Джон Лукач. Кровь, тяготы, слезы и пот: суровое предупреждение / Blood, Toil, Tears and Sweat: The Dire Warning by John Lukacs. Basic Books, 147 pp., $24.00
Линн Олсон. Беспокойные молодые люди: бунтари, которые привели Черчилля к власти и помогли спасти Англию / Troublesome Young Men: The Rebels Who Brought Churchill to Power and Helped Save England by Lynne Olson. Farrar, Straus and Giroux, 436 pp., $27.50; $15.00 (paper)
Николсон Бейкер.Человеческий дым: начало Второй мировой войны, конец цивилизации / Human Smoke: The Beginnings of World War II, the End of Civilization by Nicholson Baker. Simon and Schuster, 566 pp., $30.00
Патрик Бьюкенен. Черчилль, Гитлер и война, в которой не было необходимости: как Британия потеряла империю, а Запад потерял мир / Churchill, Hitler, and "The Unnecessary War": How Britain Lost the Empire and the West Lost the World by Patrick J. Buchanan. Crown, 544 pp., $29.95
1.
В конце 1936 года положение Уинстона Черчилля было хуже губернаторского. Его карьера долго развивалась по образцу "Змей и лестниц" ( Snakes and Ladders), настольной детской игры, в которой один бросок кости приводит либо к стремительному взлету, либо к головокружительному спуску. Он был уже знаменит в 1900 году, когда прошел в парламент в возрасте двадцати пяти лет; в тридцать четыре года Черчилль был назначен министром внутренних дел (предусмотрительно покинув ряды консерваторов перед тем, как либералы одержали убедительную победу в 1906 году), далее, вплоть до начала Первой мировой войны, он продолжал карабкаться вверх по лестнице. Но уже в 1915 году наступил на отвратительную змею. На его голову пал позор за поражение при Дарданеллах; Черчилль покинул правительство, чтобы возглавить пехотный батальон на западном фронте. Загладив таким образом свою вину, он снова получил доступ к руководящим политическим должностям и вернулся под крыло консерваторов; но в 1931 году, когда тори были в оппозиции, Черчилль ушел из руководства партии - в знак протеста против освобождения Ганди из тюрьмы и предоставления Индии самоуправления в какой бы то ни было форме.
Героическая сага о его "годах не у власти" ("wilderness years", пришедшихся на 1930-е), сочиненная самим Черчиллем и до сих пор пользующаяся популярностью среди его многочисленных поклонников, особенно американских, изображает его как благородного человека, который - единственный из всех - подавал сигналы об опасности, в то время как сограждане трусливо игнорировали его предупреждения о необходимости перевооружения перед лицом угрозы, исходившей от стремительно усиливавшей свои позиции Германии. Это правда, что большинство жителей Британии, по понятным причинам, безо всякого энтузиазма относилось к перспективе войны - всего через двадцать лет после предыдущей бойни, в результате которой страна потеряла три четверти миллиона человек убитыми (что эквивалентно приблизительно шести миллионам американцев сегодня). Но в постигших его "мучениях и горестях" был виноват прежде всего он сам: никто не заставлял Черчилля проявлять такой экстремизм по отношению к Индии, а затем, в декабре 1936 года, горой встать на защиту Эдуарда VIII (это была, по словам Джона Лукача, "импульсивная акция, в которой, как выяснилось впоследствии, не было ни малейшей необходимости"). В самой неудачной в его жизни парламентской речи, бессвязной и, кажется, произнесенной под хмельком, Черчилль "отстаивал честь" короля до тех пор, пока его не зашикали. В те времена лондонские букмекеры принимали ставки на что угодно - от спорта до погоды и политики. Страшно подумать, какой куш сорвал бы игрок, сделавший ставку на то, что через четыре года этот человек станет премьер-министром во время тяжелейшего в истории страны кризиса...
