Новые родовые романы

Татьяна Щербина. Запас прочности. - Дмитрий Быков. Борис Пастернак. - Ирина Головкина. Побежденные.

Как-то так получилось, что почти одновременно я прочитала три книги. Одна из них - "Запас прочности" Татьяны Щербины, вторая - "Борис Пастернак" Дмитрия Быкова, третья - "Побежденные" Ирины Головкиной (Римской-Корсаковой). "Пастернак" вышел в 2007 году, "Запас прочности"- в 2006-м, "Побежденные"- в 1993-м. Книги показались мне какими-то тремя сестрами, ознаменовывающими собой важные сдвиги в нынешней русской словесности. При этом особого значения не имело, что книга И.Головкиной написана в 80-90-х и тогда же издана. Издана она непонятным тиражом на средства потомков Римского-Корсакова - может, это вообще 100 экземпляров. Досталась мне эта книга от диджея Вспышкина, соседа этой самой Ирины Головкиной по коммунальной квартире, в которой когда-то жил Римский Корсаков, потом его потомки, а потом их уплотнили и вселили туда всяких простых людей, в одной из этих семей и появился на свет Вспышкин. Ирина Головкина умерла в 90-х, успела перед смертью подарить книгу Вспышкину.

Все три книги объединяет нечто общее. Авторы всех трех книг скрупулезно описывают историю одной семьи, через подробное описание биографии одного человека исследуют целый род, его корни, ветви, связи с другими людьми, семьями, родами. Это являет собой разительный контраст с тем, что процветает в нашей сегодняшней литературе и ТВ-искусстве.

А процветает у нас взрыв, ядерная катастрофа культуры. Будто бы смена строя опять, в который раз, выкинула за борт истории всю нашу культуру прошедшего периода, выкинула за скобки наших отечественных, в меру рафинированных и истонченных постмодернистов и концептуалистов, глубокий психологизм кинематографа 60-х, сильную профессиональную литературу 70-х. А дальше была воронка. А с 2000-х жизнь отсчитывается с нуля. Драгоценный антиквариат повсюду выкидывается глуповатыми и необразованными наследниками, стремящимися побыстрей сделать европакет, как у соседа. Новая история бальзаковского дядюшки Понса, но ведь все это уже было - зачем наступать на те же грабли дважды? На смену дорогому индивидуальному продукту творческого гения снова пришла волна дешевых поделок. Куда ни глянешь - всюду пустота, количество хорошо образованных людей резко сократилось, особенно их количество сократилось в структурах, где они должны быть. Всюду как будто пол подмели и дитятю слили вместе с мыльной пеной. Абсолютно не умеют писать сценарии, разучились писать качественные умные книги, пропагандируют слабые серые стихи. И гуманитарная реальность совсем лишилась внятных героев, живые люди с их живыми проблемами изъяты из кино и книг, их можно увидеть чуть-чуть, в полглазика иногда лишь в новостях или ток-шоу.

Фастфуд от литературы, продаваемый миллионными и многотысячными тиражами, как правило, дает читателю героев отсеченных, героев здесь и сейчас, героев, у которых нет родителей, семьи, земли, корней, прабабушек. И вот с этими отсеченными героями, со всеми этими плоскими и лоснящимися Ленами, Настями, Сашами, взявшимися неведомо откуда и сразу в просторных чистых интерьерах с полами из ламинатов, в шелковых халатиках и пижамках, - с ними происходят всякие приключения, убийства и преступления, призванные пригвождать домохозяек задницами к диванам на долгие часы. Увы. Все эти слезоточивые, ошеломляющие истории про каких-то хорошо накрашенных женщин и элегантных розоволицых мужчин никакого отношения к современности и сегодняшней жизни не имеют. Потому что у любого "сегодня" есть "вчера". С другой стороны, требовать от фастфуда культуры чего-то большего, нежели сегодняшняя рыночная стоимость, - наивно. Герои фастфуда бескровны, они любят любить, в последнее время у них рождаются младенцы (в связи с курсом страны на демографию), но у них нет прадедушек, нет якоря в прошедшем времени, эти герои - легко передвигаемые куклы, чью клюквенную кровь можно проливать тоннами без всякого стеснения. По сути, это клоны, вылезшие из адамова лба охочих до денег, плодовитых, но бездарных сценаристов, детективщиков и продюсеров. Бесконечные страдания и разборки менеджеров и менеджериц, каких-то супербогатых новых русских, влезших на экраны в таком количестве, в каком их и в природе-то нет, каких-то изо всех сил старающихся продать себя подороже глупых девиц - понятно, что все эти истории лишенных корневой системы людей-мхов и людей-лишайников призваны дать людям нашей страны отдых и расслабленность, веру в розовый-прерозовый мир в сахарном сиропе. О, великая компенсаторная функция искусства!

