Если за нами придут

Посвящаю памяти С.Н.Бурина

В известном стихотворении пастора Мартина Нимёллера "А когда пришли за мной, уже не было никого, кто мог бы протестовать" мне послышался призвук ханжества. Отсылка к этой формуле в очередной раз прозвучала недавно, во время сбора подписей в защиту Константина Крылова (в списке я, к своему удовольствию, фигурирую среди "литераторов иных направлений"), впрочем, это неважно: Нимёллера цитируют постоянно.

Наведя справки насчет Нимёллера, понял, что не ошибся в своих ощущениях: пастор до своего ареста в 1937 году был вовсе не каким-нибудь равнодушным проповедником морали "моя хата с краю", на что вроде бы намекает его стихотворение, а вполне последовательным сторонником Гитлера. Разочарование наступило после того, как пастор понял, что фюрер поставил себя выше протестантской церкви. Нимёллер не просто поленился или побоялся протестовать раньше, когда приходили за коммунистами и евреями (точный текст стихотворения неизвестен, но в канонической версии евреи в нем вовсе не упомянуты), а сознательно промолчал. В 70-е годы Нимёллер пояснял: коммунисты были не друзья, а враги Церкви, поэтому Церковь и молчала, когда после пожара в Рейхстаге их забрали (Martin Stöhr. Zur Frage eines Antisemitismus bei Martin Niemöller). Насчет евреев Нимёллер пояснял, что был антисемитом в годы Веймарской республики, но в 1945 вернулся из восьмилетнего заключения "совершенно другим" человеком.

Формула Нимёллера индифферентна к морали. Из нее следует, что можно поддержать любую группу ради того, чтобы эта группа поддержала тебя. В таком значении, увы, слова Нимёллера обычно приводят, помещая их в контекст сильно полюбившейся нашим современникам сентенции, часто ошибочно приписываемой Вольтеру: "Я не разделяю ваших убеждений, но готов умереть за ваше право их высказывать". Связанная с самой идеей Общественного договора концепция сделки подменяет совесть имморалистским принципом do ut des. Ложность формул Нимёллера и псевдо-Вольтера (на самом деле это биограф Вольтера Эвелин Холл) не вполне очевидна, и в этом их коварство. Так, понимая, что преследование Pussy Riot политически мотивировано, и что вынесенный судьей Сыровой приговор стал очередным ударом по правам человека, я ни в коем случае не готов умереть за право феминисток задирать ноги в главном храме страны. Я готов бороться с несправедливостью, и именно поэтому не приму навязываемого мне морального обязательства идти на жертвы ради чьего-то права игнорировать мои права.

Поддерживая Крылова, я делаю это не из опасений остаться без поддержки, когда "придут за мной", а просто потому, что считаю претензии к нему необоснованными. Не странно ли, что у нас сформировалась устойчивая привычка искать опору в цитатах выдающихся людей для принятия решений, которые следует принимать автоматически? Решаете вы, скажем, вопрос, можно ли отстреливать бомжей, а нужная цитата никак не находится. Или того хуже: находится, но не у Нимёллера, а у Мюллера. Нельзя считать здоровым общество, члены которого нуждаются в дополнительной мотивации, чтобы поступить по совести.

Между тем, времена так быстро меняются, что сама совесть, похоже, вот-вот вновь начнет считаться "буржуазным предрассудком". Так, религиозный публицист Сергей Худиев сочинил недавно своеобразный манифест анти-покаяния. Сейчас, когда расцветает культ силы, а милосердие допускается только в виде "добра с кулаками", действительно пришло время таких манифестов. Читая свежую публицистику или записи в блогах, я то и дело правлю в уме чужие заголовки, подчеркивая суть: "почему я не стану помогать нищим", "почему я положу в протянутую руку камень", "почему меня радуют чужие печали" и т.п.

Все бы ничего, но рассуждения Худиева стали своеобразной антитезой к известному высказыванию Аверинцева об отличии европейской культуры совести от азиатской культуры стыда, которая велит человеку скрывать свои неприглядные тайны. "Разумеется, сегодня и в странах Востока имеются правозащитники, готовые на жертвы, – писал Аверинцев, – но я не способен вообразить, скажем, китайского Солженицына, который с такой же силой и такой же открытостью, как его русский собрат, выступил бы перед всем миром в качестве вдохновенного обвинителя, перечисляющего все преступления своего глубоко любимого Отечества!". Аверинцев, предвидев многое из того, что случилось с нами, не ждал, вероятно, что Россия двинется в сторону культуры стыда, и, уж тем более, не думал, что в ту же сторону двинется христианская публицистика.

С точки зрения Худиева, по всей видимости, стыд – просто другое название совести. Характерно, что Худиев рассуждает о покаянии, пользуясь лексикой, обычной при описании физиологических аспектов стыда ("ужасно неприятное чувство", "нам хочется 'провалиться под землю'", "спрятаться с глаз долой хоть под землю", "хочется спрятаться в тень"), и в полном соответствии с духом современного психоанализа объявляет это "неприятное чувство" вредным. Впрочем, еще Сталин указывал 1 сентября 1930 года в письме Молотову: "нужно отбросить ложный стыд".

Беда не в том, что Худиев плох, а в том, что он хорош. Про него вполне можно сказать словами Атоса: "а ведь этот еще из лучших!". Других православных у нас для вас нет. Этот парафраз сталинского высказывания положено теперь произносить с гордостью, что можно считать точным указателем на перспективы духовного роста нашего общества.

Мы попались в ту же ловушку, что и Запад. Исторический вызов и там и тут воспринимается уже просто как досадная помеха – как это и должно восприниматься в обществе потребления. Это видно, кстати, и по мотивации, заложенной во все той же формуле Нимёллера. Пастор, когда за ним "пришли", был заурядным фашистом, а восемь лет заключения сделали из него, как он сам признавался, другого человека. Именно этот другой человек и стал президентом Всемирного совета церквей, одержав таким образом убедительную победу в борьбе за распространение христианства, которая ранее и привела его к конфликту с Гитлером. Как может не просто верующий человек, а религиозный подвижник столь трепетно относиться к своей физической свободе, если лишившись ее, он пережил столь грандиозный духовный взлет?

Ну а если все-таки придут за нами... Страх потерять близких, утратить трудоспособность, остаться без работы и постоянное ожидание, что вот сейчас отомрет очередной участок того, что составляет культурное пространство страны и мира и, если так можно выразиться, душу человечества, – все это вытесняет страх того, что за тобой "придут". В каком-то смысле за тобой уже давно пришли, и надо быть большим гордецом, чтобы этого не заметить.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67