Науки в движении

В этом году Европейскому Университету в Санкт-Петербурге исполняется 10 лет. О том, как это мало и одновременно много, принято рассуждать в разных поздравительных элоквенциях. Но проблема относительности времени - повод не только для светских реверансов. Если судить юбиляра по его делам, то возникает ощущение невероятной плотности процесса и нечеловеческого напряжения его участников. Основать первое в России негосударственное учреждение последипломного образования с научным уклоном. Наладить сеть взаимодействия с учебными и научными центрами по всему миру. Собрать одну из лучших в стране библиотек по социальным наукам. Не только освободить большинство слушателей от платы за обучение, но и обеспечить их стипендией - когда-то порядочной, ныне сжавшейся в тоске по индексации, но все равно необходимой. Наконец, создать ученое и дружеское сообщество, принадлежать которому непросто и почетно. Когда-то ЕУ был утопическим проектом, но общими усилиями эта утопия реализовалась, стерлась, превратилась в норму всего за 10 лет. И это естественный процесс. Спроси сейчас любого преподавателя или слушателя о состоянии дел, и в ответ услышишь жесткую критику происходящего. Многих именно университет научил такой прямолинейности. Русскому человеку, впрочем, свойственно пенять на зеркало, что было убедительно проанализировано в известных книгах, написанных преподавателями ЕУ. Имеются в виду "Очерки коммунального быта" антрополога Ильи Утехина и "Обличать и лицемерить: К генеалогии российской личности" социолога Олега Хархордина. Но критика - это все же нечто другое. К тому же, можно смело утверждать, что никто из сотрудников университета, читавших эти работы (а таких непривычно много), не будет протестовать против того, чтобы их самих рассматривали как потенциальный материал для подобных исследований. Эта экзистенциальная установка - тоже одна из особенностей ЕУ. Говоря по старинке, Платон мне друг, но истина дороже.

Некоторое время назад я писал в одном из выпусков серии "Петербургские тиражи" о книгах, издающихся в ЕУ. В юбилейный год университета хочется снова обратиться к его книжным новинкам. Тем более что рядом с привычной для многих "черной серией" факультета политических наук и социологии только что были запущены сразу две серии - "Прагматический поворот" и "Res Publica". Идея первой исчерпывающе отражена в заглавии. Оно отсылает к 1980-м годам, когда в социологический обиход все увереннее стало входить представление о принципиальной опосредованности любого знания, его неспособности к автономии, его сводимости к политике. Прочтение позднего Людвига Витгенштейна и раннего Мартина Хайдеггера под углом "практики" по Карлу Марксу - той, что ведет к свободному, неотчужденному обществу, - способствовало появлению отдельной школы в социологии знания, с ведущими представителями которой и призвана знакомить новая серия. Среди пособников "прагматического поворота", на первый взгляд, масса непохожих авторов, в том числе, Мишель Фуко и Джон Серль, Никлас Луман и Роже Шартье. Но прагматика в данном случае и есть заведомое нарушение прежних дисциплинарных границ. В серии акцент будет сделан на тех мыслителях, которые не приблизили прагматический поворот в социологии, а непосредственно его осуществили, создавая по ходу разные концепции практик. Открыл серию теоретический манифест Бруно Латура, далее запланированы учебник по практикам, над которым работают специалисты из ЕУ, а также работа одного из пионеров изучения практик повседневности Мишеля де Серто.

Вторая серия "Res Publica" формируется в рамках одноименного междисциплинарного проекта, где предполагается изучать феномен классических республик (от Пскова до Флоренции), связанную с ним риторическую, визуальную, политическую культуру. Сюда же предполагается поместить изучение роли вещей в самоорганизации республик ("Вещи Градские" - буквальный перевод этого латинского термина в церковнославянской Кормчей), связь вещи с товаром, знанием, в том числе научным. Первые результаты проектной работы только что обсуждались в музее-заповеднике Великого Новгорода: 17 июня инициатор проекта Олег Хархордин прочел здесь лекцию на тему "Великий мост в средневековом Новгороде. Подводная археология, европейские аналогии, символ республики". Мост в данном случае - идеальный пример "вещи градской", важнейший элемент символической номенклатуры республики. В книжной серии предполагается освещать вопросы генезиса и эволюции республиканской картины мира, в первую очередь, в политическом и правовом аспекте. В первом выпуске увидела свет небольшая работа известного британского историка Квентина Скиннера - также своего рода манифест, задающий перспективу серии. В планах перевод сочинений Бернара Монена - кембриджского политолога французского происхождения. Совпадение совершенно новых исследовательских и издательских проектов с юбилейным годом университета - случайность, красивая в своей непреднамеренности. Это приятно. Именно так и дарят подарки.