Эти события были и останутся драмой чрезвычайного накала; но есть и другая история - о том, насколько по-разному оценивали деятельность Черчилля при его жизни и - как показывают рецензируемые книги - после смерти, вплоть до сегодняшнего дня. Джон Лукач, самый выдающийся и интеллектуально респектабельный из "черчиллеанцев", снова возвращается к началу премьерства своего героя, ставшего главой правительства в мае 1940 года. Линн Олсон дополняет эту историю захватывающим повествованием о том, как группа членов парламента, состоявшая из консерваторов-диссидентов, помогла Черчиллю прийти к власти. Но для Николсона Бейкера и Патрика Бьюкенена, взирающих на предмет с совершенно другой точки зрения, Черчилль - злодей с головы до пят, поджигатель войны и некомпетентный во всех отношениях растяпа. Пол Эддисон сказал, что в 1945 году Черчилль одержал две великие победы: одну военную, а другую - "в затяжном сражении за свою репутацию, которое велось с рубежа столетия". Эта вторая битва продолжается, хотя мы переступили рубеж еще одного столетия.
"Сражение за репутацию" Черчилля тесно переплетено с другой контроверзой - спором о войне, во время которой он возглавлял свою страну. Лукач посвятил свою книгу первой речи Черчилля (из нее взято и название исследования: "Кровь, тяготы, слезы и пот"), произнесенной в качестве премьер-министра 12 мая 1940 года, за три дня до вторжения немцев во Францию. В этом выступлении содержалось мрачное предупреждение о грядущих страданиях. По словам Лукача, Черчилль сообщил парламенту и народу, что "над страной нависла угроза войны, преисполненной неисчислимых страданий, мук и катастроф, совсем не похожей на Победоносную войну, которая сулит триумфы в ближайшем будущем". Но самым впечатляющим фрагментом этой речи был пассаж, в котором содержалось обещание "вести войну против чудовищной тирании, равной которой нет в мрачном списке преступлений человечества". Этими словами Черчилль заложил основу нарратива о благородной войне, одушевленной высокой моральной целью - того самого нарратива о "хорошей войне", который пытаются дискредитировать Бейкер и Бьюкенен.
Несмотря на некоторые колебания и двусмысленные ремарки, Черчилль с самого начала понял природу Третьего Рейха; осенью 1938 года, все еще пребывая в политической изоляции, он сжег мосты и обрушился с критикой на подписанный в конце сентября Мюнхенский договор. Человеком, который спас его карьеру и репутацию, был Гитлер. Хотя Невилл Чемберлен был встречен у себя дома ликующими толпами, многие англичане втайне испытывали те же чувства, что и Леон Блюм, лидер французских социалистов, приветствовавший Мюнхен "со смешанным ощущением стыда и облегчения" - и стыд вскоре возобладал. В марте 1939 года, когда Чехословакия была расчленена, Гитлер - живое воплощение брутальности и вероломства - с триумфом прибыл в Прагу. Вся политика Чемберлена была дискредитирована, а Черчилль - реабилитирован. Лондонская пресса требовала его возвращения в правительство, что и произошло в сентябре 1939 года, вскоре после объявления войны; он был назначен Первым лордом Адмиралтейства за десять месяцев до высокой драмы, развернувшейся весной следующего года.
Все, что пишет Джон Лукач, стоит прочесть, даже когда он до предела ограничивает предмет рассмотрения. Ивлин Во сказал как-то (устами своего alter ego Гилберта Пинфолда), что у него "никогда не было желания стереть то, что им написано, но он был бы непрочь подредактировать старые тексты; он завидовал живописцам, которым не возбраняется возвращаться время от времени к одним и тем же мотивам, проясняя и обогащая их до тех пор, пока они не будут исчерпаны". Лукач проделал именно это, причем на все более маленьких холстах: он двигался от "Последней европейской войны: сентябрь 1939 - декабрь 1941" ( The Last European War: September 1939- December 1941) через "Дуэль: восьмидесятидневная схватка между Черчиллем и Гитлером" ( The Duel: The Eighty- Day Struggle Between Churchill and Hitler) к "Пяти дням в Лондоне: май 1940" ( Five Days in London: May 1940); и вот теперь - книга, посвященная одной короткой речи (но все же более длинной, чем Геттисбургское обращение, о котором, в конце концов, тоже написаны книги); в этой книжке меньше тысячи слов, что делает ее похожей скорее на длинную статью. Вряд ли можно было продвинуться дальше по пути минимализма.