И вот в этом розовом окияне историй про пластмассовых людей-мхов наконец-то появились живые книги о живых людях, многочисленными прямыми и опосредованными нитями связанных с нашей историей, со Сталиным, Лениным, Ахматовой и Николаем Вторым, Швейцарией, Францией 30-х и вообще с огромным миром. Будто наконец-то проломали стены кукольных домиков. Все три романа читаются как "Война и мир", это масштабные исторические реконструкции с мелкой детализацией, в них слышатся подлинные голоса, придыхания, словечки, в них встречаются подлинные ситуации и конфликты, детали быта и социума, но при этом это абсолютно художественные построения. Все три романа стартуют от некоего дореволюционного Рая, некой гармоничной жизни, где была Семья: мама, папа, братья, сестры, горничная и гимназия, зимой - большая квартира в городе, летом - дача в райском месте.

В центре семисотстраничной книги Ирины Головкиной - судьбы нескольких девушек. Одна из них - Елизавета Георгиевна Муромцева, Елочка. Она родилась в 1901 году, училась в Смольном и в свои шестнадцать лет знала, что "Россия - это личность". Наподобие того, что "La France c'est une Personne". У России есть великая миссия, она должна "объединять и защищать славянские народы", в нее заложена "тоска по вечной правде", она "никогда не станет буржуазной по европейскому образцу" - "тупое обывательское благополучие слишком исказило бы и унизило Ее свободную Личность". А в 1917-м мир Елочки превратился в сплошные поминки. Умерла ее родина, ее Россия. В романе Головкиной повествование идет чаще всего через эту девушку, ее размышления, дневники, через эту непримиримую, жесткую Шарлоту Корде, эту невесту-вдову своей родины, абсолютно не идущую ни на какие компромиссы.

Вторая девушка, женственная и красивая Леля, пытается принять новую реальность, новые правила игры, новое опрощение и опошление нравов и отношений. Шаг за шагом она утаскивается в пропасть. Сначала - увлечение чуждыми аристократическому происхождению компаниями советских армянско-еврейских нуворишей, потом - связь с красивым и низким кагэбэшником Геней, который проникает в семью "невесты" и всю ее уничтожает под корень, отправляя "классово чуждый элемент" в лагеря ГУЛАГа. В том числе и свою невесту. Самые жуткие страницы романа - это сцены, описывающие юную розовую наивную и легкомысленную двадцатилетнюю девушку, которую пытают в застенках, потом приговаривают к смертной казни, потом отправляют в лагеря, где она расплачивается неисправимым и более глобальным наказанием то ли небес, то ли ада - самоубийством. И все эти неподъемные испытания и ужасы обрушиваются на ее хрупкую, слабую душу только за происхождение, без всякой идеологии и оппозиции, без всякого созревшего миросозерцания. Страницы книги о медленном падении и непомерном наказании Лели - наиболее сильные, не уступающие порой мощи Стендаля и Солженицына, касавшихся подобной темы.

