Это многослойное произведение Максима Кантора - художника, живущего между Россией и Германией, - можно назвать и летописью эпохи, и панорамным полотном, и опытом философско-сатирического художественного исследования, первым после знаменитых "Зияющих высот" Александра Зиновьева. Первый слой весьма увесистого, в двух толстых томах, "Учебника рисования" (М.: ОГИ, 2006) - панорама современной российской художественной жизни с элементами дружеских и остросатирических шаржей на коллег по цеху (но не всегда по духу). Забавно, конечно, как в кроссворде разгадывать, кто подразумевается под в разной степени прозрачными псевдонимами персонажей. В попутных интервью Максим Кантор отвергает прямое отождествление взаимоотношений своего Сыча с хорьком и Олега Кулика с собакой, но с кем еще его можно отождествить? Однако под этим верхним слоем занимательного кроссворда кипят более глубокие слои онтологических взаимоотношений художника и общества, а также мироустройства в целом. Кантор дополняет проблему ответственности слова ответственностью кисти. Философские основания его произведения - пропущенные через свой опыт труды "новых левых". При этом для него картина как явление невидимого через видимое есть "третий глаз" философии.
Итак, художник погружается в стихию слова, сохраняя при этом художническую зоркость и устойчивость. Роман начинается с обозначения важности физической и ментальной постановки: "Подобно тому, как стойка фехтовальщика - первое, чему учат в фехтовальном зале, так и стойка живописца - первое, чему должен научиться художник". Обретя уверенную стойку, автор выступает навстречу историческим ветрам, вызывая в пространных лирико-философских отступлениях на очную ставку признаки былого.
Как решались, по Кантору, важнейшие вопросы современной мировой политики? Имена власть имущих держатель словесной кисти-рапиры не меняет.
" - Скажи, Вили, ты сделал все, чтобы не было резни? - Где? - недоумевал Брандт, сидя дома в Бонне и открывая бутылочку бургундского. - У кого? - У вас, у немцев, - сокрушался Горбачев, - смотри там, поосторожнее. - Успокойся, Миша, - говорил Брандт, наливая немного Шамбертена на дно бокала и покачивая темное вино, чтоб то подышало, - гражданской войны не будет. Она уже идет у тебя, дурень, - хотел добавить Брандт, но смолчал. Он повернул к Бригитте свое мужественное лицо бойца шведского сопротивления, показал на трубку и постучал пальцем по лбу: каков идиот! А сельский постмодернист уже названивал в это время канцлеру Колю - предупреждать о беде, об идущей гражданской войне: поосторожней, Гельмут! Держись!
Он инстинктивно чувствовал, что своей проворной вороватой рукой отвернул какую-то опасную и нужную гайку в мировом устройстве, он слышал грохот - то валились конструкции его родного дома. Но те, с кем он советовался, убеждали его, что грохот - свидетельство масштаба преобразований..." (т. 1, с. 117-118).
На что направлен универсализм самого автора? "В истории двадцатого века меня более всего поражает одно явление, а именно: последовательность, с которой языческое мировоззрение вытесняло мировоззрение христианское. Происходило это не под влиянием внешней силы, но, напротив, в силу внутренних законов христианской цивилизации. Сама христианская цивилизация породила нечто, что поставило под вопрос ее основные принципы. Собственно говоря, это и есть определяющий вектор истории двадцатого века: трансформация христианской цивилизации в цивилизацию языческую. Поражает напор, с каким бессмысленные (с христианской точки зрения, но объявленные искусством в новейшие времена) поделки торили себе путь в культуру. Поражает неуклонность, с которой квадраты, черточки, кляксы и загогулины присваивали себе права, коими наделены были антропоморфные христианские образы". Сыпь языческих знаков и заклинаний "нового искусства" возникает в России, вылезает на поверхность общества в Европе, завозится в Америку.
Каковы соотношения находящихся во взаимосвязи революции и авангарда? "Оба движения выражали потребность в глобальных изменениях, но видели изменения по-разному. <...> Авангард искал перемен в контексте социокультурной эволюции. Революция искала перемен в контексте истории. Иными словами, авангард черпал двигательную энергию в природной языческой мощи, революция - в духовных абстракциях, прежде всего - в монотеистических энергиях. Авангард, как явление языческое, оказывался более секуляризованным и жизнеспособным; авангард опирался на светскую науку, технологический и промышленный прогресс. Революция, как движение религиозное, оказывалась зависима от кружков и сект посвященных; она апеллировала прежде всего к проектам, уже потом к материальным феноменам бытия. Воплотилась революция в авангарде - больше ей воплотиться было не во что, - и этот печальный парадокс оказался решающим" (т. 2, с. 331).
Если революция хотела коммунистической утопии (как синонима утопии христианской), то авангард стремился к созданию прочной языческой империи. Этот порядок осуществлен сейчас. Мы, по Кантору, живем в эпоху тотальной победы авангарда. Политический авангард сегодняшнего дня - прирученный в целях строительства большой империи терроризм. Искусство требует жертв, а искусство политики требует жертв человеческих.
"Ни палестинские боевики, ни колумбийские наркопартизаны, ни корсиканские сепаратисты, ни чеченские бандиты, ни арабские террористы никогда не победят - по той же самой причине, по какой художник, рисующий кляксы и полоски, не отменит существование буржуазного салона. Как отменить салон - а где продаваться тогда, граждане?..
Террористы не будут побеждены федеральными войсками никогда, а благополучный музей не отменит существование ручного бунтаря в искусстве. Важно договориться о пропорции прибыли - и только... Быть символом свободы интересно до тех пор, пока символ встроен в рыночные отношения.
