Серия "Нация и культура" начала издаваться в "ОГИ" в прошлом году. По составу редакции и объединяющей идеологии она развивает безвременно оборвавшуюся серию "Фольклор" (где некогда вышли "Детский сборник", книги С.Б.Борисова о рукописном девичьем рассказе, А.А.Панченко о русских мистических сектах и т.д.). Некоторые из тех весело раскрашенных книжек удостоились переиздания в новом, более академичном оформлении. В обновленном разделе "Антропология/Фольклор" представлена классика отечественной фольклористики (В.М.Жирмунский, К.В.Чистов) и западной этнологии ("Теории примитивной религии" Э.Эванса-Причарда и "Научная теория культуры" Б.Малиновского). Переизданы здесь и "Очерки коммунального быта" И.В.Утехина - редкий пример исследования, с одинаковым восторгом принятого в научном сообществе и за его пределами.
Критики уже отмечали предельную широту понятий "нация" и "культура" в названии серии. Они "дезориентируют не меньше, чем слова "антропология" и "фольклор", да еще поставленные через модный знак "/" (что он означает в данном контексте? взаимозаменяемость, совокупность, необходимость поделить?)". Не знаю, так ли уж моден slash, но союзное слово "и" оставляет достаточно пространства для маневра. Под вывеской "Нации и культуры" продается пестрый товар: в старой фольклорной серии вряд ли соседствовали бы такие труды, как "Люди Санкт-Петербургского острова Петровского времени" Ольги Кошелевой и "Ислам и власть в Дагестане" Энвера Кисриева. Традиционная история официальной культуры (Р.А.Киреева. "Государственная школа: Историческая концепция К.Д.Кавелина и Б.Н.Чичерина") появляется в одном ряду с опытами описания движения хиппи (Т.Б.Щепанская. "Система: Тексты и традиции субкультуры") и субкультуры исправительных учреждений (Е.С.Ефимова. "Современная тюрьма: Быт, традиции и фольклор"). Ярким событием стала книга К.А.Богданова "Врачи, пациенты, читатели. Патографические тексты русской литературы XVIII-XIX веков", образцово сочетающая обстоятельность филолога с авантюризмом антрополога. А изданный следом сборник "Образ врага", куда вошли материалы круглого стола, организованного порталом polit.ru совместно с ОГИ, вдохновил известного критика на публикацию оригинального исследования - пусть и под личиной рецензии. Этим летом крен серии в филологию обозначился еще резче. Данный обзор хоть и начинается с книжки по антропологии, но написал ее филолог-классик. И с этим уже ничего не поделаешь.
Г.Ч.Гусейнов. Карта нашей родины: идеологема между словом и телом. - М.: ОГИ, 2005. - 214, [2] с.: ил. - (Нация и культура: Новые исследования: Антропология).
Трудно уследить за перемещениями Гасана Чингизовича Гусейнова по университетам Западной Европы. Его деятельность не ограничивается преподаванием и перемежается то научным проектом в Хельсинки, то защитой докторской диссертации в Москве. И все это - на фоне регулярных выступлений в качестве "кельнского публициста", сотрудника "Немецкой волны", с неизменной точностью диагностирующего внешние и внутренние травмы современной российской политики.
Как явствует из предисловия, б ольшая часть работы была написана в июне 1999 года во время пребывания автора в Хельсинки по стипендии Института России и Восточной Европы. Уже через год появилась книга "Карта нашей Родины", получившая заслуженно скорый и заинтересованный отклик в России. Можно было бы, в общем, этой ссылкой и ограничиться. По сравнению с изданием 2000 года изменений никаких. Аппендикс про нестоличную поэзию "нового века", написанный на материале антологии, которую Дмитрий Кузьмин составил для НЛО в 2001 году, не в счет: из неполных шестнадцати страниц авторского текста наберется страницы на полторы. Остальное - материал. Иллюстративный, увлекательный, вдохновляющий. Но не более того.