Бруно Латур. Нового времени не было. Эссе по симметричной антропологии / Пер. с фр. Д. Я. Калугина; Науч. ред. О. В. Хархордин. - СПб.: Изд-во Европ. ун-та в С.-Петербурге, 2006. - 240 с. (Прагматический поворот; Вып. 1).

Как вежливый человек, мыслитель Бруно Латур подчиняется конвенциям и соглашается называть себя социологом знания. Некоторые ошибочно, точнее, слишком расширительно именуют его философом. Если совсем честно, то он не является ни тем, ни другим, и не стоит ждать внятного ответа на прямой вопрос, поскольку "внятность" и "прямота" в данном случае - рефлексы традиционной рациональности с ее истовой верой в позитивность, конечность и объективность. О себе и своих коллегах Латур говорит, что они занимаются той путаницей, внутри которой мы все уже привыкли существовать. В одной и той же газетной статье могут смешиваться лабораторные химические опыты, переговоры на высшем уровне, акции антиглобалистов и прогнозы о колебании биржевого курса. Объединяющей темой статьи будет нефть, но такой рубрики нет ни в одной центральной газете - зато есть "Политика", "Экономика", "Промышленность", "Общество". Излишне пояснять, насколько условно распределяется по ним материал. Латур сотоварищи (Мишель Коллан во Франции, Стив Вулгар в Англии и т. д.) пытаются навести переправы между внешне изолированными зонами, иными словами, пришпорить рефлексию и настичь ускользнувшую реальность. "Нашим вожатым является понятие перевода или сети. Это понятие более гибкое, чем понятие "система", более историческое, чем понятие "структура", более эмпирическое, чем понятие "сложность", становится нитью Ариадны для наших запутанных историй". Это не только наука и техника, не только политика, не только дискурс, но хитроумная система перевода из одной области в другую (можно было бы сказать "трансфера", но не стоит будить глухонемых демонов психоанализа).

В своей классической книге "Наука в движении" (1987) Латур писал, что призрачная изоляция природы и общества оборачивается "диффузным" анализом предмета, когда специфика отношений между человеком и "нечеловеками" (вещами) вытесняется чем-то одним. Человеком, якобы целиком поглотившим умопостигаемую природу. Природой, в которой человек якобы существует независимо от себя самого, то есть от того, кто эту природу описывает. И то, и другое - самообман, "технонаука". Ее призван заменить анализ "трансляций", результатом которых является закрепление тех или иных фактов как самоочевидных. Имплицитно этот подход восходит к работам польского биолога Людвига Флека, впервые показавшего зависимость диагностирования болезни от "готовности" к нему общества. В данном случае это касалось лавинообразного распространения сифилиса в Европе XIX века. В обстоятельном предисловии к работе "Нового времени не было" имя Флека проницательно упоминает научный редактор. Те или иные сведения переходят в разряд естественных фактов после ряда процедур обмена и договора, после того, как экспертное сообщество "убедилось" в "истинности" утверждения и выразило готовность поддерживать его и впредь. Напрашивающийся здесь аналог в лице известного наукоборца Пола Фейерабенда отличается тем, что для него обыденное знание - свет истины, а наука - шарлатанство, отменяющее его собственную деятельность. Для Латура обыденное знание, различные интуиции, предрассудки, фрагменты верований - это и есть главный источник знания научного. "Наука в движении", или "в действии", и означает этот постоянный перевод и перераспределение ресурсов, искусственная дистилляция "чистого" знания, закрепление его в этом качестве, дальнейшая критика с апелляцией к практическому знанию. Короче говоря, в какой-то момент ученому говорят, что пора образумиться и перестать гнуть под себя окружающий мир, забаррикадировавшись в лаборатории. "Суха теория, мой друг, а древо жизни пышно зеленеет". Очередная тяжба с Просвещением, попытка избавить знание от диктатуры науки, призыв "назад к вещам", но на другом материале и на другом языке, чем это было у Гуссерля.

