Ad maiorem Dei gloriam

Книгопечатная деятельностьИнститута философии, теологии и истории святого Фомы Аквинского сводится на данный момент к серии "Bibliotheca Ignatiana. Богословие. Духовность. Наука". К сожалению, отсутствие издательского сайта и каких-либо программных заявлений заставляют лишь гадать об объеме, характере и границах серии и ее будущих проектах. Классические западные богословские труды ( Фома Аквинский, Игнатий Лойола) соседствуют с работами отечественных философов ( В. Бибихин) и (пока только переводными) исследованиями по истории - науки ( Д. Робинсон) и духовности ( М. Инглот, Х. Ранер, М. Арранц). Серия великолепна и многообещающа. Странным образом в ней не значится имя редактора (и даже корректора). И уж, конечно, нет художника (это сейчас практикуется многими, даже очень зажиточными издательствами). Дизайн книжной серии выполнен компьютерным верстальщиком С. Хосом. Цвет обложек выдержан в серьезной темно-серо-сине-зеленой гамме, минималистское золотое тиснение выглядит весьма стильно. На форзацах множится марка серии - крест с четырьмя буквами A.M.D.G (девиз Общества Иисуса "К вящей славе Божией" - "Ad maiorem Dei gloriam"). В одной из книг (автобиографии св. Игнатия Лойолы) воспроизведены гравюры, рисунки к которым делал Питер Пауль Рубенс. При институте функционируют колледж, библиотека, а также издается ежеквартальный журнал "Точки" ("Puncta"), так что оздоровительное "иглоукалывание" обеспечено всем жаждущим.

Бибихин В.В. Витгенштейн: смена аспекта. - М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2005. - 576 с.

Омри Ронен говорил о языке "Символа и сознания", что так изъясняются банщики в Сандуновских банях. Пятигорский очень веселился: "Все так, но он ведь в Сандунах никогда не бывал!" Бибихинский перевод "Sein und Zeit" - вот настоящая парилка! Те, те, те и те, те, те. Плоскостопие языка, вороватая цыганщина. "В целости этой задачи лежит вместе требование..." Так и видишь требование, которое лежит вместе с задачей! (У Хайдеггера - liegt zugleich die Forderung.)

Всеобщий восторг по поводу перевода "Бытия и времени" нельзя разделить хотя бы в том отношении, что Бибихин собой закрыл Хайдеггера. Никакого словарика в конце тома, никаких исходных понятий в самом тексте. Что это, если не немилосердная фобия оригинала? Очевидно, что конгениальным изданием (и философии, и литературы) может быть только двуязычное издание, когда видно - как переводится и играет различием окончательный текст, а переводчик оказывается держателем акций этого различия, а не стерильно-бесплодным чистильщиком любого различия и непереводимости. Безусловно лучший знаток и переводчик немецкого философа, Бибихин был менее всего озабочен разъяснением и прояснением и без того загадочного и вязкого хайдеггеровского текста - он лишь с большой фантазией умножал загадки и огораживал их русским языком. И своим единоличным господством. Читая такое, поневоле уподобишься тому бунинскому герою, который, служив на Кавказе, потом ничегошеньки не мог о нем рассказать, "кроме того только, что там гора на горе, что из земли бьют там страшно горячие и странные воды: 'положишь баранину - в одну минуту сварится, а не вынешь вовремя - опять сырая станет'".

И вот толстый том о Витгенштейне. По сути - предсмертная книга. Завещание мастера? Ковчег Завета? Вряд ли. Исходные посылы - великолепны. Присутствие Витгенштейна, настаивает Бибихин, ощущается сейчас больше, чем в прошлом столетии. Он связал себя с задачей, которую считал самой трудной в философии: сказать не больше того, что мы знаем. И для того невыразимого, что оберегалось его словом, на языке современности не нашлось ничего, кроме слабоумных обозначений вроде "позитивизм", "логический эмпиризм", "лингвистическая философия" и т.д.