Это было бы похоже на принцип, если бы не было простой халтурой. В прошлом ученый-античник, автор добротных книг об Эсхиле и Аристофане в настоящем увлекся сбором словесного лома для подкрепления общих мест развлекательной культурологии - той самой, что еще долго будет промывать породу на руинах тоталитаризма. Два года назад Гусейнов выпустил в издательстве "Три квадрата" впечатляющий по объему труд "Д.С.П. Материалы к русскому общественно-политическому словарю ХХ в.". Еще через год вышел сравнительно небольшой второй том, озаглавленный "Советские идеологемы в русском дискурсе 1990-х". Почти полторы тысячи страниц говорят сами за себя. Автор проделал колоссальный труд, за что ему искреннее спасибо. "Материалы" - не "словарь", такой ход для того и придуман, чтобы не приставали с критикой и не портили праздник. Но бестактная Р.М.Фрумкина все же пристала: "Заметим, что словарь, то есть филологический труд, даже скромно названный "Материалы...", не может быть устроен как придется". Сложно не реагировать, если автор посчитал достаточным вывалить на читателя каскад примеров для словника, составленного исключительно на интуитивных представлениях носителя языка. Ср., например, контексты к вокабуле "Пространство", среди которых: "пространство галереи", "пространство прессы", "пространство плачет и болит". Комментарии отсутствуют. Видимо, они ни к чему - ведь уже в предисловии говорится, что перед нами ДСП - туго спрессованные опилки исключительно Для Служебного Пользования...
Между тем в Хельсинки в 2000 году вышел все же не словарь, а некий связный текст. Малотиражное издание, представлявшее собой скорее публикацию отчета по гранту, можно было также счесть предназначенным для служебного пользования. Переиздание в серии "Нация и культура" предполагает, как мне казалось, иную прагматику. Однако и здесь остались нетронутыми главы, насчитывающие не то что 3-4 страницы, но 13 (sic!) строчек авторского текста, не считая цитат и сносок. Выходы на исследовательскую традицию ограничиваются все тем же Уве Перкесеном, предложившим термин "визиотип", а также слепыми ссылками на несколько словарей и монографий, найденных за один присест в доступной библиотеке. Довершает картину феерический указатель, от которого был бы в восторге писатель Борхес. Цитирую наугад: "пустота, Путин В., Пушкин А.С., Рабин Оскар, Распутин Валентин, расчленение, Рейн Евг., реклама, Рогов Олег, Рубахин Константин, Рублев Андрей, Сакья Муни, см. Будда". Хотя в соседстве "слива компромата" с "симулякром" определенно что-то есть.
При этом и замысел, и основные интуиции автора вызывают исключительное сочувствие. Гусейнов исходит из того, что карта - это не просто иконический знак территории, но целый визиотип, т.е. наглядно реализованная идеологема, универсалия мышления, имеющая визуальное воплощение. В связи с имманентными особенностями визиотипа убедительность исследования напрямую зависит от организации иллюстративного материала. Тут бы и выстроить текст наилучшим образом - как чередование словесной и визуальной информации, как взаимный комментарий этих регистров. Но нет. Картинки идут подряд в приложении, что облегчило верстку и предельно утяжелило чтение, обнажило сумбурность и фрагментарность словесного текста. Во многих местах читатель вынужден нешуточно бороться с авторским синтаксисом: "Динамика советского пространства - постоянное расширение и постоянное растворение границ - при сохранении нерушимой прочности пограничного столба, выступающего в роли младшего брата главного погранстолба страны - Спасской башни Кремля".
Времени у всех мало, чего уж там. Но почему-то далеко не все решаются переиздавать свои конспекты, для порядка снабдив их обозначением "испр. и доп.", а на деле добавив разве что благодарности рецензентам и консультантам. За пять лет можно было проявить некоторое уважение к читателю - да и к себе, в конце концов - и развернуть свои броские тезисы в сколько-нибудь читаемый текст. Или хотя бы нанять литературного редактора и выровнять риторические "складки" вроде "Карта и граница на матрице когнитивной карты" или "Глобус, шарик, место России на нем". Кстати, это заголовки. Но автор к своему тексту так и не притронулся. Или тщательно замаскировал следы позднейших вкраплений.
Тартуские тетради / Сост. Р.Г.Лейбов. - М.: ОГИ, 2005. - 384 с. - (Нация и культура: Новые исследования: Филология).
О том, что надо переиздавать в России ранние выпуски "Трудов по знаковым системам", на кафедре семиотики Тартуского университета говорят не первый год. К сожалению, мне пока сослаться не на что, кроме разговоров - по крайней мере не подслушанных. Может, дело и дойдет; обещали, что вот-вот. Но пока "тартуский текст" русской гуманитарной науки если где-то и пишется, кроме "родового гнезда", то разве лишь, пожалуй, в "ОГИ". Первый серый кирпич "Лотмановского сборника" вышел еще в бытность издательства "Иц-Гарант". На рубеже столетий появился второй, посвященный Москве в русской культуре, в прошлом году вышел третий, частично составленный из докладов на конгрессе к 80-летию Ю.М.Лотмана (февраль 2002-го). Теперь появились "Тартуские тетради". Без номера на обложке, но с заявкой на продолжение.