Кроме знаменитых слов: "Мне нечего вам предложить, кроме крови, тягот, слез и пота" (ловко стибренных у Гарибальди, сказавшего в 1849 году: " Non offro ne paga, ne quartiere, ne provvigioni. Offro fame, sete, marce forzate, battaglie e morte "), - в этой речи содержится краткая и недвусмысленная формулировка цели войны: "Это победа, победа любой ценой, победа, каким бы долгим и трудным ни оказался путь к ней". В речи Черчилля нашли воплощение две самые сильные его стороны: понимание природы гитлеризма и честность, не позволявшая ему давать пустые обещания и легкие ответы на трудные вопросы. Лукач развивает мысль о том, что одной из главных характеристик Третьего Рейха был присущий ему культ "модернизации"; по мнению Лукача, Черчилль обладал чувством истории и глубоким пониманием специфики христианской цивилизации (которую он, не будучи верующим, толковал скорее в культурных, чем в религиозных категориях), и именно эти качества, помноженные на интуицию, дали ему возможность увидеть в немецком фашизме "сердце тьмы". Он сказал в своей "речи звездного часа" (18 июня): "Если мы падем, тогда весь мир, включая Соединенные Штаты, обрушится в бездну средневековья, которое светила извращенной науки сделают еще более мрачным и, пожалуй, более затяжным". На самом деле Черчилля привела к власти военная катастрофа, последовавшая за вторжением Гитлера в Норвегию (8 апреля), и он первым осознал иронию ситуации: ведь именно Черчилль нес большую долю ответственности за эту неудачу. 7 - 8 мая в Палате общин дебатировался вопрос о поражении в Норвегии (более ожесточенно, чем нынешнему английскому парламенту было позволено обсуждать поражение в Ираке); хотя Чемберлен выиграл голосование, его большинство "рассосалось" с такой быстротой, что уже через два дня он был заменен Черчиллем. Героями книги Олсон "Ненадежные молодые люди" (это выражение принадлежит Гарольду Макмиллану) являются сорок два бунтаря из партии Тори, которые проголосовали против правительства, в то время как еще сорок с лишним депутатов-консерваторов воздержались.
Некоторые из этих членов парламента годами бросали вызов партийной дисциплине, рискуя своей политической карьерой, поскольку Чемберлен, как известно, не терпел критики; у него даже имелся, на случай бунта на корабле, "главный кнут" (chief whip), или парламентский партийный организатор, в лице капитана Дэвида Маргессона. Среди них были и "новые мальчики" наподобие Джона Профьюмо, которому было всего двадцать пять лет, когда он прошел в парламент, победив на дополнительных выборах; он ходил в военной форме, как и ряд его молодых коллег. Наутро после того, как Профьюмо смело присоединился к голосовавшим против Чемберлена, он получил от Маргессона крепкий нагоняй, достойный войти в любой словарь политических цитат:
"Я должен тебе сказать следующее, ты, презренный маленький говнюк. Каждое утро, до конца жизни, пробуждаясь ото сна, ты будешь стыдиться того, что сделал вчера вечером".
Однако ветер истории дул в паруса Профьюмо, а не Маргессона, и должность главного кнута была со временем упразднена.
Будучи "читабельной" и хорошо оснащенной (в академическом плане), книга Олсон очень выиграла бы, если бы в ней было меньше ненужных красот ("Дети пускали бумажные кораблики по серпантину ручья в Гайд-Парке, в то время как молодые любовники сидели рядом на складных стульях") и меньше ошибок. Черчилль был избран в парламент в 1900, а не в 1901 году, а будущий политик и юрист сэр Джон Саймон поступил в Fettes (пансион для мальчиков, в котором учился Тони Блэр), а не в Итон. Олсон пишет с полной уверенностью, что Гарольд Макмиллан был направлен в 1914 году в Королевский стрелковый полк (King's Royal Rifle Corps), но его мать ухитрилась перевести его "в гораздо более престижный Гвардейский гренадерский полк (Grenadier Guards), многие офицеры которого были аристократами".
Что бы ни думала по этому поводу миссис Макмиллан (сама урожденная американка), Королевский стрелковый полк был одним из самых элегантных и патрицианских воинских частей в британской армии. Лорд Рэндольф Черчилль первоначально хотел, чтобы его сын Уинстон поступил именно в этот полк, где служил сэр Энтони Иден, отличившийся в его составе во время Второй мировой войны. У Николсона Бейкера свои трудности с воинскими подразделениями: он написал, что в мае 1940 года Черчилль "приказал небольшим британским силам, остававшимся в Кале - стрелковым бригадам [ sic] и танкам, - сражаться насмерть". Он имеет в виду Rifle Brigade, дочернее подразделение Королевского стрелкового полка, отправленное на Кале в качестве forlorn hope [подразделения, получившего особое, смертельно опасное задание].
