То, что эта книга вышла именно сейчас, очень симптоматичная примета времени. Существование исследования под кодовым названием "Идеология Ельцина" было невозможно по определению - у предыдущего президента России никакой идеологии не то, что не было, но и быть не могло. В 90-е не до идеологий было. Впрочем, на заре президентства Путина речи о внятном формулировании позиции власти также не шло: нужно было "день простоять да ночь продержаться".
Простояли и продержались. А это значит, что у Путина появилось поле для формулирования особых смыслов правления, смыслов не только "дня сегодняшнего", но и "дня завтрашнего". Задача выстраивания перспективы - фундаментальная задача любой власти, перешагнувшей за черту "быть или не быть" в сторону "быть". Потому-то и становятся принципиально важными вопросы "как?" и "зачем?" быть: сам переход от общего вопроса дееспособности режима к проблемам конкретных действий уже заключает в себе то, что Глеб Павловский в предисловии к исследованию назвал "драмой формулирования" государственной идеологии.
Драма эта усугубляется и тем, что потенциальные читатели оказались не готовы к системному и структурному осмыслению действий власти: потому-то критика книги Алексея Чадаева свелась к разбору многочисленных "сопутствующих обстоятельств". Сам текст остался словно бы за кадром разговора - так можно было говорить о "диггерских" байках Елены Трегубовой, воспоминаниях Коржакова или встречах Андрея Колесникова с президентом. Все эти книги - политический мейнстрим, в смысловое поле которого сопутствующие обстоятельства включены a priori. Исследование Чадаева - текст совсем иного рода. В книге "Путин. Его идеология" нет ничего тайного и интригующего: автор всего лишь анализирует президентские Послания Федеральному Собранию, тексты более чем явные и не требующие умения выстраивать загадочные конспирологические конструкции.
Задача исследования - в другом: " попытаться обнаружить ценности, которыми руководствуется действующий Президент, в последовательности задач, которые он ставит перед государством, и средств, которые он предлагает для их реализации". Собственно, в узком пространстве ценностей, узнаваемых через их конкретное применение, и работает Чадаев. Его книгу трудно определить по ведомству "политической философии": слишком узок круг анализируемых ценностей, да и "эпоха Путина" еще не подошла к концу, нет исторической дистанции для создания полной идеологической картины происходящего. "Путин. Его идеология" - текст практического анализа, объяснения и применения. Подобная "механистичность" исследования продиктована, прежде всего, самой логикой власти: " Все предыдущие послания (Послания Путина Федеральному Собранию - М.Б.) строились как манифесты, что давало возможность расшифровывать их вне привязки к конкретным действиям. Сейчас задача состоит в том, чтобы развернуть лозунги в программу действий. Это создает гораздо более узкий коридор", - эти слова Чадаева справедливы не только для высказываний власти, но и для его собственного высказывания о власти.
Формальная практичность текста и имманентное свойство любой идеологии быть предельно абстрактной - основное противоречие книги Чадаева. С одной стороны, идеологию Путина на хлеб не намажешь, на баррикады с ней не полезешь (за этим пожалуйте к Лимонову и Проханову), от ее появления и формулирования на Марсе яблони не зацветут и цены на бензин не упадут. Хотя хотелось бы. С другой стороны, из пространства "чистой идеологии" описываемая Чадаевым схема проговаривания властью принципиально важных для нее моментов выпадает. Так и повисает "идеология Путина" между баррикадой и тишью кабинета с портретом "гражданина начальника" в золоченой рамке.
В этом - одновременно и сила, и слабость реконструированной в исследовании идеологической модели.
Самая сильная сторона рассуждений Чадаева - та, что ближе к "чистой теории". Говоря о "демократии" и "суверенитете" (содержанию этих понятий как особого рода ценностей посвящены две первые главы книги), автор предлагает в качестве выхода из тупика распространяемой вовне американской демократии конструкцию под названием "демократический суверенитет": "... реальный суверенитет предполагает создание процедурной возможности для того, чтобы население само, без влияния извне, могло в рамках фиксированного интервала политических циклов решать вопрос о власти. Для того чтобы это стало возможным, жизненно необходима вся эта громоздкая аппаратура демократии - партии, парламент, СМИ, "третий сектор" и т.п. В этом смысле построение реального суверенитета и построение реальной демократии - это две стороны одной и той же задачи. Одна из них относится к защите политической системы от вызовов извне, а другая - изнутри".