Третья девушка, Ася, показывает третий вариант судьбы, возможный в новом коммунистическом аду для выходцев из аристократических классов. Ася абсолютно чиста, бескомпромиссна. В ней нет вялой податливости и жажды сиюминутной жизни Лели, но при этом нет и отчаяния и полной закрытости Елочки, ее абсолютного неприятия нового мира. Ася и Елочка любят одного человека, одного принца. Это красавец, поручик, князь Олег Дашков, тоже из "бывших", некогда командовавший ротой смерти, но смерти так и не получивший в годы Гражданской войны. Он выбирает именно Асю - идеальную принцессу для продолжения аристократического древнего рода. После коротких мигов ослепительного счастья прекрасной пары Олега расстреливают, ибо у него не могло быть иной судьбы. Ася умирает в ссылке, в каких-то жутких пришвинско-бианковских лесах, нашептывая стихи Блока. Ее детей берет на воспитание старая дева Елочка. Именно она, одна из всех трех девушек, получает право на жизнь у его величества Бога в жутких условиях коммуналок, разгула плебса и мучительной простоты новых необразованных, грубых и примитивных людей, которые иногда все же бывают человечны и добры.

В романе московской поэтессы и публициста Татьяны Щербины - та же долгая история рода, которую автор ведет, начиная от бакинской Мариинской женской гимназии 1917 года, где училась ее бабушка Виола, и кончая временами нынешними, когда бабушка и мать давно уже умерли, сама же героиня - Таня Щербина - испытывает свой запас прочности на жерновах новых времен. Проза поэта и публициста Щербины не так многословна, как у автора единственной книги своей жизни Головкиной, она выстроена вся на контрапунктах, сталкивающих лбами времена и нравы, трех главных женщин книги друг с другом и с самими собой - в разные периоды нашей истории. Читатель совершает головокружительные переходы: из Баку времен бакинских комиссаров - в Москву 60-х, из волжской деревни 20-х - в Париж 2000-х и т.д. Судьбы героев книги столь густо замешены, что отметают всякое желание придумок и фантазий, сама жизнь всегда лучший романист и драматург. Надо только суметь эти нити увидеть и вынуть на солнышко, что и делает Татьяна Щербина. Прадедушка, оказавший некогда услугу самому Кобо, но всю жизнь вздыхающий о Плеханове, бабушка, которой помогал в продвижении по комсомольской и партийной линии Сергей Костриков, он же Киров, потом та же бабушка, упустившая случай выйти замуж за швейцарского миллионера, главу династии, выпускающей самые дорогие швейцарские часы. Бабушка, которая едва не застрелила из револьвера Ярослава Гашека. Мама, подружка Пахмутовой и Добронравова, ее друг, он же секретарь Корнея Чуковского. Потом сам итог всей этой деятельности рода - Солнце, внучка Таня, которая в тринадцать лет вешает себе на грудь число "13" из алюминия и выбирает в мужья человека, похожего на Мефистофеля. Таня мечется между двумя квартирами - в одной поселились валютные проститутки, в другой КГБ устроило ловушку для слежки за деятелями неофициальной культуры... Три женщины - бабушка, мать и дочь, которые повторяют судьбы друг друга, которые наступают все на те же грабли. Все трое стали мамами в юном возрасте, у всех троих чехарда с мужчинами, мужьями, отцами, отчимами, у всех троих что-то сломано, а что - непонятно. И бесконечный главный русский вопрос XX века - квартирный вопрос, как основа ткани судьбы.

Татьяна Щербина, перекликаясь с Ириной Головкиной, изучает самую мучительную тему русского XX века - что же происходит с женщинами и мужчинами, как яд новой морали юных дьяволят проникает во все клетки организмов, что он вытворяет с судьбами людей. Татьяна Щербина описывает итог жизни своего рода. Рождается она, Солнце, как ее кличет бабушка Виола, то бишь Солнце, которое в конце концов призвано осмыслить, осветить все эти узлы и всю эту темень судеб. Бабушка умирает от рака, как бы физически являя собой проникновение этого яда дьяволят во все клетки организма. Юная Таня понимает, что нужно, чтобы мужчин было очень много, много больше, чем надо, дабы убедиться в том, что это "обычные заводные человечки". "Не удивляйтесь, что для вас любовь - это обожествление негодяя", - выдает чеканную формулировку Тане то ли цыганка, то ли психоаналитик. Мне почему-то сразу вспомнился мучительный фильм Чухрая-младшего "Вор", на ту же тему - обожествление негодяя.

