Дорога на Кайлас

Для иностранцев, не пожалевших двух с лишним тысяч долларов за право прокатиться по Тибету, существуют два основных маршрута: на Эверест и на гору Кайлас, священную и для тибетцев, и для индусов. Последний маршрут самый продолжительный и гораздо более интересный в культурном отношении. Ежегодно к Кайласу едут тысячи паломников из Тибета, Непала и Индии, чтобы совершить ее ритуальный обход, дарующий благое перерождение. Верующему ламаисту, последователю древней тибетской религии бон или шиваисту (в Индии Кайлас почитается как трон Шивы) полагается обойти вокруг горы, по крайней мере, трижды. А тот, кто обойдет Кайлас 108 раз, согласно поверью, отправится прямиком в буддийский рай. В России, издавна завороженной "тайнами и чудесами" Тибета, Кайлас, как я обнаружил, сильно будоражит поместные умы, порождая то неистовые восторги экзальтированных дам, то безудержный полет фантазии ученых мужей. Не имея склонности ни к тому, ни к другому, я, тем не менее, считаю путешествие на Кайлас одним из самых значительных событий в моей жизни. О нем и пойдет здесь речь.

Сегодня наши представления о мире угодливо подсовывает нам масс-медиа - вот факт почти общепризнанный, но пока еще, кажется, плохо сознаваемый. Нынешняя действительность подражает не столько вымыслу, сколько электронным симулякрам. Незадолго до поездки в Тибет сильное впечатление произвел на меня один западный - кажется, английский - фильм о жизни нынешнего Далай-ламы. Поразили меня, собственно, не режиссура и не игра актеров, во все отношениях заурядные, а сами вещи, обыкновенные предметы домашнего обихода - все до единого старинные, истертые временем, вобравшие в себя пыль веков и мудрость предков. Примитивные, грубые, часто бесполезные, эти свидетели вечности воплощали живую связь настоящего с незапамятным прошлым и, предназначенные для передачи потомкам, сами увлекали воображение в неведомую будущность. Какой разительный контраст с современной жизнью, где вещи обновляются с почти неуловимой для сознания быстротой и обречены раствориться в пустыне технократического забвения, не зародив в их владельце душевной привязанности; оставив его в положении безликого, бесчувственного "пользователя".

Попав в Тибет, я увидел, что и пейзаж этой самой высокогорной страны являет собой самый наглядный образ вечности, ее незыблемого покоя, вбирающего в себя бег времени. Тибетцы верят, что их горы были созданы в начале времен и будут стоять до конца света. Центральная часть Тибета, или собственно Тибет (от индийской транскрипции тибетского топонима Бе), представляет собой тянущуюся на полторы тысячи верст, слегка извилистую долину Брахмапутры, окаймленную высокими горами. Земля и небо здесь как бы распахнуты друг другу и друг в друге отражаются в прозрачных водах рек и горных озер. Горы вытянулись вдоль долины, словно могучие драконы, стерегущие поднебесный мир. Их спускающиеся уступами отроги - как когтистые лапы чудовищ, подернутые бурой шкурой ссохшейся почвы. Над лапами желто-охристыми скалами высятся их крутые бока. А над ними плывут в вышине их белые, в черных морщинах, величавые головы. По-над горными кряжами то россыпью, то аккуратными шеренгами шествуют облака, подобно племени неведомых "водяных людей", задумчивых вечных странников. На редкость неподвижный, но полный скрытого напряжения и могучего динамизма ландшафт. Драматизм его исходит из неотступного, необычайно острого ощущения несоизмеримости человеческой суеты и бездонного покоя небес.

Неизменно предвечны они.
Ты пред вечностью полон измен.

