Бурьянное поколение

Бурным выдалось десятилетие, наступившее за горбачевской перестройкой. И поколение из него вышло какое-то... бурьянное. Думаю, будет небезынтересно очертить его общественную физиономию. Такая задача, к счастью, избавляет меня от необходимости переходить на личности. Меня интересуют черты типические, передающие дух времени и тем поучительные.

Сразу оговорюсь, что взялся писать на эту деликатную тему не ради морализирования, а вследствие глубокого недоумения. Ибо насколько очевидны проявления "бурьянного буйства" в наше время, настолько же непонятны и загадочны для меня его психологические корни.

На поверхности общественной жизни все как будто ясно: с начала 80-х годов молодежь уже не хотела принимать и продолжать заведенный порядок жизни. Реакция более чем предсказуемая: крах советского режима стал уже очевидным, и это был прежде всего моральный крах. Все вдруг с тоской поняли, что начальники некомпетентны, надутые академики - невежды, увенчанные лаврами писатели - убожества и сикофанты, таинственные чекисты и солидные "международники" - пошлые бонвиваны, а кормчие государственного корабля просто клинические маразматики. Стремительно разлагавшаяся система была уже не способна вбирать в себя талантливых людей. Если раньше одаренный честолюбивый юноша мог тешить себя надеждой, что ему удастся сделать карьеру и проявить себя в любимом деле или, случись что, стяжать славу мученика-диссидента, то теперь осоловевшее начальство окончательно перестало интересоваться и способностями молодых, и даже их благонадежностью. Разве что особо зарвавшихся тихо выгоняли из института. А многие из здорового чувства брезгливости и совестливости добровольно сторонились истеблишмента.

Так и росло это, в сущности, брошенное и уязвленное в самое сердце поколение как бурьян на всесоюзной свалке, в которую превратилась стройплощадка "светлого будущего". Духовное пропитание оно искало себе само, норовя съесть что-нибудь малодоступное, экзотическое и напрочь отвергая родное и удобоваримое. Более всего меня поражает в этом поколении упорное нежелание иметь учителя, переросшее в неуважение к старшим вообще и в особенности к старшим как своим предшественникам, даже к тем, у кого учился. Тут какой-то морок, духовная слепота, как говорят психологи - установка. Разве мало было в те же позднесоветские времена людей добрых, знающих, умелых, наконец, просто честных? Не у кого было учиться? Впрочем, что толку об этом говорить, если мы имеем дело с сознательным и притом ради вящего эффекта сделанным выбором - своего рода интеллектуальным харакири. Да, харакири, ибо действительная жизнь сознания есть всегда реминисценция, сознание своей совместности с родным и ближним - тем, кто пришел прежде меня и учит меня сбыться, состояться в этой жизни так же, как он. Нельзя иметь любви, не услышав в многоголосье мира голос Отца и Друга и не увидев в каждом образе вокруг их отблеска. А дальность расстояния только усиливает чувство сердечного родства. "Соборность есть прежде всего общение с отошедшими" (Вяч. Иванов). Тут начало всякой морали и культуры.

Но вот вырвалось на поверхность жизни мелочно-самовлюбленное "я", и пропало уважение к "труду поминовения", а с ним любовь к людям, и пошел гулять в обществе сквозняк цинизма, зависти и крысиного соперничества. Вдруг стало позволительным и даже модным изъясняться в стилистике базарной ругани и публично хамить человеку преклонного возраста, руководствуясь правилом, унаследованным (не надо это забывать) от советской эпохи: "Произведений этого автора не читал, но знаю, что он - мерзавец".

За последнее время особенно поразили меня появившиеся в нашей публицистике отклики на смерть Жака Деррида. Между прочим, того самого Деррида, который звал к "труду поминовения". Авторы некрологов, презрев все законы нравственности и даже жанра, состязались в выдумывании как можно более хлестких и глумливых отзывов о скончавшемся мастере мысли, демонстрируя полное непонимание его философского проекта. Интеллектуальный эксгибиционизм у гроба серьезного мыслителя - такое и вправду едва ли где увидишь за пределами России.

