам. Наконец, они обязаны, работая, искать следующую работу, уметь составлять CV, прилично одеваться для интервью и т. д. вплоть до кулинарных и иных культурных привычек. Если считать, что они поднимаются по общественной лестнице, то навстречу им спускаются working poor, учителя, люди модных и якобы модных профессий… Разнородный по уровню (не)достатка, этот средний класс достаточно гомогенен по культурным рефлексам. Это дети и внуки 1968 года, и при всей разнице во взглядах, у них имеется поле возможного взаимопонимания во взглядах на глобализацию, ислам, феминизм, контрацепцию, аборты, гомосексуальность, экологию и иммигрантов. За неимением лучшего термина общим их знаменателем можно считать «открытость». А из того меньшинства, которое осталось фабричным и стабильно занятым, за правых голосует уже больше половины, руководствуясь, в основном, страхом и ностальгией: «Франция уже не та». Отсюда вывод: Франция и в самом деле не та, поскольку народные массы не те. Они меняют кожу. Если левые будут и впредь ориентироваться на фантоматичный рабочий класс, то это дорога в никуда. Былого пролетариата уже нет, а тот, что есть, можно переманить обратно только столь же популистской риторикой, как та, на которую он повелся.

Зато складывается новый альянс, который левым нужно не проморгать. Ему нужно государство уже не столько благоденствия, сколько возможностей (opportunity state против welfare state). В этот альянс входят (плюс к сознательным рабочим остаткам) старые и новые аутсайдеры: восходящий образованный средний класс (в среднем, чем выше диплом, тем вероятнее голосование за левых), этнические и иные меньшинства (их левые предпочтения ожидаемы), женщины (поворот налево здесь весьма ощутим) и молодежь (ее левый выбор гораздо более выражен сегодня, чем в 1981‑м). Левая ориентация становится, таким образом, вопросом «открытости», если не сказать «культурного уровня» (вспомним Бадью, чей «коммунизм» выставлен прежде всего высокой этико-концептуальной вершиной, которую еще нужно покорить). К упомянутому борхесо-китайскому списку в отчете прибавляются холостяки, не‑ или малопрактикующие верующие (и просто неверующие) и потомки иммигрантов.

О самих иммигрантах в отчете ничего не говорится: голосовать они не могут, а французский отчет зациклен на электоральном большинстве 2012 года. Между тем, промышленный пролетариат в своей низкоквалифицированной части состоит всё чаще из самых свежих, а то и нелегальных иммигрантов: работодатели заменяют их на новых, когда их уровень интеграции, грамотности и политподкованности начинает опасно зашкаливать. Но до осознания (и критики?) эндоколониализма, пришедшего на смену экзоколониализму (термины, кажется, Вирильо), левый «авангард» и сам не дозрел.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67