Такие мелкие ошибки служат напоминанием о том, что рецензируемые авторы - американцы (в случае Лукача мы имеем дело с венгром по рождению), которым свойственна определенная глухота к обертонам английской жизни, включая политическую. Лукачу не следовало характеризовать Стэнли Болдуина как "неуклюжего провинциального британца". Болдуин действительно любил разыгрывать из себя деревенского сквайра, но это был своеобразный трюк; на самом деле он был умным, образованным и начитанным человеком (см. его выступление в качестве президента Classical Association); что более важно, Болдуин трижды избирался премьер-министром, легко победив (дважды) на общих выборах. Ллойд-Джордж с горечью отозвался о нем как о "самом тяжелом противнике, с каким я когда-либо сталкивался".
Приписывать Черчиллю "исключительное знание и понимание Европы", как это делает Лукач, - значит сильно преувеличивать, а сказать, что "его главным достоинством было великодушие" - значит вводить читателя в заблуждение. Черчилль мог посетить юг Франции ради удовольствия или Испанию ради игры в поло, но он не выказывал особого интереса к местной культуре и не знал ни одного языка, кроме английского, если не считать странной и, кажется, понятной ему одному версии французского (в отличие от него, Иден, например, отлично владел немецким и хорошо говорил по-французски). Процитировав дипломата Алекса Кадогана, написавшего: "Я боюсь, что Уинстон построит Garden City у дома #10 и заселит его самыми ужасными людьми", - Лукач дает к этому месту пояснительную сноску: "Дешевый современный пригород". Но Кадоган имел в виду блок из временных строений в саду на Даунинг-стрит, сооруженный для размещения временных офисов Ллойд-Джорджа во время предыдущей войны; иными словами, Кадоган опасается того, что Черчилль сформирует неподобающий "кухонный кабинет" [kitchen cabinet - группа неофициальных советников президента].
"Самые ужасные люди" - очень значимые слова, имеющие отношение к истории, которую рассказала нам Олсон. "Люди говорят о перевооружении, - обращается Уидмерпул (персонаж Энтони Пауэлла) к Нику Дженкинсу за ланчем. - Я рад сообщить, что лейбористская партия, вся целиком, выступает против, как и наиболее просвещенные тори".
В отличие от этого сплоченного коллектива, герои Олсон были очень разношерстной группой. Некоторые из них, такие как Гарольд Николсон, относились к разряду политических легковесов, другие, как Дик Лоу и Рональд Картлэнд, заслуженно пребывают в забвении, были среди них и сомнительные личности. Картлэнд забыт по другой, более горькой причине. Очень симпатичный молодой член парламента, искренний и честный (он входил в возглавлявшуюся Макмилланом группу левых тори; это были идеалистически настроенные бессеребреники, которых насмешливо называли "the YMCA" [Христианская ассоциация молодежи]), он смело критиковал проводившуюся перед войной политику умиротворения, а затем проголосовал против Чемберлена во время дебатов по Норвегии. В отличие от нынешних болтунов, выпускающих пар в Вестминстере или на Капитолийском холме, Картлэнд действовал в полном соответствии со своими убеждениями: он пошел в армию и был убит во время отступления к Дюнкерку.
Настанет день, когда Черчиллю будет вручена Нобелевская премия по литературе - главным образом за "Вторую мировую войну", б ольшая часть которой, как показал Дэвид Рейнолдс в замечательной книге "Командуя историей" ( In Command of History), была написана литературными "неграми", - но относительно Черчилля-писателя мнения тоже разделились. Лукач упоминает ряд именитых английских писателей, ни во что ни ставивших его прозу, которую Ивлин Во назвал "псевдо-августианской", добавив при этом (вскоре после смерти Черчилля), что он "всегда был окружен проходимцами". Эта фраза приходит на ум, когда Олсон пытается сделать еще одного героя из черчиллевского прихлебателя Роберта Бутби (автор рассказывает его историю в связи с неудачной женитьбой Гарольда Макмиллана на леди Дороти Кавендиш, имевшей многолетнюю связь с Бутби).