А что такое Витгенштейн сам по себе? Темой, считает Бибихин, должен стать сам мыслитель, сам Витгенштейн, без порочного разделения на личность и труды, жизнь и книги, ранний и поздний периоды, замысел и воплощение и проч. Короче говоря, трансцендентальное единство философа и его философии.

К примеру, не "Логико-философский трактат" принадлежит Витгенштейну, а Витгенштейн ему. Случилась молния, говорит Бибихин (он не чужд мистики), и высветила из тьмы и Витгенштейна, и все вокруг него - его семью, окружение, саму Австрию и... даже нас здесь, говорящих об этом до сих пор непонятном событии (я тоже не чужд мистики). Сам трактат - не молния, а лишь посильная запись ее. Но где же искать эту неуловимую молнию? В дневниках? В жизни? Смешно! И что это за событие молниеносного понимания, к которому приходится бесконечно возвращаться и безуспешно пытаться зафиксировать? И мы (как и сам Витгенштейн) всегда после этой молнии, хайдеггеровского Ereignis, где спрессованы смыслы события, озарения и предмыслия.

В анализе трактата Бибихину еще удается держаться этого "метода молнии" (по-моему, лучшая часть книги), дальше хуже, а конец книги вызывает только щемящее чувство разочарования и какой-то новеллистической неловкости. Как в страшном сне, начинает мерещиться некая пародия на "божественного Людвига", когда один исходный вопрос Витгенштейна умножается в бибихинских размышлениях десятком бесплодных и вымученных совопросов и гулко теряется за горизонтом... Новаторство новейшего толкователя доходит до того, что нельзя отличить оригинального хода мысли от школярской пунктуационной ошибки. По Бибихину, получается, есть только он и Витгенштейн - нельзя же серьезно считать контекстом мысли ссылки на покойного Аверинцева и, слава богу, здравствующую Седакову? Параллелизм Хайдеггера и Витгенштейна контекстуально не убедителен хотя бы потому, что Хайдеггер - это... сам Бибихин.

После смерти его прилюдно объявили провидцем русских тайн и каким-то новым пророком. "Блэз, скажи, мы с тобой далеко от Монмартра?"

Робинсон Дэниел Н. Интеллектуальная история психологии. - М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2005. - 568 с.

Чего греха таить - самая неудачная книга этой серии.

Автор - американец, профессиональный психолог, профессор Джорджтаунского университета. Необыкновенно плодовит и популярен (книга трижды переиздавалась в Штатах).

Переводчик фундаментальной монографии М.К. Трофимова в предисловии предлагает оценить содержательность книги "уже по ее оглавлению": "'Интеллектуальная история психологии' - исследование основных эпох развития психологических идей от периода досократиков до современности" (с. 7). Но почему интеллектуальная? Если речь идет о науке психологии - першероновский эпитет "интеллектуальная" теряет всякий смысл. Ведь не противопоставляет же Робинсон свою психологию какой-то массовой, ненаучной, неинтеллектуальной... Приравнивание же "интеллектуальной истории" к традиционной "истории идей" лишает работу всякой психологической ценности. Но как будто бы не об истории идей речь...

Американские рецензенты высоко оценили авторскую попытку выйти "за пределы истории науки и философии в область истории религии, политики, искусства и литературы", но нам ли радоваться тому, что Робинсон забыл, с чего начинал? В чем заключается его "оригинальный и в высшей степени стимулирующий взгляд на прошлое психологии"? В том, что в "претексте" его родной науки оказывается все на свете? Нам говорят, что это чуть ли не единственное исследование истории идей в психологии, прослеживающее "основные пути влияний, связывающих "современную" психологию с ее истоками в классической философии". Но сколько бы автор ни пытался вывести психологию из предшествующих философских систем, это невозможно по определению (ни к чему психологической коммуне хиппи бритва Оккама).

История - вещь коварная. Все что "до" современности - конечно, предыстория; психология как самостоятельная дисциплина сложилась только в XIX веке (и сложилась ли - еще вопрос). Робинсон прекрасно понимает, что никакой феномен принципиально не выводим из его истории и тем не менее ищет в истории то, что создает, по его мнению, в новое время фундамент психологической науки. Но бифштексы не складываются в лошадь, и никакая Арбатская площадь теней не отбросит ни одного тела. И вообще - "досократики как психологи" звучит так же, как "бормашина как ученица Хайдеггера".