Эта идеологическая конструкция всем хороша, если бы не пример празднования 9 Мая, приведенный Чадаевым в качестве иллюстрации " символического выражения <...> идеи" демократического суверенитета. Приглашение на торжества президента Латвии после откровенно русофобских заявлений последней о "водке и селедке" свело всю "символичность" на нет. "Монетизация льгот", едва утихнувшая к 9 Мая, со всеми ее довольно жалкими подачками ветеранам, и неумение российской власти делом отвечать на попытки наших прибалтийских соседей пересмотреть историю в свою пользу - все это говорит о том, что ни на внутренние, ни на внешние вызовы Путин в мае не был готов отвечать.
Демократический суверенитет - едва ли не единственная на сегодняшний день возможная форма государственной идеологии России. И ее формулирование, ясное и четкое, предложенное в книге Чадаева, - теоретически крайне сложно оспорить. Но как только дело доходит до практического применения, до адекватности идеологии тому, что происходит в действительности, стройная система немедленно дает сбой.
Так и определение Общественной палаты как " субститута дворянского собрания в обществе без аристократии; попытки как-то решить проблему вопиющего отсутствия в нашем социуме общепризнанных гражданских статусов и компетенций" неизбежно оспаривается фигурой Юлии Городничевой, чья позиция вряд ли кем-нибудь всерьез воспринимается в качестве "общепризнанного гражданского статуса".
Драматизм формулирования смысла путинской идеологии - в балансировании между панегириком и анафемой, которые сегодня оказываются, к сожалению, наиболее адекватными времени методами разговора с властью и о власти. Исследование Алексея Чадаева в этом смысле - шаг вперед, в то чаемое самим автором "Его идеологии" время, когда все те механизмы, которые описаны в книге, будут действительно работать, а не просто существовать как некая умозрительная данность.
В будущее обращена третья глава книги ("Преодоление бедности"), посвященная механизмам и сути национальных проектов, предложенных Путиным в качестве альтернативы провальным "реформам 90-х". Важной смысловой составляющей, выделяемой Чадаевым в самой идее нац. проектов, является работа власти с пространством: " Больница, поликлиника, так же как и школа, есть инструмент несилового контроля над пространством, удержания его в качестве пригодного для жизни и тем самым управляемого". О пространстве говорится и применительно к обеспечению молодых специалистов жильем, и применительно к модернизации образования. Идея освоения пространства и мысль о коллективной ответственности власти и общественных институтов - пожалуй, наиболее выпукло иллюстрируют два направления, по которым уже сейчас начинается модернизация политической системы страны. Эта модернизация, в конечном счете, и должна привести к построению того самого "демократического суверенитета", который должен обеспечить дальнейшее физическое существование России как государства.
Вне зависимости от дальнейших практических шагов власти формулирование государственной идеологии - важный и, по сути, выигрышный ход, потому что теперь оппозиция (в любом ее проявлении) будет вынуждена формулировать свою собственную, понятную и осмысленную, идеологическую концепцию. Если исследованию Алексея Чадаева так и не будет противопоставлена равная по количеству заложенных "на будущее" смыслов идея, то значить это будет только то, что "идеология Путина" и есть идеология России "начала нулевых".
Хочется нам того или нет, но в основе России как государства с широким кругом политических полномочий должна лежать концепция, объясняющая шаги власти (действующей или будущей) по всем направлениям. Пока эта концепция - та, что предложена Чадаевым. Другой нет ни у самой власти, ни у оппозиции. Появятся ли альтернативные "идеологии", покажет время.
Если действительно случится так, что новая идеология все же будет написана, то нас ждет еще большая драма формулирования смыслов. Так или иначе, но теперь отталкиваться критикам придется от той ценностной системы, которая была описана Чадаевым. И в этом смысле "Путин. Его идеология" - текст, маркирующий начало потенциально новой, более насыщенной эпохи собирания разбросанных в 90-е камней. Потому-то можно критиковать "путинскую идеологию" сколько угодно: будучи озвученной, она уже обозначила вектор дальнейшей идейной борьбы, в ходе которой и решится, какой будет Россия в будущем.