Вот такое оно, бурьянное поколение: яду в нем хоть отбавляй, ума и образованности заметно меньше, а душевного благородства и вовсе не видать. И потому совсем не случайно то, что примерянная им на себя поза изгоя-бунтаря продиктована не только и не столько моральными соображениями, сколько стратегическим расчетом: в мутных вихрях общественного развала и кризиса играть роль гордого одиночки - дело и приятное, и беспроигрышное. Уже в поздние советские времена дерзкие манеры сплошь и рядом благоприятствовали карьерному росту и почти всегда обеспечивали благосклонность начальства. Буйных на Руси всегда боялись. Напротив, скромные и исполнительные люди слывут в нашем обществе за слабаков, и с ними не церемонятся. Ну, а в первые послесоветские годы репутация "крутого" (помимо, конечно, связей) стала главным залогом успеха. Все это можно объяснить и даже извинить. Беда только, что на злости и обиде ничего путного и ценного не создашь.

Диалектика "бурьянной" психологии в том и состоит, что публичное признание его носителя завоевывается демонстративным отрицанием общественной нравственности, которой, вообще говоря, эта публичность держится. В России подобное общественное позиционирование далеко не новость: это ситуация подпольного человека Достоевского, ставшего теперь благодаря современным средствам связи антигероем медиапространства. Взятая на себя роль имеет свои непреложные правила, и первое из них - непомерные амбиции и до крайности раздутое самомнение. Величие неприкаянного мечтателя должно ярко и трогательно контрастировать с ничтожеством обывательской массы. Но этого мало. Герой "бурьянного" времени должен всегда и во всем играть на публику, так что публичность, обеспечиваемая СМИ, становится его подлинной профессией, а вот профессиональные знания и проистекающие из них душеполезные занятия ему, записному отрицателю всякого делания, только мешают. "Бурьянный" человек - прямой наследник профессиональных революционеров-подпольщиков, и в этом смысле он есть фигура неподражаемо русская, подобно тому, как отсутствие публичности есть подлинная среда русской политики. Он - только знак, отмечающий отсутствие реальной общественности. Оттого же он совершенно глух к заповедям смирения, усердия, труда, профессионального совершенствования и, следовательно, почтения к старшим и мастерам - всем этим простым правилам, которые без лишних разъяснений понятны и естественны человеку, преданному своему жизненному долгу и достойному зваться "солью земли".

С молодости запало мне в память бесспорное, как барочная максима, суждение французского историка Мишле: "Умение страдать без жалоб - вот высшая наука". А один русский священник (уже, правда, бывший) высказался проще и резче: "Свои болезни надо уметь переносить молча". Но тут как раз обратный случай: человек лепит себя, отказываясь от сосредоточенного труда и демонстрируя свое презрение к обществу, беря тон, как верно заметил кто-то, "обиженного подростка". И лечить это невозможно, ведь мы имеем дело с сознательно выбранной позой, здесь на кон поставлен жизненный успех.

Теперь подпольный человек узурпировал публичное пространство, и симулякр выступает от имени действительности - вот где главная коллизия, не столько даже определенная болезнь, сколько вездесущая болезненность нашего времени. Непристойное шутовство и скандал - хлеб этой псевдопубличности, ибо она публична лишь потому, что привлекает к себе взгляды толпы, сама же ставит непреодолимые преграды всякому человеческому общению.