Такой возможности освобождения и посвящена книга "Нового времени не было". Это конспект основных идей Латура с небольшим добавлением автополемики, но неизбежно не учитывающий последних коррекций (оригинал книги вышел в 1997 году). Так, в своем последнем сочинении "Пересобирая социальное" Латур, по словам О.Хархордина, "утверждает, что термин network был неудачен <...> если есть узлы, то есть и дыры, обрамленные связками проводов. Встает вопрос: кто живет в этих обширных пространствах, вне хрупких путепроводов науки?". Несколько настораживает, что в качестве альтернативы Латур углубляется в словесные игры, меняя network на неологизм worknet, который якобы означает не саму сеть, а беспрестанную работу по ее созданию. В книге 1997 года традиционно понимаемая сеть - ключевое понятие. Сети объединяют нас друг с другом и с нечеловеками ( non-humains), создают пространство пересечения. Тогда как почти все, что происходило с европейским знанием в течение Нового времени, было ориентировано на жесткое отделение одного от другого. Новое Время в лице Гоббса создало Левиафана-Государство, в лице Бойля - Лабораторию. Эту симметрию вскрывает цитируемая Латуром работа Шейпина-Шефера 1985 г. Главная находка Нового времени, ставшая, по Латуру, кошмаром всего последующего знания, состоит в том, что естественные науки начали использоваться для критики претензий власти с ее опорой на гуманитарные науки, а гуманитарные науки стали инструментом борьбы против сциентизма. Это борьба двух трансцендентных полей. "Именно в этом двойном языке состоит могущество нововременной критики: она может мобилизовать природу, содержащуюся в сердцевине социальных связей, при этом оставляя ее бесконечно удаленной от человека; она может собирать и разбирать свое общество, при этом делая его законы неизбежными, необходимыми и абсолютными".

Провозглашаемая Латуром отмена Нового времени - это реакция на его травматическую задержку. Так называемый постмодернистский эпистемологический комплекс оказался в наиболее тяжелом положении, так как шизофреническая бесконечность Нового времени была совершенно ясна его представителям, но выхода найти они не могли, подменяя его безвольным расставанием со знанием, облегченными танцами на его могиле. Латур же исполнен иных настроений. Эмпирическое изучение сетей, наведение мостов между и без того контактными сферами практики - такова его альтернатива презрению пресыщенных и разочарованных рационалистов. Революция, возникающая как бы из ниоткуда, в ходе наращивания критической массы чьего-то недовольства, - тоже травма Нового времени, избегнуть которой можно уже потому, что Новое время "в конце концов остановилось, словно огромный океанский лайнер, постепенно замедлявший ход и наконец полностью увязший в водорослях Саргассова моря". Просто на самом деле не было модернизации. Не было никакого единого потока, который гнал человечество из темного прошлого в светлое будущее. Время симметрично, потому что абстрактно. Будем, призывает Латур, изучать вещи, которые всегда двигались разными путями. Всегда были множественными.

В книге "Политика природы" (2004) закрепляется внешне совершенно безумная идея парламента вещей, в конспективном виде венчающая манифест 1997 года. В этом парламенте ученые так же представляют объекты, как политики - своих избирателей. Они с необходимостью остаются наследниками Просвещения, поскольку полной отмены Нового времени все равно произвести не удастся. Мы, говорит Латур, продолжаем развивать конституцию и верить в науки, но принимаем их "в том, что всегда было в них наиболее интересного: в их отваге, их экспериментаторстве, их сомнениях, их теплоте, их нелепых смесях гибридов, их безумной способности пересоздавать социальные связи". Выглядит весьма симпатично, только не очень ясно, откуда Латур взял, что именно это было всегда наиболее интересным. Все будут представительствовать свою путаницу, описывать свою сеть. Никто не договорится. Ну и ладно. По всей вероятности, мир уже к этому готов. Он ведь и так состоит из одних недоговоренностей. В заключение хотелось бы отметить, что научный редактор очень помог читателю с предисловием, но в тексте повел себя более или менее расслабленно. Не всегда оговаривается его авторство в сносках. Да и собственно комментарии сугубо выборочные. Например, аллюзия на песню Сержа Гинсбура "Я тебя люблю, я тебя тоже нет" изящно оговорена, а острота Гегеля о газете как молитве современного человека - нет. Думается, Гинсбура знают лучше Гегеля. Впрочем, это относится к носителям сугубо практического знания...