Наверное, монография сгодится для университетского пользования. Но сомневаемся, что жадный до знания студент благодаря этой книге уяснит себе, что такое психология, но зато с успехом найдет ее у мыслителя любой эпохи.

Фома Аквинский. Сумма против язычников. Перевод и примечания Т.Ю. Бородай. - В 2 тт. - М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2004.

Фома Аквинский написал три большие работы: "Комментарий к "Сентенциям" Петра Ломбардского", "Сумма против язычников" и "Сумма теологии". В отличие от последней незаконченной, "Сумма против язычников" - произведение цельное и завершенное. В первом томе, изданном Институтом св. Фомы, - учение о Боге. Во втором - учение о творении (о мире и человеке). Это, так сказать, метафизика и физика (этика еще ждет нас). "Сумма против язычников" впервые увидела свет на русском языке (латинский текст - параллельно) - в добросовестном переводе Татьяны Юрьевны Бородай. Но что здесь суммируется и почему все это против язычников?

Summa - подведение итогов, когда объясняется не путь истины, а она сама, в сухом остатке. Конечно, Аквинат предполагал, что все слушатели исповедуют Символ веры и принимают все догматы вселенской церкви. Но богословская задача требовала доказательства того, что Бог есть, един, вечен и т.д., а это можно было делать, по сути, только перед язычниками, как это делали в первые века христианства Ориген и Тертуллиан. Так что русский читатель не ошибется - взяв в руки книгу.

К сожалению, характер примечаний крайне скуден. Есть и досадные опечатки, отсутствующие в других книгах.

Инглот Марек. Общество Иисуса в Российской империи (1772-1820 гг.) и его роль в повсеместном восстановлении ордена во всем мире. - М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2004. - 632 с.

История отношений Общества Иисуса, основанного св. Игнатием Лойолой в 1540 году, с Россией насчитывает уже более 450 лет. Первым иезуитом, посетившим Россию, можно считать Антонио Поссевино - посла папы Григория XIII при дворе Ивана Грозного в 1581-1582 годах. В Москве состоялось три диспута Поссевино с царем, посвященные религиозным вопросом.

В 1604 году в Москву прибыли два поляка - Миколай Цыровский и Анджей Лавицкий. Иезуиты сопровождали Лжедмитрия I, притязавшего на русский престол. И хотя они пробыли здесь всего два года, их присутствие в Первопрестольной оставило глубокий след. Именно тогда в русской литературе начинает складываться образ Общества Иисуса.

Были, конечно, гости и кроме них, но до 1772 года миссии Поссевино, Цыровского и Лавицкого оставались самыми значительными. Монашествующие работали в столице при Петре I и пользовались его поддержкой. Иезуиты открыли школу, в которой обучалось около тридцати детей из дворянских семей. Нередко в одной аудитории встречались и ученики иезуитов, и студенты Славяно-греко-латинской Академии. В 1707 году иезуиты выстроили каменную церковь Пресвятой Троицы. Им было позволено посещать католические общины, разбросанные по отдаленным районам Российской империи - в Архангельске, Азове, Казани.

После первого раздела Польши в 1772 году начался второй период присутствия Общества, продлившийся 38 лет - вплоть до изгнания из России в 1820-м.

В этот период правило три монарха. Екатерина (как и Фридрих Великий, отказавшаяся исполнить бреве папы Климента XIV 1773 года об упразднении иезуитского ордена) откровенно к ним благоволила. В фаворе были они и при Павле I. Александр разошелся с Обществом только в конце своего царствования (с чем он только тогда не разошелся!). Именно этому периоду и посвящена вместительная книга Марека Инглота.

