Августин и Корбюзье

Основной тезис Августина в прочтении священной истории — сохранение имен на переходе от эпохи к эпохе без изменения сущности вещи. В Ветхом и Новом Заветах набор необходимых вещей, таких как народ, алтарь, жертва, был один, но сущность этих вещей менялась. Иначе говоря, Августин создал в европейской культуре практику сопоставления не отдельных предметов, по «признакам» или «догадкам», а рядов. Если ранее сущность предмета угадывалась, то теперь можно было перебрать набор предметов, убедившись в том, что каждый из них имеет свою семантику, весьма ограниченную, даже скудную, но именно поэтому переход в другое состояние вместе с бытием становится для предмета закономерным выходом из ситуации. Этому соответствует познание, чуткое не к сущности вещи, а к степени ее «освещенности» истиной.

Европейское внимание к наследию отцов Церкви совпало с изменением самих принципов организации города. Распространение огнестрельного оружия, равно как и возрастание роли наемных войск, привело к тому, что старые стены уже не защищали, — стратегически значимыми становятся естественные препятствия. Защищать следует не крепостную стену, а мост; важно останавливать врага на подступах к городу, а не у городских стен. Соответственно, Августин выступает уже как человек, способный вычислять время по солнцу и корректировать эти вычисления: на известной фреске Боттичелли, кроме астролябии и часов, стоящих на закатном часу (Gill 2012, 70), есть и раскрытая книга, с геометрическими фигурами, позволяющими рассчитать высоту разных объектов, а следовательно, понять движение времени как часть откровения об их высоте. Августин должен был уравновесить несомненный авторитет Фомы Аквинского, открывшего священное время как время воспроизводящихся Таинств, как часть Таинства творения и как время проживания каждого церковного таинства, — Августин, для которого таинства были непознаваемы, мог, с точки зрения ренессансного сознания, замерять высоту явлений и одновременно возвещать их непознаваемость и предельность. Поэтому если для томистов непознаваемость локализовывалась в таинствах как в месте непостижимого, то августинианец ждал озарения. Со времени Марсилио Фичино можно было связать это озарение с чаянием новой эпохи, с прослеживанием небесных знамений, а значит, и с замериванием того, что само по себе превышает всякую меру.

Корбюзье считал, что архитектура — это «общая культура», так как вбирает в себя все обстоятельства жизни человека, включая даваемые через запятую «солнечный свет, искусственный свет» (цит. по: Hooper 2002, 112). Такое перечисление через запятую обычно для Корбюзье, но в этом пассаже он дает через «и» «строительство и обитание». Суть идей Корбюзье в том, что обычное для его времени разделение на «служащих» и «рабочих» (офицеров и солдат) он превращает в разделение городских функций. В городе должны быть административный и жилой кварталы. Но в отличие от позднейших адаптаций этой идеи, в которой просто кварталы разделены по функциональной организации, Корбюзье имел в виду, что администраторы постоянно подчиняют себе природу, тогда как жители обеспечивают инфраструктурное функционирование этого целого. Это не сразу видно из рациональных рассуждений Корбюзье, но понятно из его дискурсивной установки: если архитектура должна удовлетворять потребности человека в природе (солнце, воздухе, воде и т.д.) и при этом его же потребности в культурном проведении досуга, то администраторы и добиваются, чтобы правильным образом направлялись солнечные лучи, текла вода, реки были в хорошем состоянии, — а простые жители, удовлетворяя свои культурные потребности, вовремя принимая душ или отправляясь ко сну, регулируют инфраструктуру. Это не значит, что администраторы будут отдавать бесконечное количество приказов, а подчиненные — своими руками чинить водопровод, но что сама оптика, сами условия наблюдения за небесными явлениями обеспечат правильное протекание земных явлений.