Квентин Скиннер. Свобода до либерализма. / Пер. с англ. А. В. Магуна, науч. ред. О.В. Хархордин. - СПб.: Изд-во Европ. ун-та в С.-Петербурге, 2006. - 2006, 120 с. ([Res Publica], вып. 1)

В отличие от провоцирующей книги Бруно Латура, работа Квентина Скиннера отличается известной камерностью. Ее глубокий теоретический потенциал вынесен за скобки. В этом небольшом сочинении нет ничего лишнего. Для исторического трактата это не то чтобы редкость, но заметная черта. Как у любого нормального историка, у Квентина Скиннера преобладают пространные, обстоятельные сочинения - из того, что поновее, можно привести Visions of Politics (2002) в трех томах. "Свобода до либерализма - это экскурс в историю учения о свободе и гражданских правах, впоследствии вытесненного более поздними, хотя и не более совершенными либеральными концепциями. Имеется в виду неоримская теория свободных государств, бытовавшая в Англии XVII века и достигшая своего пика в короткий период после казни короля и реставрацией монархии, т.е. между 1649-м и 1660 г. По Скиннеру, наиболее оригинальным представителем неоримской теории был Джеймс Харрингтон, автор трактата "Океания". Примыкают к этому течению и Джон Мильтон, и Маркамонт Нидэм, издатель официальной в период парламентского правления газеты Mercurius Politicus. Они разделяли идею единственной возможности свободы - в свободном государстве. Свобода для них - это отсутствие принуждения, т.е. то, что Блаженный Августин сформулировал как libertas minor, а через полторы с лишним тысячи лет Исайя Берлин осторожно превратил в "негативную свободу". В итоге не надо и собой управлять - только сопротивляться чужой власти, будь то власть суверена или консенсуса.

Критикуя идеи своих подопечных, Скиннер пишет: "Степень твоей свободы как гражданина зависит от степени, в которой ты не ограничен принудительным аппаратом права от реализации своих возможностей по своей собственной воле. Но это значит, что для гражданской свободы, важен не тот, кто создает свободы, а то, сколько принято законов и сколько твоих действий на самом деле ограничено. А это, в свою очередь, показывает, что между сохранением индивидуальной свободы и поддержанием какой-либо конкретной формы правления нет необходимой связи". Но ведь и тот же Гоббс, который, по Скиннеру, выступает первым английским либералом, говорит: "каким бы ни было правление - монархическим или народным - свобода одна и та же" (см. в этой связи критику Йона Уилсона в статье "Две концепции Квентина Скиннера"). Что же, как пишет сам Скиннер, отличает неоримских теоретиков от классических, в том числе позднейших, либералов? Расширительное толкование принуждения, и это, пожалуй, самое интересное. Дело в том, что для либерала чья-то материализованная сила или чья-то извне исходящая угроза - это единственные факторы нарушения индивидуальной свободы. Сторонники неоримской теории мыслили масштабнее: стоит только помыслить, что нечто мешает реализации индивидуальной свободы, как последнюю можно считать утраченной. Не все так просто: индивидуальная свобода не сводится к презумпции невмешательства!

Для Скиннера его обращение к истории подъема и упадка одной из теорий гражданской свободы - это не упражнение в методе интеллектуальной истории. Скиннер - и в этом может быть прослежена его мировоззренческая связь с Латуром - сторонник практики. "Мы обязаны снова и снова спрашивать себя, в чем практическая польза наших исторических исследований здесь и теперь". Это написано в заключительной части исследования, красноречиво озаглавленной "Свобода и историк". Если мы не понимаем того, чем оперируем, и актуальные, вершащие судьбами слова превращаются в голыши, которыми хорошо пускать блинчики по воде, стоит вернуться к тем временам, когда в этих словах горел новорожденный смысл. То есть стать интеллектуальными историками. Выход манифестов Латура и Скиннера по-русски также имеет манифестирующий смысл. Хотелось бы верить, что у этого движения не холостой ход.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67