Сказать по правде, Бутби определенно относился к числу людей, названных Во "проходимцами": наглый шарлатан, который занимал должность парламентского секретаря Черчилля, но был брошен своим шефом (что отнюдь не подтверждает мнения о его "великодушии"), когда попал в переплет в связи с темными финансовыми махинациями. Будучи "пиратом" по натуре, Черчилль, как магнит, притягивал к себе таких же пиратов. То обстоятельство, что многие из его сподвижников балансировали на краю бесчестия, не принесло пользы его карьере; но в те критические годы это могло нанести урон всей стране.
Если не считать толпившихся вокруг него "закадычных друзей", Черчилль имел в 1930-е годы на удивление мало личных соратников и последователей; и Лукач знает материал достаточно хорошо, чтобы понимать, что его герой не только не пользовался доверием, но и был одним из самых нелюбимых людей своего поколения. С первых шагов Черчилль приобрел две репутации: амбициозного беспринципного карьериста и импульсивного, склонного к риску авантюриста; самое удивительное то, что эти репутации являются (по крайней мере, на первый взгляд) взаимоисключающими. Можно было бы составить большую антологию неприязненных высказываний о Черчилле, прозвучавших в 1900-е - 1940-е годы; среди авторов этих эскапад - немало его коллег и друзей, а не только врагов; иногда презрение переходило в ненависть. На общих выборах 1922 года он проиграл в Данди двум кандидатам, один из которых был единственным прогибиционистом, когда-либо избранным в парламент именно как прогибиционист (интересный штрих, с учетом привычек великого человека), а другой - внешнеполитическим радикалом (это был Е. Д. Морел), который сказал: "Я вижу в Черчилле персональное воплощение зла, против которого я буду воевать всеми отпущенными мне силами, всей душой и от всего сердца".
Столь же многозначительным (по-своему) был вердикт сэра Бэзила Бартлетта, хорошо известного в театральных и социальных кругах Лондона (это был "актер-баронет", постоянно фигурировавший на страницах газет, и очень проницательный наблюдатель). "Уинстон Черчилль снова произносит зажигательные речи, - записал он в своем дневнике в мае 1936 года, за несколько месяцев до фиаско, связанного с отречением короля. - Он курьезный тип. Его можно назвать Марией Шотландской современной политики. В исторической перспективе Черчилль будет выглядеть романтической, славной фигурой, но он окружен трупами. Ни один человек, когда-либо служивший ему или как-то связанный с его карьерой, не доживет до того времени, когда можно будет правдиво рассказать его историю" (1).
Такой была репутация Черчилля в глазах многих образованных, интеллигентных англичан.
Даже после того, как Черчилль стал премьер-министром, он вызывал тревогу. Сэр Генри Ченнон по прозвищу "Чипс" (родившийся в Америке член парламента, сторонник Чемберлена) сделал в своем дневнике такую запись: "Я думаю, день назначения Черчилля будет считаться самым черным днем в английской истории". Возможно, мнение "Чипса" было нехарактерным, но Лукач цитирует массу других источников, свидетельствующих о том, что весной 1940 года многие называли Черчилля "бессовестным" и "ненадежным" человеком, к тому же "лишенным политической проницательности". Не только сторонники умиротворения и пацифисты были в ужасе от того, какую войну мог развязать этот человек. Ситуация после отступления из Дюнкерка в конце мая 1940 года была отчаянной. Стоит ли удивляться тому, что Черчилль был готов прибегнуть к самым отчаянным мерам?
2.
И он это сделал. После того как самолеты Люфтваффе атаковали Лондон в сентябре 1940 года, Черчилль выступил по радио с красноречивым осуждением "этой жестокой, беспричинной, беспорядочной бомбардировки". Ему было присуще свойство верить в то, во что он хотел верить, доходившее иногда до степени когнитивного диссонанса, и эта фраза была исполнена глубокого смысла. Два месяца назад он сказал Бивербруку (еще одному представителю пользовавшегося плохой репутацией "ближнего круга Черчилля"), что Гитлера можно теперь разбить только одним способом - при помощи "абсолютно разрушительной, испепеляющей атаки тяжелых бомбардировщиков".
