Соколофф Жорж. Бедная держава: История России с 1815 года до наших дней / Пер. Н.Ю.Паниной; ред. Е.Г.Ясин. - М.: Издательский дом ГУ ВШЭ, 2008. - 884 с. - Тир. 1000.
Книга Жоржа Соколоффа, вышедшая по-французски в 1993 году, - попытка исследовать экономическую историю России почти за два века. Начальной точкой рассмотрения сочтен Венский конгресс - именно после этого события всем стало ясно, что интересы различных государств не могут быть объединены политикой, но, напротив, политика оказывается заложником стихийно формирующихся интересов. Россия словно бы не заметила этого: если финансовая поддержка сторонников Священного союза еще говорила об определенности политической линии, то Николай I не декларировал никакой политической позиции, кроме борьбы с революцией. Соколофф в начале своей книги вспоминает де Кюстина, самого знаменитого из путешественников в Россию этой эпохи, его видение дореформенной России как страшного бюрократического фантома, как страны, в которой нет политической элиты и поэтому получившие власть чиновники обладают беспредельными возможностями. При этом главный урок, который можно извлечь из замечаний де Кюстина, у Соколоффа не обозначен. Притворство и коварство, замеченные французским путешественником среди высшего дворянского сословия, вовсе не преследовали корыстных прагматических целей, напротив, с точки зрения успехов внешней политики они были крайне непрагматичны. Скорее, здесь нужно видеть всеобщую вовлеченность в создание некоего "мнения", некой сплошной иллюзии благоденствия, которая должна стать настолько ослепляющей, чтобы не осталось уже никакой реальности, кроме этого "мнения".
Николаевская Россия была государством, в котором крепостное право, первоначально вполне экономическое по своему происхождению, стало тормозом экономики. Дело не только в том, как пишет Соколофф, что зависимость беднеющих крестьян от богатеющего помещика приводит к коллапсу системы экономических интересов. Просто оказалось, что расширение прав дворян привело к тому, что дворянские обязанности были переложены на государство. Дворяне закладывали свои имения, и государство всякий раз оказывалось перед ситуацией, когда оно не знает, какие решения следует принимать.
Соколофф считает, что помещиками двигала жажда легкого обогащения, но скорее ими двигала жажда растраты. Эта расточительность, заметим, повлияла и на отношение к крестьянам, которых николаевские чиновники тоже считали расточителями, склонными к лени и быстрым тратам: только крепостное право якобы заставляет их сохранять за собой экономические функции. Когда крепостное право пришлось отменить, крестьянская община осталась единственным институтом, который мог обеспечить государству стабильный капитал. Но это обеспечение капитала могло только поддерживать страну и не приводило к росту производства.
В целом Соколофф рассматривает экономику России как экономику распределения, а не экономику производства. Исходя из этого, он не видит существенного различия между способом хозяйствования в XIX веке и в советское время: в обоих случаях была "индустриализация сверху". Экономику, по мнению Соколоффа, оздоровило бы стимулирование производства за счет высвобождения ресурсов и направления их в самые финансово продуктивные отрасли. Но способ высвобождения ресурсов существовал - это откупы, благодаря которым была построена сеть железных дорог. Соколофф затрудняется объяснить, почему рост числа железных дорог не привел к развитию металлургии. Это происходило именно потому, что железная дорога выполняла заказы, а не функционировала как ресурс. Последнее сбылось бы только в том случае, если металлурги выкупили бы железную дорогу и стали прибыльно ее использовать.
Поэтому скорее экономику пореформенной России следовало бы называть не экономикой распределения, а экономикой мобилизации крупных и мелких капиталов. Соколофф видит в купеческих капиталистах второй половины XIX века авантюристов. Но вернее было бы говорить о них как о людях, взявших в свои руки свободные ресурсы и не делавших особого различия между ресурсами промышленными и финансовыми. В результате экономика напоминала лоскутное одеяло. Промышленность развивалась неравномерно, свободных капиталов почти не было, банки часто терпели крах, а государственный аппарат держался только на крестьянских выплатах банку-кредитору.
Одним из главных героев книги Соколоффа стал С.Ю.Витте. Соколофф симпатизирует Витте больше, чем Столыпину, к которому Витте относился с едва скрываемой ревностью. Но проект Витте состоял не в тех частных реформах бюджета, о которых пишет Соколофф, не в мобилизации отдельных ресурсов ради создания более гомогенного (и либерального) промышленного пространства. Скорее, валютная реформа и поощрение акционирования (в том числе и принудительное) должны были привести ко всеобщей капитализации, вселить во всех людей экономическую заинтересованность. Именно это, а вовсе не искусственное форсирование производства, думается, и означает тезис Витте об опоре "на земледелие и промышленность" (см. с. 180).
