Жорж Батай. История эротизма / Пер. с франц. Б.Скуратова. - М.: Логос, 2007. - 200 с.
ISBN 5-8163-0078-4 (978-5-8163-0078-0)
"Желание чувств - это если и не желание разрушить себя, то хотя бы гореть и терять себя без остатка". Эротизм Батая далек от эротики-эстетики. Это концепция, в основе которой - бесполезная трата. Но, в действительности, так ли полезна польза? "Коса для жатвы, жатва для пропитания, пропитание для труда, труд для завода, где производят косы". Порабощающий замкнутый круг. Человек стремится к независимости, без которой он обладает лишь полезностью, как инструмент, а не ценностью. Жизнь - "фонтанирование, чрезмерность: она противоположна равновесию, стабильности. Это беспорядочное движение, которое взрывается и иссякает". Эротизм - одна из наиболее ярких (и в то же время доступных почти каждому) возможностей. "Эротическая жизнь не менее духовна по своей природе, чем религиозная". Живет тот, кто отдает себя полноте чувств; а интенсивность самоотдачи выводит на грань гибели. Так эротизм и наслаждение оказываются связанными со смертью. Поэты это всегда знали - вспомним хотя бы Пушкина: "Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья". Но Батай предлагает рассматривать трату как основу жизни. Говорит, что секс - это дар, коммуникация, без которой человечество погрузилось бы в застой. И смеется над теми, кто холоден: "Скептицизм, которым щеголяет горстка пресыщенных, является следствием либо их речевого позерства, либо неумелости или неудачливости в опыте". Преодоление запретов, бунт, обострит чувства и позволит вновь встретиться с природой, "которой дух достигает лишь в новом движении отказа, непокорности".
Однако между нами и Батаем - более пятидесяти лет, смена индустриального общества на постиндустриальное, модерна на постмодерн. И то, что произошло за это время с эротизмом, может быть, подчеркивает перемены более чем что-либо другое. Для Батая в эротизме не так уж много личного. "По сути, объекту желания нечего делать в этом мире, кроме как отвечать желанию. До такой степени, что выступающие мускулы танцовщицы - даже если танец, в противоположность труду, является суверенной деятельностью - могут обесценить сильнейшее очарование". Так у "объекта желания" отнимается любая его собственная жизнь, накладывающая индивидуальный отпечаток. Это действительно объект, повод для траты энергии, не более того. Видимо, дело в том, что Батай понимал эротическое переживание как слияние не с индивидуальностью, а с безличной тотальностью. Любимая - "больше не та, что готовила еду, умывалась или покупала малозначительные предметы. Она громадна, она далека, как те сумерки, в которых ей тяжело дышится, и в своих криках она настолько превратилась в безмерность мироздания, а ее безмолвие настолько напоминает пустоту разверзающейся смерти, что я обнимаю ее по мере того, как тревога и лихорадка бросают меня в место смерти, где отсутствуют границы мироздания... Словом, объект желания - само мироздание..." Но мироздание одно у всех, а любимый человек индивидуален. И мы учимся ценить в человеке его неповторимое лицо, а не степень отражения мироздания. Учимся чувствовать границы, при нарушении которых индивидуальность исчезнет в однородной и, в общем, малоинтересной массе. Учимся желать всего человека, не разделяя его на "плохое" и "хорошее", "высокое" и "низкое", но при этом не подавляя его свободной воли. А Батай, может быть, пытался перехватить тотальность у фашизма и коммунизма. Но стоило ли вообще бороться за неличностную идею?
Батай оговаривается, что "в реальной жизни, всегда бурной, где ожидания не оправдываются, ясно, что своенравные существа, живущие, прежде всего, для самих себя, обладают, по меньшей мере, такой же привлекательностью, что и те застывшие фигуры лишенных своей самоцели существ, каковыми являются проститутки". Но "мы все равно должны будем ввести этот объект, равный нам самим, субъекту, в рамки мертвого, бесконечно доступного объекта". Мертвое, однако, доступно лишь как мертвое. Сейчас мы стремимся достигать свободно открытой нам доступности живого. Характерно, что для Батая эротическим объектом "от начала и до конца, во всем и для всего" является именно проститутка. Тут за Батаем большая традиция, начинающаяся еще до Бодлера. Но после того, как все большее количество женщин получили возможность свободно распоряжаться собой, мы видим, что если проститутка и относится к трате, то в ее наиболее стандартной и безличной форме, денежной; что проститутка вызывает не стыд, о котором говорит Батай, а - скуку.