Эти слова цитируются Николсоном Бейкером в "Человеческом дыме", книге, которую можно считать настоящим курьезом (она уже появилась в списке бестселлеров The New York Times, хотя Лукач назвал ее "плохой книгой"). Это антология (или коллаж), которую романист Бейкер скомпилировал, пользуясь материалами из источников военного времени (главным образом из старых газет, которые он коллекционирует); книга состоит из коротких разделов, расположенных в хронологическом порядке - с 1939-го по 1941-й год. В одном из таких разделов, "15 июня 1940 года", содержится информация о том, что в кабинетах военного министерства обсуждались достоинства и недостатки отравляющего газа (использование которого в Ираке против "нецивилизованных племен" Черчилль отстаивал в 1920 году); в другом разделе, "2 июля 1941 года", сообщается, что Рейнхард Гейдрих утвердил убийственные инструкции для SS.
Такие обрывки информации даются, как правило, без комментариев, хотя и не без определенной цели. Конор Круз О'Брайен заметил однажды (в ответ на обвинение в "выборочном цитировании"), что все цитаты выборочны, на то они и цитаты; но метод Бейкера не столько селективный, сколько откровенно полемический: используемый им материал скомпонован таким образом, чтобы выставить в наилучшем свете тех, кто противился войне, и осудить тех, кто ее "развязал". Такой метод не всегда срабатывает. Он оправдан по отношению к восхитительной Жанетте Ранкин, республиканке из Монтаны, первой женщине, избранной в палату представителей; она была одним из пятидесяти депутатов, проголосовавших против объявления войны в апреле 1917 года, и единственным, кто сделал то же самое в декабре 1941 года. Как сказал Уильям Аллен Уайт из эмпорийской Gazette, можно не соглашаться с тем, как она проголосовала после Перл-Харбора, "но, видит Бог, это была храбрая женщина!" С другой стороны, Ганди, посоветовавший европейским евреям смириться со своей участью, выглядит отвратительно. "Я могу понять необходимость пожертвовать сотнями, если не тысячами, чтобы утолить голод диктаторов". Мерзкие слова, сказанные незадолго до того, как в жертву были принесены не тысячи, а миллионы.
"Что такое "хорошая война" - спрашивает Бейкер. - Разве она помогла хоть кому-то из тех, кто нуждался в помощи?" Он не приводит ни фактических, ни логических аргументов в пользу своей позиции. Но есть несколько более осмысленных вопросов, над которыми стоит задуматься. Неужели все войны "неправильны"? Была ли "неправильной" Вторая мировая война? И даже если она была оправданной, велась ли она теми средствами, которые соответствовали ее целям? В книге "Черчилль, Гитлер и война, в которой не было необходимости" Бьюкенен поднимает вопросы, еще более необычные, чем вопросы Бейкера, а отстаиваемый им тезис носит еще более провокативный характер: он утверждает, что необходимости не было именно в этой - Второй мировой - войне.
Хотя агрументацию Бьюкенена нельзя назвать глупой, ее развертывание потребовало историографической ловкости рук; кроме того, автору пришлось постоянно идти на попятный (как раку, пятиться назад). Бьюкенен не может сказать, что с Гитлером все было в порядке, и он не утверждает (как некоторые правые английские историки типа Джона Чармли или Алана Кларка), что Гитлер не представлял никакой угрозы для Англии и Британской империи и что ему надо было дать свободу рук в Европе. Оставаясь на своей точке зрения - точке зрения американского националиста, - Бьюкенен едва ли скажет вслед за Чармли и Кларком, что реальным врагом Великобритании и ее империи были Соединенные Штаты.
Вместо этого он говорит, что Гитлер никогда не пришел бы к власти, если бы не предыдущая война, завершившаяся "мстительным" Версальским договором, и что война, начавшаяся в 1914 году, была ошибкой, в большой мере спровоцированной британской политикой, хотя английский истэблишмент к ней не стремился (кроме Черчилля, разумеется; Бьюкенен цитирует сэра Мориса Хэнки: "Он был обуреваем настоящей жаждой войны"). Это не ново. Между войнами высоколобые англичане и американцы имели обыкновение утверждать, что ни одна страна не является более виновной в какой бы то ни было войне, чем любая другая; что Германия была не только "великой грешницей", но и жертвой чудовищной несправедливости; и что послевоенное урегулирование было крайне нечестным. Поскольку такие суждения основывались на либеральных доктринах, забавно наблюдать, как Бьюкенен, не отличающийся особой либеральностью, занимается их перепевами.