Когда Корбюзье строил доминиканский монастырь в Ля Туретт, он руководствовался правилом Августина за столом молча слушать чтение, не вступая в диспуты, чтобы воспринимать не только устами пищу, но и ушами — спасительное слово. Исходя из этого, Корбюзье построил в монастыре узкие коридоры, уподобив монастырь лабиринту, непроницаемому для внешнего взгляда, — исходя из того, что общение не будет происходить при случайных встречах: напротив, приходя в трапезную, комнату отдыха или церковь, монахи удовлетворят свою потребность слышать слово (De Maeseneer 1998, 48). Но, казалось бы, здесь происходит странная подмена: молчание в трапезной — молчанием в коридоре, а общение в свободное время — внимательностью к слову в самых неожиданных помещениях. Но все встает на свои места, если мы будем исходить из вот этого разделения наблюдения между местом администрации и местом жителей, местом управления и местом досугового пребывания. Коридор и оказывается такой административной зоной, которая обеспечивает не просто коммуникацию отдельных пространств, но правильное направление этой коммуникации, — не случайно критики вспоминают здесь символ лабиринта, который при всей запутанности имеет только один выход и символизирует природную жизнь. По таким коридорам проходит уже не просто истинное слово, а истинный взгляд на вещи, истинное их видение, правильное снабжение воздухом и светом, достаточное для жизни. Тогда как монахи, оказываясь во дворике, в часовне, в библиотеке или трапезной, ничем не отличаются от жителей, задача которых — не рационально планировать инфраструктуру, исходя из задач природы, а наслаждаться имеющимся положением и превращать это наслаждение в конечную наладку инфраструктуры. Поэтому им особо и не нужна коммуникация, их понимает с полуслова техника, как администраторов с полуслова понимает природа.

Но почему коммуникация происходит именно по коридору, хотя часто Корбюзье связывают с фукольдианской идеей видимости и прозрачности социальной жизни? Ответ очень прост: помимо ориентации на образы коммуникации по узким линиям, вроде телефонной коммуникации, для Корбюзье мог быть значим образ Августина-профессора. В европейской живописи Августин изображается с раскрытой книгой — то есть как лектор, который преподает открытое знание, в отличие от полузакрытых конспектов студентов. Понятно, что если кабинет Августина является также кафедрой, то в этом кабинете он замеряет высоту непознаваемых явлений и при этом сообщает о них — тем самым, добивается настоящего наслаждения познанием, всякое сказанное о вещах становится настоящим наслаждением ими. Сам Ренессанс не достигал такой чистоты гедонизма в образе Августина, который взывал к непознаваемому, но не рассказывал о нем, налаживая инфраструктуру рассказа и восприятия любого знания. Тогда как в коридоре никакого знания не остается, он просто дорога к знанию — как дорогой к знанию выглядит на плоскости изображения любой инструмент: ведь мы его видим не в работе, а как исключительно аллегорию августиновской программы познания. Так что обычное для литературы о Корбюзье противопоставление утопии ХХ века августиновской программе индивидуального совершенствования, пределом которой является «индивидуальное уединение», на которое «распадается» движение от социума платоновского типа ко все более мелким общинам (Richards 2007, 56), — колеблясь между любовью к Корбюзье и ненавистью к нему, схватывает многое интуитивно, но не схватывает главного.

Отрывок из исследования «Живописные изображения блаженного Августина и интеллектуальная культура ХХ в.», выполняемого при поддержке РГНФ, проект 12-03-00455(а).

Литература

1. De Maeseneer M. Rear Window // The Architect: Reconstructing Her Practice / Ed. Fr. Hughes. Cambridge, Mass.: MIT, 1998.

2. Gill M.-J. Reformators: The Painted Interiors of Augustine and Jerome // Intermediality, Transmediality and Reception / Ed. K. Pollmann, M.J. Gill. Leiden: Brill, 2012.

3. Hooper B. Urban Space, Modernity and Masculinist Desire: The Utopian Longings of Le Corbusier // Embodied Utopias: Gender, Social Change and the Modern Metropolis / Ed. A. Bingaman, L. Sanders, R. Zorach. N.Y.: Routledge, 2002.

4. Richards S. The Antisocial Urbanism of Le Corbusier // Common Knowledge. Vol. 13. Issue 1. Winter 2007. P. 50–66.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67