Даже страшно подумать, что бы стало с носителем свободы, если бы он однажды выиграл героическую битву и освободился от ненавистного порядка вещей - мастер клякс и полосок остался бы в чистом поле, навсегда изгнав мещанский порядок, а боевик добился бы независимости своей гористой местности - и оградил ее пограничными столбами. А дальше-то что делать? Коз пасти? Мазать квадратики до конца времен? Самосознание человека с автоматом (когда он окружен вниманием прессы и лично Голды Срерн), самосознание гражданина, совокупляющегося с хорьком (когда он окружен вниманием прессы и лично Розы Кранц), - в корне отличается от самосознания человека, занимающегося скотоложством или бандитизмом без публичного внимания.
<...> Развитие цивилизации (укрупнение корпораций, увеличение контроля, политическая коррупция) требуют постоянно повышать дозу впрыснутого свободолюбия... Квадратиков мало. Даешь перформансы, перформансов мало, даешь локальную гражданскую войну! Еще больше морфия. Еще чаще дозу! Пусть в горах бегают эти придурки с автоматами, пусть на сцене скачет этот болван с татуировками, ладно - лишь бы проценты со среднесрочных вкладов росли" (т. 2. с. 170-172).
Из всего этого вытекает главный, по Кантору, вопрос нашего времени: возможна ли европейская идея помимо христианства? "Иначе: предшествовала некая европейская идея христианству - или собственно христианство и есть та идея, через которую Европа может себя идентифицировать?". Кантор, игнорируя свою художнически-"рыцарскую" позу, вспоминает о фашизме как субституте рыцарства. "Незамутненное христианскими добавками, это начало выразило Европу полнокровно и властно. Европейская история постоянно являла прочим народам фашизм, уравновешенный христианством, оттого и характеры властителей - то поражающих воображение своей жестокостью, то ударяющихся в истовое богомолье..." (т. 2. с. 290).
Итак, перестройка христианской цивилизации осуществляется по законам идеологии авангарда (то есть язычества). То, что тоталитаризм (фашизм или большевизм) все же призвал на службу антропоморфное искусство, которое потеснило формально-символические поиски, соответствует системе отношений внутри языческой иерархии, стадиям развития языческого общества.
Вывод Кантора о современном мироустройстве: "Коррумпированные политики, управляющие мафиозными правительствами и поддержанные люмпен-интеллигенцией и компрадорской интеллигенцией оккупированных стран, - это и есть тип управления, который сегодня обозначен как демократия. В той мере, в какой данный режим управления навязывается всему миру и осуществляется за счет всего мира, данный режим является фашистским" (т. 2. с. 330).
Взгляды художника и писателя Кантора перекликаются с выводами известного специалиста в области теории систем Тамерлана Айтзатулина. И по его мнению, современное атомизированное гражданское общество срывается не в рабовладельческо-военную демократию Римской империи, а в фашизм (традиционное общество - не в первобытный, а в иной, религиозный, коммунизм - православный, конфуцианский, иудейский и т.п.). То есть наблюдается архаизация как припадок (порча в русско-философской терминологии). Происходит падение атомизированных в извращенные формы солидарности - фашизм, или любведуховно обездоленных в сексуальные извращенные формы, включая не только гомосексуализм (признанный Ассоциацией психологов США для американцев нормой одновременно с признанием ненормальности гетеросексуализма и неприязни к гомосексуализму), но и инцест, который был изжит на ранних стадиях перехода от биосоциумов к социумам, что было и одним из необходимых условий этого перехода и становления человека (вида Homo saрiens). Именно в социализации глубинный смысл изживания инцеста, а не в биохимической деградации потомства, о которой все знают сейчас.
Более того, "запрет инцеста" является не только важнейшим индикатором, но и "универсальным средством социальной организации". Этот запрет является порогом не только в том смысле, что он отделяет человека и человеческое общество (социум) от животного мира и биосоциума (стада, стаи и т.д.), но и в том смысле, что его преодоление, как оказалось, возможно, и оно возвращает человека, дегоминидизирует его. Современная наука признает "запрет инцеста" характерным для человеческого общества и Homo saрiens как вида "в такой же мере, как и две другие "многоэтажные" структуры - орудия для изготовления орудий и фонемы, из которых строятся слова".
Это вместе с результатами комплексных сравнений человеческих культурных социумов, "докультурных" примитивных человеческих социумов (стадии людоедства) и отдельных биосоциумов (стай и стад) по всему комплексу признаков - фонетических, хроматических, мимических и жестовых, пластических, хемосемиотических - говорит о том, что и при самом благожелательном отношении стремительно падает возможность относить к человеческому роду так называемых "новых русских" (по научному - еврашей: европеизированно-американизированных русских).
То же - в представлениях о низе тела, вполне определенных в православной эстетике, детально изученных наукой ХХ века (в России - Бахтиным). Эстетика еврашей, как они сами определяют ее главную "категорию", - "задница и ее окрестности", включая не только анальное отверстие и половые органы, но и унитаз и испражнения. Они называют ее также "унитазной эстетикой" ("Метро", N 7, 1998), но можно говорить и об унитазном мировоззрении, унитазном культе и унитазной религии - не только у еврашей, но у Запада вообще "задница и ее окрестности" заменили религию, а унитаз заменил икону.
Труд Максима Кантора при всей спорности отдельных положений - достойное противостояние негативным тенденциям современной цивилизации, - и с точки зрения содержания, и как попытка возрождения большой литературно-философской формы.