Кажется, Бьюкенен не понимает, насколько подобные взгляды подорваны исследованиями последнего времени. Можно считать саму идею вины за развязывание войны глупой, а статью Версальского договора, возлагающую эту вину на Германию, "хамской" (как назвал ее Гарольд Николсон). И все же многие историки, действительно владеющие материалом, не сомневаются в том, что именно Германия несет основную долю ответственности за развязывание войны в 1914 году. Как показал Бернард Вассерштейн в превосходной книге "Варварство и цивилизация: история Европы в наше время" ( Barbarism and Civilization: a History of Europe in Our Time), вера в то, что война была для Германии единственным способом достижения праведных целей, "глубоко укоренилась в коллективной ментальности немецкой политической элиты к 1914 году".
Что касается послевоенного урегулирования, то (беру в качестве примеров лишь два недавно вышедших исследования) Маргарет Макмиллан в книге "Париж 1919: шесть месяцев, которые изменили мир" ( Paris 1919: Six Months That Changed the World) и Зара Стейнер в книге "Огни, которые погасли: европейская международная история 1919 - 1933" ( The Lights That Failed: European International History, 1919 - 1933) показывают, что Версаль не был таким уж "мстительным" договором (с учетом существовавших в то время условий). Бьюкенен отчасти прав, осуждая вильсонианскую доктрину самоопределения и ее лицемерное выборочное применение после 1918 года; он ссылается при этом на исследователя, по мнению которого "Версаль только задрапировал жестокость завоеваний, набросив на нее вуаль морализаторства". Но он занимается чистой риторикой, когда говорит, что "Франция и Британия получили мир, которого они хотели. Через двадцать лет они получили войну, которую сами на себя навлекли".
В чем Бьюкенен, несомненно, прав (на свой мстительный лад), так это в том, что война с Гитлером имела по большей части непредвиденные и крайне разрушительные последствия. В главе под названием "Фатальная ошибка" Бьюкенен критикует - как необычайно глупые - данные Британией Польше в 1939 году гарантии, которые послужили непосредственным поводом для войны; это дает автору повод еще раз наброситься на Черчилля, который сказал, что "сохранение неделимой Польши должно рассматриваться как самая важная для нас задача". Эти слова звучат совершенно бессмысленно после альянса со Сталиным, одним из последствий которого стала фактическая утрата Польшей независимости и установление в этой стране репрессивного коммунистического режима. (Бьюкенен слишком легко обращается со словом "ошибка": он называет "исторической ошибкой" даже Kristallnacht, жуткий погром, учиненный Гитлером в ноябре 1938 года).
Независимо от того, насколько убедительным представляется читателю апокалиптическое в идение Бьюкенена (как и многие другие консерваторы, он, кажется, не заметил крушения коммунизма и продолжает говорить о закате Европы и падении Запада), он прав в том, что Вторая мировая война привела к холодной войне и сорокалетнему порабощению Восточной Европы. Но очень многое из того, что говорит сейчас Бьюкенен, давно было сказано А.Дж.П. Тэйлором; походя комментируя речь Черчилля, ставшую предметом столь пристального рассмотрения Лукача, Тэйлор выражает ее смысл одной фразой: "Победа любой ценой". И добавляет: "Это было именно то, чего так боялись оппоненты Черчилля, и даже он сам едва ли мог предвидеть все последствия такой установки. Победа, даже если она приведет к тому, что Британская империя станет пешкой в руках Соединенных Штатов; победа, даже если она будет означать доминирование Советского Союза над Европой; победа любой ценой".
В этом суть проблемы. За победу над Гитлером пришлось заплатить очень дорогую политическую цену; кроме всего прочего, установка на победу любой ценой означала готовность (особенно в 1940 - 1941 годах, когда считалось, что "у нас нет другого выхода") вести войну методами, которые еще недавно показались бы чудовищными и совершенно недопустимыми. Выражение "любой ценой" означало для Черчилля возможность - и допустимость - безжалостных бомбардировок немецких и японских городов, приводивших к массовому уничтожению гражданского населения. В "Человеческом дыме" нет ничего более страшного, чем язык, который употреблял в связи с этим Черчилль, особенно после того, как он "начал описывать бомбежки в педагогических категориях" (наблюдение Бейкера):
"Пускай они получат хорошенькую дозу в самое больное место... Настало время заставить немцев страдать на их территории, в их собственных городах... Сожжение японских городов зажигательными бомбами - самый эффективный способ внушить противнику ужас".
И разве не эти интонации звучат иногда в речах Хиллари Клинтон, пригрозившей недавно "полностью уничтожить" одну отдаленную страну?