Батаю для усиления желания нужен переход через социальный запрет и физиологическое отвращение. Но самый тяжелый запрет - воля другого человека. Не-любовь. Главный страх - возможно, не смерти (когда она еще будет), а отказа, полученного в ответ на открытость. В любви положительный ответ не гарантирован (а был бы гарантирован, так ничего не стоил бы). Однако Батай быстро проходит через индивидуальную любовь и продолжает далее о воле человека раствориться в универсуме, заключить в объятия тотальность. Он говорит с точки зрения желающего, не принимающего в расчет волю того, кого желает. "Путь индивидуальной любви обязывает нас ограничиться не только теми возможностями, которые учитывают интересы партнера, но и теми, какие сам партнер может вынести". Поскольку никакие границы Батая не устраивают, он полагает лишь кажущимся то, что согласие партнеров - средство роста интенсивности взаимоотношений. С его точки зрения, лишь "отрицание партнеров открывает эротизму его последнюю сферу". Тут вполне закономерно у Батая появляется маркиз де Сад. Но, отрицая волю партнера, человек исчезает сам. А до этого исчезает и удовольствие. "Все великие распутники, живущие лишь ради удовольствия, велики только потому, что уничтожили в себе всякую способность удовольствия". Рассудочность, от которой Батай все время уходил, догнала его, как доводящая до абсурда последовательность. Вместо праздника остались разрушение и мученик эротизма.
Рассматривая жизнь как трату энергии, Батай говорит как человек индустриального общества, где господствует закон сохранения энергии. Если человек потратил энергию, он ею больше не располагает. Зная сейчас постиндустриальное, информационное общество, эротизм можно попытаться соотнести с информацией. Если человек передал информацию, он не лишился ее сам - и в то же время сделал мир чуть разнообразнее, богаче. Может быть, эротизм - не трата, а прибавление, рост? "Сексуальные акты совершаются определенно ради них самих" - конечно, не ради мира производства и пользы. Но, может быть, ради понимания другого человека, "настройки" на него? (метафоры, но и Батай отказался описывать опыт, открывающийся в эротизме, все-таки это дело поэта, а не философа). Батай выводит скрытность секса из его нечистоты, а не из обращенности партнеров только друг на друга, при которой всякий посторонний взгляд - помеха. Сейчас секс реабилитирован, он не понимается как нечто грязное, но тем яснее, что он - только часть очень сложного мира взаимоотношений личностей друг с другом и с миром. Эротизм - не точка потери себя (и не точка пользы, так как и польза - неличное, определяемое неличными критериями). Мы ищем себя и Другого по ту сторону растворения и пользы.
А безличный эротизм оказался адаптированным обществом потребления - трата стимулирует производство. Так идеи Батая пригодились ненавидимому им миру пользы. И сейчас мы знаем, что праздник часто возвращает человека к жизни не на новом, более высоком уровне, как полагал Батай, а на прежнем, животном.
Но нельзя забывать, что без энергии личностность и всепонимание тоже немногого стоят. Информация ведь не только появляется из ничего, она и уходит в никуда. "Тревога необходима, у нас есть в ней потребность - не для того, чтобы быть такими-то и такими-то, не для того, чтобы получить преимущество над другими или избежать такого-то страдания, но чтобы просто быть. Если бы мы не рвались упорно к пределу невозможного, если бы мы не использовали наши ресурсы так, таким беспорядочным образом, что все остается в подвешенном состоянии и следует бояться худшего, то нам недоставало бы самого бытия. У нас было бы не больше бытия, чем у скупого, чья деятельность ограничивается откладыванием на потом возможности бытия, коим он не есть и коим он никогда не будет".