Рецензия на: Фриц Рингер. Закат немецких мандаринов. Академическое сообщество в Германии, 1890-1933. М., НЛО, 2008, 648 с.
***
«Закат немецких мандаринов» — классическое исследование по исторической социологии знания, ставшее образцовым примером того, как устанавливать сложные корреляции между идеями, интеллектуалами, с одной стороны, и институтами, историческими событиями, с другой.
Каким образом в мире университетской науки переплетаются воля к истине и воля к власти, одновременно борьба за чистую науку и за собственные групповые интересы? Почему борьба ученых за свой статус элиты, экономическое благосостояние и политическое влияние неизбежно вплетается в их научные теории и в представления о предназначении образования? В книге разоблачается безответственность академической элиты как группы интересов, которая часто склонна выдавать свои эгоистические групповые цели, борьбу против инфляции своего социального статуса и волю к власти в виде научной истины. Исследование немецких интеллектуалов здесь тем более показательно, что известен драматический конец их истории в период с 1933 по 1945 год. И вопрос о том, в какой степени интеллектуальная безответственность немецкой академической элиты, проявлявшаяся, в частности, в ее симпатиях к правой ортодоксии, способствовала триумфу национал-социализма, до сих пор вызывает много споров.
Прежде чем обратиться к содержанию книги, следует сказать несколько слов о ее собственных концептуальных предпосылках. В своем исследовании Рингер опирается на крайне спорную, но столь же крайне популярную в немецкой историографии концепцию Sonderweg, согласно которой при переходе от аристократического общества к демократическому, от доиндустриальной эпохи к индустриальной, Германия следовала своему особому, отличному от всех других европейских стран пути. Наступление индустриализации породило здесь имевшую политический успех консервативную реакцию. Представители интеллектуальной элиты, в которой либералы оказались в положении маргиналов, перед Первой мировой войной занимались поиском «третьего пути» для Германии как в экономике, так и в политике, который избегал бы крайностей западных буржуазных демократий и восточного русского царизма. С точки зрения Sonderweg, немецкая интеллектуальная история, ее связь с эволюцией немецкого общества и государства также обладают рядом уникальных особенностей и причинно-следственных взаимосвязей, которые не повторяются в историях других европейских стран и США.
В начале «Заката» говорится, что книга «посвящена анализу мировоззрения университетских преподавателей Германии в 1890 – 1933 годы, в частности — исследованию их реакции на стремительную индустриализацию страны» (с. 5). В среде интеллектуалов доминировал страх по поводу материального прогресса и тех угроз, которые он несет немецкой идеалистической и гуманистической науке и культуре. Дело в том, что индустриальное общество, в котором увеличивается влияние предпринимателей и масс, переосмысливает задачи философии и науки. В книге подразумевается гипотеза, согласно которой идеалистический характер науки связан с доиндустриальным характером общества: расцвет философии идеализма и постановка для науки идеалистических целей присущи доиндустриальной эпохе, а попытка возрождения идеализма в условиях индустриализации есть консервативная реакция интеллектуалов на угрозу своему положению. Критика интеллектуалами фундаментальных основ современности в конце XIX — первой половине XX вв. есть, таким образом, результат их осознания того, что в новых условиях они из элиты превращаются всего лишь в одну из общественных групп со сравнительно ухудшившимся материальным положением и с минимумом влияния на решения власти. Из правящей элиты они превращаются в управляемую группу.
В результате немецкие ученые в 1890 – 1933 гг. воспринимали себя как единую группу, все условия существования которой находились в опасности. Они осознавали себя в качестве элиты «носителей культуры», представителями особой, просвещенной части нации, которым угрожает трансформация капитализма в эпоху масс и машин. «Закат» детально показывает связи между длительным историческим опытом этой группы, от формирования, расцвета и вплоть до самого упадка, и ее взглядами и убеждениями. Новация исследования заключается в использовании социологических методов. Методологически Рингер выступает последователем Макса Вебера. Следуя веберовской концепции идеальных типов, он строит модель идеального типа интеллектуала, описывая его историческое происхождение, образование и социальное положение. Метод идеальных типов позволяет трактовать немецкую профессуру, по выражению одного из американских рецензентов книги, как корпоративную организацию с одним умом, хотя и с разными голосами. В качестве такого идеального типа и выступает «мандарин». Применение этого термина к немецким ученым восходит к веберовскому портрету китайского просвещенного класса.