Составитель с подкупающей прямотой пишет, что на фоне посконного постмодернизма, распространившегося по Руси "от Камчатки до Калининграда", тартуская научная манера предстает ныне форпостом "почтенного, но скучноватого" академизма. В этом легком кокетстве сквозит заслуженное превосходство над теоретиками, ни разу в жизни не открывшими не то что книжку на басурманском языке, но даже словарь под редакцией Ильина и Цургановой. Впрочем, превосходства, пожалуй, тоже нет. Есть почти генетическая привычка "не замечать". Это испытанный сорт эскапизма, гарантирующий внутреннее равновесие.
На обложке изображено здание, куда кафедра русской литературы переехала в 2003 году. Для нескольких поколений воспитанников и друзей, коллег и оппонентов пресеклась своего рода пространственная преемственность. По-видимому, это и есть обучение истории в ее терапевтическом аспекте. Поводом для шуток долго оставался переезд кафедры в бывшую университетскую прозекторскую. История метит избранников - такой повод нарочно не придумаешь, миф возникает и продолжается "естественным" путем. Кажется, что первый выпуск "Тартуских тетрадей", посвященный привилегированному XIX веку, подводит итог тому периоду, что продолжался целых десять лет от смерти отца-основателя до отмеченной смены помещения.
Современный "тартуский круг", представленный в сборнике, так же условен, как те временн ые рамки, что его ограничивают. Ряд авторов никогда не учились и не работали в Тарту, но все равно входили в упомянутый круг и были для него едва ли не важнее иных "своих". Добрая треть материалов - статьи из студенческих сборников, остальные тексты - избранные места из научного творчества работников кафедры. Структурно сборник почти форсит традиционализмом филологических "ученых записок": история - поэтика - публикации. Подбор статей предсказуемый, но, пожалуй, единственно возможный: если ученики, то любимые, если коллеги, то необходимые. А главное - это неожиданное впечатление единого академического замысла, или школы, которой нет без рутины повседневности. Оказалось, что подведение итогов может быть лишено ходульности при полном соблюдении формы. Интересно, что планируется вслед за вторым сборником, посвященным XX веку. Неужели будет объявлен call for papers?
Лубочная повесть: Антология / Сост. А.И.Рейтблат. - М.: ОГИ, 2005. - 504 с. - (Нация и культура: Новые материалы: Филология).
В конце весны серия обогатилась еще одной традиционной филологической работой. Сборник лубочных текстов, составленный известным знатоком и пропагандистом народной культуры, в целом повторяет аналогичные издания. Отличие - в специальном приложении, знакомящем читателя с литературными вариациями сюжета о Бове-королевиче (поэма А.А.Радищева, отрывок А.С.Пушкина и повесть А.М.Ремизова). "Высокая" и "низкая" литературы не просто уравнены в правах по факту публикации под одной обложкой - продемонстрирована осознанная вторичность "высокой" словесности. Обращает на себя внимание и то, что анонимные произведения публикуются по последним предреволюционным изданиям массовой литературы и представляют собой результат многократных переделок и адаптаций. Фактически это срез "народного чтения" конкретной эпохи - в данном случае начала XX века.
Оценивать качество публикации - задача для специалиста. Как правило, недовольное недоумение есть результат невежества. Но две мелкие странности самого общего порядка просто нельзя не заметить. Во-первых, на четвертой странице обложки говорится о "книге А.И.Рейтблата", что выглядит явным преувеличением. Непонятно, как сам публикатор - рьяный сторонник исчерпывающей точности и объективности - мог такое допустить? Во-вторых, в аннотации упомянуты комментарии, составляющие "значительную часть книги". Это, надо полагать, четырнадцать страниц из пятисот. Несмотря на слабые успехи в учебе, мне удалось запомнить комментарии к серии "Литературные памятники". Там распределение частей было немножко другим. Расширить заслуги комментатора за счет предисловия не представляется возможным, так как это не более чем стереотипное введение в тему, варьирующее вступительную статью к старому сборнику "Лубочная книга" (1990) и фрагменты книги "От Бовы к Бальмонту: Очерки по истории чтения в России во второй половине XIX в." (1991). Впрочем, одним из свойств фактографического знания является принципиальная неисчерпаемость предмета. Поэтому очередной сборник лубочных текстов никак нельзя назвать бесполезным - просвещение есть просвещение.