Его цель - дать представление о том вкладе, который иезуиты Белоруссии внесли в дело восстановления Общества Иисуа. Через 41 год после упразднения Пий VII восстановил орден св. Игнатия. И в этом деле восстановления Инглот справедливо видит немалый вклад иезуитов Российской империи: "Исторически сложилось так, что своим сохранением Общество Иисуса действительно обязано прежде всего России" (с. 47).

Книга Марека Инглота (это его докторская диссертация) - великолепное историческое исследование, беспристрастное, тонкое и содержательное. Существенную часть тома составляет публикация документов по религиозной истории. Разумеется, он не обошел вниманием зарубежные архивы, и прежде всего Римский архив ордена. Перевод А. Коваля, как всегда, выше всех похвал.

Св. Игнатий Лойола. Рассказ паломника о своей жизни, или Автобиография св. Игнатия Лойолы, основателя Общества Иисуса (Ордена иезуитов). - М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2002. - 256 с.

Имя переводчика Андрея Коваля надо писать, как пишут имя Лучано Паваротти на афишах: сначала крупнейшими буквами имя тенора, а потом много мельче имя композитора, которого он увековечивает в своих бессмертных соло. Коваль, по сути, впервые открывает Игнатия Лойолу русскому читателю, а его комментарии и примечания подчас читать даже интереснее, чем сам основной текст "Автобиографии". (Он же перевел опубликованный в журнале "Точки" "Духовный дневник" Лойолы.) За один присест Коваль делает то, что нашему брату не сделать и за всю жизнь. Перевод (со староиспанского и староитальянского) и издание "Рассказ паломника" - один такой фантастический "присест".

Рассказ св. Игнатия о некоторых событиях его жизни, продиктованный Луису-Гонсалесу да Камаре в 1553 и 1555 годах, принято называть "Автобиографией", хотя изначально он никак не был озаглавлен. Святой вообще не жаловал этот жанр, и иезуитам стоило немалых трудов склонить его к каким-либо откровениям на свой счет. В дальнейшем это привело к разнобою в названии важнейшего текста: "Завещание", "Исповедь", "Признание", "Рассказ паломника". Коваль вернейшим образом останавливается на последнем варианте - повествование ведется от третьего лица, а сам рассказчик неизменно называет себя "паломником".

Это не агиографический текст, а непосредственный рассказ о своих путешествиях до 1538 года, который до сих пор остается ценнейшим историческим источником и сигнатурой личности легендарного основателя ордена иезуитов. Только этого мало. "Приступая к работе, - признается Коваль, - я едва ли отдавал себе отчет в том, чего именно я хочу от будущего перевода и как именно буду переводить. Но теперь, оглядываясь, могу сказать: я переводил "Автобиографию" св. Игнатия Лойолы как литературное произведение, каковым она, несомненно, и является". Ну что ж, работу эту мультиинструменталист перевода Андрей Коваль выполнил с немыслимым блеском.

P.S. То, что повествование далеко отстоит от строгих житийных образцов, явствует из такого эпизода автобиографии Лойолы, на пути в Наваррет: " ...Когда он двигался своим путем, ему встретился некий мавр, всадник на муле. Они поехали вдвоем, ведя беседу, и наконец заговорили о Богоматери. Мавр сказал, что ему кажется вполне вероятным, что Дева зачала, не зная мужчины; но в то, что она осталась девственницей, родив ребенка, он поверить не мог. <...> Тут мавр удалился <...>. Ему [паломнику] казалось, что он поступил дурно, позволив какому-то мавру говорить такое о Богоматери, и что он обязан был вступиться за Ее честь. Тут на него нашло желание отправиться на поиски этого мавра и угостить его кинжалом за то, что он говорил. <...> И вот, устав гадать о том, как ему следует поступить, и не зная, на что ему решиться, он решился на следующее <...>: отпустить поводья и позволить мулице идти до того места, где была развилка дорог. Если мулица направится по дороге к поселку, то ему нужно будет отыскать того мавра и угостить его кинжалом; если же она пойдет не к поселку, а по столбовой дороге, то ему придется оставить его в покое" (с. 32-33).

Слава богу, мулица спасла мавра.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67