Но если ослепительная пустота "бурьянного" шоу и существует-то лишь постольку, поскольку приковывает к себе взоры публики, то не лучше ли "на себя оборотиться" и развеять мрак в своей повседневной жизни? Русским свойственно "смотреть друг на друга хитрым глазком" (Розанов), подозревать и всячески испытывать друг друга - вероятно, оттого, что им дано с особенной остротой чувствовать пределы человеческой коммуникабельности, неизрекаемое в речи, чистую сообщительность за гранью всех сообщений. Русские одержимы непостижимым общением, что породило и великую русскую культуру, и, к сожалению, великие русские усобицы и нестроения; русское раздолье - пространство раздоров. Договориться нам нелегко, достигнутые договоренности легко нарушаются. Да и просто откликнуться на дружеское слово нам вечно что-то мешает - не то просто ленимся, не то подсознательно норовим испытать терпение корреспондента. Примеры под рукой. За последние две недели я направил шесть деловых писем адресатам в России, причем в двух случаях я оказал любезность моим знакомым, послав им тексты и сведения, о которых они просили. Ни одного ответа я не получил. Время от времени мне приходится заниматься организацией международных конференций, и каждый раз все представители одной национальности подают доклады в установленный срок и в надлежащем виде, а представители другой никогда этого не делают. Догадаться, о ком идет речь, полагаю, нетрудно: первые - американцы, вторые - русские. Каюсь, я и сам в молодости грешил тем, что часто не отвечал на письма из-за границы. Бывало, достанешь из почтового ящика нестандартного размера конверт, а в нем короткое послание американского коллеги, начинающееся вежливыми словами: "Мне было очень приятно беседовать с Вами там-то и тогда-то...". Или письма из Франции, неизменно заканчивавшиеся изысканно-вежливой фразой вроде: "В ожидании ответа, прошу Вас, дорогой мсье, принять заверения в моих самых дружеских чувствах к Вам". В советское время, да и по горячливости молодых лет, просто и не знаешь, как ответить таким чудикам: все равно не поймут... Но с некоторых пор на письма я стараюсь отвечать аккуратно.

Среда средой, а речь как-никак идет о поколении. И, следовательно, явлении общечеловеческом. Его главный признак нам уже известен: непризнание любых авторитетов и ценностей, отказ от прошлого и, как следствие, вполне сознательный, можно даже сказать, программный цинизм. Кажется, впервые о сиротстве как духовной атмосфере современного человечества заговорил полтора века тому назад Жерар де Нерваль, у которого есть строка: "Плачьте дети, нет у вас больше отца!.." Теперь идея завладела массами. Да и как не завладеть, если прогрессивные писатели уже с позапрошлого века твердят, что "человека делает человеком сила сопротивления свинцовым мерзостям жизни". В последние десятилетия мерзости жизни вроде бы потихоньку рассосались, а европейские интеллектуалы так и застыли в своей протестующей позе, как охотничьи псы в стойке, и все вдалбливают молодежи, что сопротивление есть единственно достойное человека дело, а безотцовщина - его естественное состояние. На практике получается пропаганда инфантилизма и его компенсаторных рефлексов. Странная все же публика эти европейские "властители дум": боготворят разум, а сами идут на поводу у примитивнейших иррациональных реакций, требуют от взрослых вести себя по-детски. И не желают видеть, что взрослый, вытолкнутый обратно в детство, может быть только испорченным ребенком. Никто даже не озаботился нигилистическим зарядом угрюмой истины вечного протеста: отказ от преемственности поколений, от временной перспективы в жизни неминуемо лишает человека его собственного жизненного пространства. Немало повидал я случившихся на этой почве семейных драм и на Западе, и в России, и даже на Востоке. Видно, чтобы образумиться, людям предстоит до конца испить горькую чашу всеобщей отрицательности.

Как в любой человеческой популяции, в "бурьянном" поколении есть индивидуумы наивные и сознательные. Первых много, вторых мало. Сознательные, понятно, рефлексируют над своей никчемностью и старательно ее шлифуют. Они будут утверждать, к примеру, что их претензии на гениальность выдают их ничтожность, но сознание своей ничтожности... делает их гениальными. Из этого замкнутого круга им уже не вырваться, да и не надо: некоторым очень нравится смешивать трагедию и фарс - чувствуют, что здесь пародируется что-то великое. Наивные "бурьянные" умы просто плывут по течению. Сегодняшняя же логика истории требует приложить идею сопротивления к самому сопротивлению и взять деловито-командный тон. Вчерашние "бурьянщики" с ребячьей радостью втягиваются в истеблишмент, осваиваются в начальственных креслах. Чувствуется, что не было у ребят пионерского детства, не довелось им постоять на утренних линейках, поиграть в военно-патриотическую игру "Зарница", отдавать рапорты на молодежных слетах. Бурьянное поколение изживает себя, мутируя в репейник корыстной, косной, все так же циничной, готовой прицепиться к любому режиму бюрократии. Бог знает, нужно ли радоваться этой исторической метаморфозе.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67