Тибетский уклад жизни очень точно воспроизводит его природные посылки. В своих материальных основах он еще и сегодня являет постоянство устремлений, незыблемость жизненных основ. Формы тибетской архитектуры и интерьер тибетского дома, традиционные одежды женщин и их традиционные одежды с многочисленными украшениями, хозяйство и обычаи тибетцев сохраняются - по крайней мере, за пределами двух-трех больших городов - в их первозданной, аскетической полноте, наследующей суровой красоте тибетской природы. В тибетской цивилизации духовной опыт не замутнен условностями светского общения и коммерческой сделки, но непосредственно изливается в жизнь, как горные реки низвергаются с заснеженных пиков в плодородные долины, питая все живое в ней. В зеркале тибетской души, как в спокойной воде, ясно отражается само Небо - необозримое, бездонное, безупречно прозрачное. Тибетская цивилизация есть аэронавтика духа. Эта преемственность сознания и небесного истока природы не лишена драматизма, ибо она предполагает и неустранимый, в последней глубине опыта коренящийся разрыв, хайдеггеровское der Riss, онтологическое различие. Она требует поэтому колоссального духовного мужества духа и беспощадного самоотречения. Этой первозданной трещине бытия соответствует разрыв между значением и смыслом в языке, ею оправдывается ничем не гарантированная будущность и присутствие истины воистину баснословной. А жизнь тибетца или, если угодно, жизнь по-тибетски - это отчаянный, и нескончаемый, спор, где ставка - сама бесконечность и где не бывает компромиссов. The winner gets it all.

Природа Тибета не знает меры и совсем не располагает к умеренности. Чтобы выжить, тибетец должен прилагать неимоверные усилия и упорно бороться, жертвуя комфортом и удовольствиями, которые сулит культура. Жизнь в Тибете регулируется цельностью духа и сердечным пониманием, которыми творится ритуал. Ее нужно не понимать, а принимать, открывая сознание безмерной шири небес. Тибетцам, как и русским, чужда мера в общении, создающая светскую культуру, но, в отличие от русских, в них нет ни расслабляющего благодушия, ни тем более культурного озорства, заставляющего испытывать на прочность все жизненные нормы и ценности. Признаюсь, я еще не встречал народа, столь неспособного или, вернее сказать, неискушенного в бытовом общении. Магазины, управляемые тибетцами, - большая редкость. Клиентов в своих забегаловках и постоялых дворах они обслуживают как бы нехотя, с равнодушным видом, не имея ни малейшего понятия о туристическом и гостиничном менеджменте. На просьбы и даже на попытки заговорить с ними на их языке отвечают неопределенной ухмылкой, в которой видны и почти детское удивление, и застенчивость, и даже ироническая насмешка над собой. Дети и даже взрослые мужчины охотно клянчат деньги, видимо, полагая, (тут я домысливаю от себя), что деньги надо получать, как подарок, а не зарабатывать. В тех же не слишком частых случаях, когда мне удавалось дожать собеседника и получить от него ответ, я обычно с горечью убеждался в том, что он попросту не понимает вопроса и только поддакивает из вежливости или сочувственно охает в ответ.

Все это вовсе не означает, что тибетцы замкнуты и недружелюбны. Напротив, они - народ на редкость добродушный и предупредительный. Недаром тибетская поговорка гласит: "Тибетцы терпят неудачу от доверчивости. Китайцы терпят неудачу от недоверчивости". Скорее, тибетцы, как всякий народ, воспитанный в лоне ритуалистической культуры, превыше всего ценят безмолвное, сердечное общение и то особое чувство своей неизменной доли, судьбийности своей жизни, которое накладывает на всю их жизнь печать благородной степенности. Тибетец умеет не торопиться, подтверждая всем своим образом жизни библейскую истину: Non in commotione Dominus (не в поспешности пребывает Бог; в русском синодальном переводе сказано: "не в землетрясении").

На таком, так сказать, общественно-природном фоне и развернулось для меня путешествие на Кайлас. Этот фон с трудом, неохотно уступает место космополитическому модерну. Даже Лхаса, несмотря на вкрапления модных бутиков и англоязычных надписей, производит впечатление глубоко провинциального города, не догадывающегося о существовании моды и уж тем более светского шика. Площади и переулки вокруг обжитых туристами монастырей заставлены лотками торговцев сувенирами. За ними - магазинчики и закусочные, которые почти все принадлежат китайцам. В первой же забегаловке, где я остановился поесть, две невероятно чумазые тибетские девочки лет десяти бросились ко мне с протянутыми ладонями. Я дал им поесть, и они с жадностью набросились на еду. Было видно, что о них никто не заботился и что попрошайничество - их единственное занятие. "Пошли вон, мерзавки!" - прикрикнула на них китайская хозяйка закусочной. "Сама мерзавка!" - спокойно парировали девочки и невозмутимо доели свою добычу.