Особенно странным представляется тот факт, что Черчилль знал, к какой безумной регрессии это приведет; или, точнее, об этом знала "одна из сторон его натуры". В "Моей молодости" ( My Early Life, 1930), самой обаятельной из его книг, Черчилль нарисовал романтическую картину кавалерийской войны в добрые старые времена - войны, которая была "грубо, низко, из корыстных побуждений" вытеснена с исторической арены, чтобы ей на смену пришли "химики в очках и летчики, оперирующие рычагами управления аэропланов... Война, которая была жестокой и величественной, стала жестокой и подлой... теперь целое население, включая женщин и детей, противостоит другому населению в борьбе за тотальное взаимное уничтожение".
Через десять лет после написания этих слов Черчилль проторил путь к жестокой, бесчеловечной войне на уничтожение, которая велась также и против женщин и детей; он сделал это отчасти из-за бескомпромиссности своего характера, отчасти из-за того, как виделась тогда (не только ему) логика ситуации. Через три года после того, как он выражал надежду на "разрушительные, испепеляющие" атаки тяжелых бомбардировщиков на гражданское население, Черчиллю были показаны заснятые с воздуха кадры, запечатлевшие разрушение немецких городов. Он воскликнул: "Неужели мы звери? Кажется, мы зашли слишком далеко...". А через два года после этого Черчилль попытался (не слишком убедительно) отмежеваться от разрушения Дрездена эскадрильями британской стратегической авиации. Он был одним и тем же - невероятно сложным - человеком в 1930, 1940, 1943 и 1945 годах. Он был тем же человеком даже в момент произнесения последней речи в качестве премьер-министра перед окончательными уходом в отставку в 1955 году. В ней прозвучал печальный вопрос: "Куда мы повернем, чтобы спасти нашу жизнь и будущее мира?"
Эти слова цитируются Джоном Лукачем в конце книжки, хотя он не извлекает из них никакой морали. Линн Олсон не смогла от этого удержаться. Фраза, которая представляется мне самой лучшей в ее книге (речь идет о суэцкой авантюре 1956 года), звучит следующим образом: "Не в первый раз, и, конечно, не в последний уроки Мюнхена и умиротворения были неверно применены к более позднему международному кризису". Сходным образом поступает и Патрик Бьюкенен: правильно заметив, что "среди американской элиты возник культ Черчилля", он посвящает целую главу - "Человек столетия" - ниспровержению этого культа и этого человека. Бьюкенен не только привлекает наше внимание к высказыванию Черчилля (сентябрь 1943 года): "Мы пойдем на все для уничтожения нацистской тирании, и нет порога жестокости, через который мы не переступим". Он честит администрацию Джорджа Буша-младшего (который поставил бюст Черчилля в Овальном кабинете) за то, что она "превзошла по глупости руководство Британской империи, повторив все ошибки, которые привели к ее непоправимому ослаблению"; по мнению Бьюкенена, его политические противники извлекли из карьеры Черчилля все, какие только было можно, неправильные уроки. По моему ощущению, назрела необходимость в написании книги о ритуальном использовании таких магических слов, как "Мюнхен", "умиротворение" и "Черчилль", для оправдания неудачных авантюр - от Суэца до Вьетнама и Ирака - при помощи фальшивых аналогий. Надо ли напоминать о том, как часто они приводили к катастрофическим последствиям?
Кто из нас точно знает, возможна ли "хорошая" война? Заключение, которое можно было бы сделать по прочтении всех этих книг (по-разному рассказывающих одну и ту же историю), таково: во-первых, не бывает хороших или справедливых войн, но бывают необходимые войны; во-вторых, война, во время которой Черчилль возглавлял свою страну, ужасная и непростительная по использовавшимся в ней иногда средствам и по многим своим последствиям, действительно была "войной по необходимости" - в отличие от вторжения в Ирак, которое было "войной по выбору". Так что мы, в каком-то смысле, должны быть благодарны Джорджу Бушу и Тони Блэру за то, что они высветили это различие.
Примечания:
1. Я благодарен моему другу Селине Хастингс за этот замечательный пассаж, который она отыскала, читая неопубликованные дневники Бартлетта в процессе работы над биографией Сомерсета Моэма.
Источник: "The New York Review of Books"
Перевод Иосифа Фридмана