Очень увлекательно написана политическая история русской революции, показывающая отсутствие в России привычек к публичной политике. Главный недостаток обороноспособности в Первую мировую войну, по мнению Соколоффа, - неправильное размещение оборонных заказов и хранение продукции там же, где ее производят. Думается, вторая причина, которая и породила хлебный кризис февраля 1917 года, гораздо важнее, потому что касается неудачной организации транспорта империи: железные дороги были транзитными путями, а не связью промышленных центров.
После того, как в Первую мировую войну вступило множество государств (часто лишь по той причине, что через них проходили войска больших государств), кризис разрешился новой революцией, не оставившей безучастным никого из граждан. Интересен рассказ о банковском саботаже: после октябрьского переворота Менжинский потребовал от государственного банка выдачи денег Советам на неотложные нужды. Банк отказался выполнять распоряжение. Надо заметить, довод банкиров о том, что Советы - это не юридическое лицо, поэтому невозможно открытие счета, был более чем сомнителен. Важно то, что именно банковский саботаж приводит к созданию ЧК, первому взятию заложников, первым расстрелам. Удивительно, что банковский саботаж не был замечен современниками, очевидцами революционных событий.
Военный коммунизм трактуется в книге Соколоффа как система снабжения фронта. Действительно, продразверстка и подобные акции - типичные решения военного времени, которые знала и Германия. Но важно то, что военный коммунизм продолжился и в Гражданскую войну, когда необходима была мобилизация только людских, а не финансовых ресурсов. Причина очень проста, ее Соколофф не называет - огромное количество демобилизованных после Брестского мира солдат, не желавших возвращаться в деревню, должны были быть завербованы в Красную армию, а значит, необходимо было создать систему привилегий. Вообще, продвижение "Совдепии" все дальше от центра сопровождалось притоком трудовых ресурсов в центр, поближе к системе распределения. То есть мы приходим к выводу, которого Соколофф не делает: система распределения была не только ответом на запросы граждан новой страны, но прежде всего побочным результатом мобилизации ресурсов для внешней экспансии, не основой, а эффектом экономической жизни. Политическая история внешней экспансии (например, интеграция Закавказской Федерации и ассимиляция ее в СССР уже в виде отдельных республик) разобрана у Соколоффа очень тонко.
Говоря о НЭПе и индустриализации, Соколофф повторяет за большинством историков формулу о Сталине как душителе НЭПа. Хотя жизнеспособность структуры трестов и синдикатов, объединивших свободные денежные ресурсы со свободными производительными, держалась только на золотом рубле и отдельных инвестициях и в любом случае не могла бы пережить мировой экономический кризис. Соколофф считает, что золотой рубль, недоступный простым работягам, служил расчетам между предприятиями, хотя явно был предназначен скорее для инвестиций в средний бизнес.
Также Соколофф, говоря об ужасах коллективизации, вслед за сталинскими пропагандистами возлагает часть вины за упадок сельского хозяйства на крестьян, истребивших скот и припрятавших деньги, а также объявляет колхозы сравнительно рентабельным типом хозяйства (с. 384). Хотя рентабельность колхоза обеспечивалась просто отсутствием у него техники и невовлеченностью в закупку промышленных товаров. Принцип колхоза состоял не в том, чтобы стать придатком промышленности, а как раз в том, чтобы не быть с ней как-либо соотнесенным. Колхоз рассматривался творцами коллективизации скорее как неприкосновенный запас на случай войны, но не как факт экономики. "Сталинская пирамида" - это абсолютистское государство, в котором нет главного элемента абсолютизма - элиты (как раз "аристократия", военная и гражданская, первая подвергалась "чисткам"), а потому нет и простых крестьян.
Соколофф считает, что появление промышленных товаров во второй половине 30-х годов - это смягчение режима. Но очевидно, что Сталин никогда не шел на попятную. Просто когда кончилось золото, выкачанное из населения через торгсины, нужно было еще раз ограбить народ за счет дорогих промышленных товаров.
Интереснейшая трактовка хрущевских начинаний как мобилизации человеческого фактора заслуживает особого внимания. Поворот к науке и технологиям, явно не отвечавший самим интересам кремлевского хозяина, кажется загадочным всплеском, никак не вызванным магистральным движением развития экономики. Обычно этот поворот объясняют деятельностью еще сталинских институтов, обеспечивших ядерную и космическую программы. Соколофф дает свою версию: диверсификация экономик в рамках социалистического блока и капитализация международной торговли, неизбежная после падения колониализма, делали такой рост потребительского сектора неизбежным.
Поэтому чем ближе к ельцинскому периоду, тем больше Соколофф говорит о международной политике. Собственно, история "бедной державы" для ученого и заканчивается новым политическим мышлением, признающим различные тенденции современного мира. Далее в российской истории, в позднюю горбачевскую и в ельцинскую эпоху, наблюдается только воля отдельных людей, отдельных партий, каждая из которых настаивает на автономии России больше, чем на чем-либо другом.