Высокогорье постоянно напоминает о себе: болит голова, стучит в висках, сердце так и рвется в груди, легкие впустую прокачивают воздух, не снимая одышки. Приспособиться к этим ощущениям невозможно, и чувствуешь себя совершенно беззащитным пред неведомыми и грозными силами. Остается терпеть и надеяться на лучшее. Вот она - вездесущая аскеза по-тибетски. В первую ночь почти никто не может спать. А на следующее утро мы выезжаем из Лхасы на трех потрепанных джипах "Тойота Лэндкруизер" китайской сборки - единственном средстве передвижения в этом горном краю, пока еще почти не имеющем асфальтированных дорог. Первые пятьсот километров от пути - до города Лхаце - пролегают по относительно густо заселенному отрезку долины Брахмапутры. Вдоль дороги тянутся деревни, застроенные однотипными домами в форме буквы "П". Просим нашего тибетского гида организовать нам посещение какой-нибудь тибетской семьи. На одном из привалов он договаривается, как мне показалось, с первой попавшейся хозяйкой. Та радушно приглашает нас к себе. Проходим через клеть, где держат скотину, и по грубо сколоченной деревянной лестнице поднимаемся в жилое помещение, пропахшее крепкими запахами стойла. На полу у входа бросились в глаза коврики с изображением человеческого скелета, на стенах - столь популярные в Тибете изображения черепов: для тибетцев смерть везде на виду. Дома только женщины и дети, да еще немой племянник хозяйки, столяр по профессии. В отсутствие мужчин женщины занимаются изготовлением грубых копеечных благовоний и разной поденщиной. Нас угощают кислой самодельной брагой, охотно показывают семейные реликвии и фото. За гостиной находится комната с домашним алтарем и неизменным портретом лояльного Китаю Панчен-ламы (держать портрет Далай-ламы или какие-либо материалы о нем строго запрещено).

На исходе дня впервые попадаем в ламаистский монастырь, спиралью обвивающий крутую скалу - гениальная находка строителей. Просторные залы с высокими статуями Будд, вспыхивающими в полумраке золотыми блестками, длинные скамьи для лам, читающих сутры, по стенам - полки с древними рукописями в парчовых чехлах (непременный атрибут любого монастыря), мальчик-послушник торгует сувенирами у алтаря, на стенах красочные фрески, в переходах - приделы отдельных божеств. А в Шигацзе, втором по величине городе Китая, осматриваем огромный монастырский комплекс - резиденцию Панчен-ламы. Помимо ламаистских святынь у главного зала стоит большой каменный фаллос - дань тантристским культам. Внутри зала на высоком постаменте выставлена позолоченная мумия (точнее, засоленное тело) местного святого. Большая часть монастыря отведена залам, где ламы - все преклонного возраста - читают молитвы за благое перерождение души усопших. Рядом торгуют одеждой, которую родственники умершего отдают в монастырь. Тут же стайки послушников. В Лхасе я видел, как перед службой они состязаются в знании сутр: культура диспута в Тибете всегда стояла очень высоко. Проигравший в споре должен доложить об этом учителю и восполнить пробел в образовании. Но кельи для лам высших рангов почти везде пустуют: элита тибетского буддизма в эмиграции.

Ночуем в каком-то постоялом дворе в тибетском стиле и, следовательно, без всяких удобств. На всю гостиницу - один умывальник казарменного образца. Потом два дня трясемся по грунтовой дороге, то и дело застревая среди самосвалов и бульдозеров. На трассе кипят строительные работы: власти хотят провести асфальтированное шоссе до самого Синьцзяна. К вечеру второго дня, миновав первый КПП, въезжаем в городок Сага: три улицы, пара современных отелей и супермаркетов, отделение Китайского банка и вездесущий China Mobile. В гостиницах, впрочем, нет горячей воды. Нас ведут к приезжему китайцу, который держит несколько душевых кабин и, кажется, очень доволен своим небольшим бизнесом. Не только в душевых, но и в гостиницах, и в магазинах работают только китайские переселенцы, в большинстве своем из соседней провинции Сычуань, но встречаются выходцы и из центрального региона, даже Маньчжурии.