Но все же в конце тоннеля маячит просвет. Обычно проклятие падает до четвертого колена. Четвертое колено проклятых - это мы, живущие в 2000-х. И три романа, о которых я пишу, - это романы, исследующие это проклятие и ищущие света. Героиня "Запаса прочности" Таня теряет-таки в реке свой амулет "13", ей снится синий свет и голос, говорящий ей: "Ты не веришь в меня, а напрасно".

Мне понравилось сопоставление двух отношений к жизни. Бабушка Виола говорит внучке фразу, точь-в-точь совпадающую с фразой булгаковского Воланда: "Никогда ничего не проси. Придут и сами дадут", которая, как замечает Татьяна Щербина, является полной противоположностью евангельскому: "Стучите, и вам отворят двери". "Прожиточный минимум поддерживается сам, все, что плюс к нему, - усилие. Английские лорды только тем и держатся, что не позволяют себе опускаться", - пишет Татьяна в одной из глав своей книги, как бы находя синтез двух позиций - воландовской и евангельской. Зло, соблазн приходят сами. Чтобы не опускаться, нужны усилия. И смирить иногда гордыню, и стучать в закрытые двери.

И тут хочется перейти к книге Дмитрия Быкова "Пастернак".

"Пастернак", по большому счету, - о том же. Большая жизнь большого поэта, длиной во всю советскую эпоху, то же вхождение "побежденных" и "бывших", изнеженных, рафинированных и надломленных - в новую грубую и примитивную реальность, в новые красные воды, где купался Красный Конь. Дмитрий Быков книгу написал совершенно гениальную. Если роман Татьяны Щербины - это что-то вроде первой ласточки, ожившей на воронке от атомного взрыва культуры, то роман "Пастернак"- это уже первое дерево, первая роща на образовавшейся пустоте на месте выкорчеванной гуманитарности. Дмитрий Быков повествует в толстенной книге о своем герое всеобъемлюще, с наиболее возможной полнотой. В книге задействовано все - цитаты из стихов, сведения обо всех изданиях, используются все биографические данные и исследования. И при этом Быков дает свое видение творчества и личности Бориса Пастернака, он ткет толстейший роман воспитания, роман об эпохе, роман о людях и страстях, книгу о своем ощущении поэзии, о своей трактовке нашей истории. Быков - это какой-то новый Карамзин. Я которую ночь читаю талмуд Быкова, читаю и наслаждаюсь свежестью его взгляда, его эрудицией, его трудолюбием, его научным и беллетристическим талантом. Я наслаждаюсь тем, что ему удалось не только возродить традиционную добротную роскошную университетскую гуманитарность, которая, несмотря ни на что, была в СССР, но и тем, что ему удалось эту гуманитарность поднять на новый уровень. Это книга новой эпохи, написанная свободным человеком, много пожившим и пережившим человеком, много читавшим и думавшим человеком, несмотря на достаточно молодой возраст. Можно соглашаться или спорить с трактовками Дмитрия Быкова, но он сделал большее: он вернул вкус к глубокому, медленному, добротному новому прочтению, вернул вкус к анализу поэзии, вернул уважение к первокирпичикам гуманитарности - к слову.

Главная тема "Пастернака" для меня лично - это идея о том, что во время смуты 1917-1921 годов "выжить смогли те, у кого в крови были стремление к простоте, ненависть к собственной переусложненности и жажда ее преодолеть. В их числе оказался и Борис Пастернак". Тема сохранения империи путем уничтожения половины населения, потери территорий и радикального оглупления и упрощения русской культуры, которую Быков показывает через "Пастернака", удивительнейшим образом рифмуется с нашим временем.

Что касается сопоставленных книг, то судьба у них разная. "Пастернак" получил премию "Бестселлер" и издан достойным тиражом. Серьезную и умную книжку Татьяны Щербины, изданную в серии "ОГИ-проза", можно купить в элитарных книжных магазинчиках типа "Фаланстера". Книгу Ирины Головкиной, ныне покойной, достать нельзя нигде. Возможно, она попала в центральные библиотеки. Читать книгу надо, может быть, надо ее экранизировать. Это уникально и добротно воссозданный пласт эпохи, сделанный очевидцем, сделанный с предельной искренностью, без идеологических зажимов и шор. И слава Богу, что явно имеющая литературный дар Ирина Головкина успела это сделать.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67