Последний день пути пролегает по почти пустынной местности. Джипы ползут в облаке пыли среди величественного, но однообразного пейзажа. Время как будто замерло, сознание наполняет покой. Редкие остановки у юрт. Сонные тибетки встают с матрацев, чтобы дать нам еду. На исходе дня застреваем у второго КПП. Солдаты с равнодушным видом, но добросовестно роятся в наших чемоданах в поисках "вредной" литературы. Не обнаружив ничего крамольного, так же равнодушно удаляются. А мы въезжаем в зону горы Кайлас и останавливаемся на ночлег на берегу овеянного легендами озера Манасаравар. Это озеро с "живой водой", а совсем рядом, через узкий перешеек, находится озеро с "мертвой водой". На следующий день объезжаем Манасаравар и осматриваем местные монастыри - их здесь несколько. Места, говорят тибетцы, для духовного подвига подходящие: уединенные и святые. В одном из монастырей старый настоятель с изрезанным морщинами лицом рассказывает о смысле паломничества на Кайлас: обходя гору, говорит он, нужно думать не о собственном благополучии, а о счастье близких или даже всего человечества; спасает не обряд, а искреннее милосердие. Выйдя из монастыря, заезжаем на озеро смерти. Оно лежит в мрачной, совершенно лишенной растительности котловине, из его недвижных вод поднимается пара таких же мрачных островов похожих на горы шлака. Соленой воды озера лучше не касаться: она разъедает кожу и делает человека калекой. Впрочем, в окрестностях Кайласа есть и озеро с водой, исцеляющей зрение, но посещать его, как и все места за пределами установленного маршрута, запрещено.

Но вот и Кайлас. Мы выступаем в поход из маленького грязного городка у ее южного склона. С нами идут два носильщика из местных жителей, выбранные их начальником по жребию. Нам предстоит пройти без малого 60 км за три дня. Идем вверх по длинному ущелью. Под ногами бурливый поток с хрустальной горной водой, над головой - отвесные бирюзовые скалы с маленькими водопадами, пещерами и причудливыми холмиками на вершине. Ночуем, как обычно, в приюте без удобств и даже уборной, которая по-тибетски вообще-то называется "местом несовершенства". Что ж, высокогорье и вправду избавляет человека от его земного несовершенства. Рядом, в каком-нибудь километре от приюта, почти вертикально возносится вверх неприступная, подавляющая воображение ледяная стена верхней части Кайласа.

Второй день - самый тяжелый за все время похода: предстоит подняться на перевал высотой 5700 м, а потом идти вниз почти полтора десятка километров. Мучает одышка, среди каменных завалов каждый шаг вверх дается с огромным трудом. Нет сил созерцать окрестности, и фантасмагорический пейзаж скорее подсознательно входит, я бы сказал, врабатывается в тебя по ходу внутренней работы воли, в опыте некой гипнотической сверхреальности. В религии грехи отпускаются. В опыте реальности фантасмагорического мир распускает свою хватку над сознанием, дух побеждает мир.

После головокружительного спуска с перевала, выбившись из сил, два часа валяемся в ближайшей юрте-харчевне. Я сонно потягиваю ча-су-мо - чай с маслом и солью, к которому издавна имею привычку (на русском Дальнем Востоке его называют "сундук", и в этом слове слышится отдаленное созвучие с его тибетским прототипом). Чай быстро восстанавливает силы. И оставшиеся десять с лишним километров пути вниз по ущелью даются уже без труда.

Опять ночуем в горном приюте без света и воды и с темной, пропитавшейся кизячным дымом юртой-харчевней. На третий день осматриваем расположенный рядом небольшой монастырь с пещерой, где великий поэт и подвижник тибетского средневековья Миларепа много лет сидел в медитации и где он искал тайный ход во внутренние чертоги Кайласа, где, как верят тибетцы, день жизни равен целому году на земле и скрывшиеся от мира мудрецы открывают тайны мироздания своим избранникам. Кому как, но для меня главной наградой за паломничество на Кайлас стало ощущение заново открытого покоя, светлой умиротворенности, приходящих, как ни странно, вместе с опытом фантасмагоричности мира. Только так человек может стать, а не просто остаться, тайной.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67