Мандарины — социокультурная элита общества, члены академического и бюрократического истеблишмента, которые обязаны своим статусом образованию, а не наследственным правам или богатству. К ним относятся университетские профессора, высшие государственные чиновники, адвокаты, клерки с университетским образованием, врачи, представители свободных профессий, которые разделяют ценности, принятые в рамках университетского сообщества. Мандарины обладали общим социальным происхождением, общими эмоциональными предпочтениями и основывали свои рассуждения об обществе на идентичных допущениях. Более узко, к «мандаринам-интеллектуалам» относятся университетские преподаватели, которые стали идеологическим рупором всей группы мандаринов. В модели Рингера самоосмысление университетских профессоров является одновременно самоосмыслением всех мандаринов. Убеждения немецкой профессуры приравниваются к идеологии мандаринов в целом. Профессора говорили от имени всей интеллектуальной элиты и были выразителями ее ценностей.
Мандарины появились в Германии в начале XIX века. Формирование и расцвет мандаринов связываются с политическими и экономическими факторами. Рингер делает допущение, что мандарины способны достигнуть господствующей роли в обществе только в строго определенных условиях: в промежутке между аграрной экономикой и развитым индустриальным обществом, когда статус уже не определяется происхождением, но политические решения еще не зависят от воли большинства и от влияния наиболее богатой буржуазии. Образование и профессиональная квалификация оказываются весомым основанием для претензий на социальную значимость, сопоставимую с престижем аристократии. Это происходит потому, что просвещенное и нацеленное на централизацию монархическое государство испытывает потребность в мандаринах для борьбы с привилегиями аристократии и для формирования бюрократического управленческого аппарата. В результате мандарины становятся частью государственной власти.
Союз мандаринов с просвещенной монархией является взаимовыгодным. Мандарины достигают своего рода соглашения с правителями: бюрократическая монархия оказывает всемерную поддержку университетам, науке, не требуя от нее быстрых утилитарных результатов и не контролируя строго мир чистого знания и G eist’а (духа). Мандарины получают финансовую поддержку от государства и академические свободы в обмен на лояльность государству. Государство, следуя идеалам, сформулированным интеллектуалами, принимает на себя функции охранителя и распространителя духовных ценностей. Взамен оно получает поддержку просвещенной элиты, представители которой служат ему не только как чиновники, но и в качестве идеологической прислуги. Идеологическое обоснование действий государства становится частью работы интеллектуалов и находит отражение в их политических теориях, которые одновременно являются и кодифицированными соглашениями мандаринов с властью, и способом давления на власть для отстаивания собственных интересов.
Впоследствии может возникнуть конфликт между монархом и новой элитой мандаринов, поскольку представления государства об образовании становятся все более утилитарными и поскольку мандарины требуют признания себя в качестве «аристократии духа». В ответ интеллектуалы атакуют власть, выдвигая идею абстрактного и рационального государства, которое «управляет само собой» согласно установленным и логичным принципам и стоит выше монарха и его подданных. Они разрабатывают доктрины правозаконности и культурного содержания власти, в соответствии с которыми государство должно преследовать культурные и нравственные цели. Примером здесь являются немецкая идея правового государства и культурного государства. Законность государства определяется служением правителей интеллектуальной и духовной жизни народа. Просвещенные правители должны материально поддерживать культурно-образовательные устремления элиты, не требуя при этом немедленной практической отдачи. Переосмысливается и представление о задачах государства: государство существует не для правителя и не для подданных, оно «существует для — и посредством — „культурных людей“ и их просвещения». Политические теории становятся способом приспособления власти под интересы интеллектуалов. По своей сути они являются антидемократическими концепциями, поскольку основаны на том, что аристократию по происхождению должны заменить аристократы духа. Мандаринам не выгодна процедура выбора правителя широкими массами, так как в такой системе они всегда окажутся в меньшинстве.
Изменение экономических условий, переход к индустриальному обществу, выводит на сцену новые группы. Происходит и демократизация общества, которая увеличивает не только экономическое, но и политическое влияние предпринимателей и рабочих. Богатые предприниматели и промышленные рабочие угрожают лидирующей роли культурной элиты. Влияние на общественную жизнь мандаринов постепенно ослабевает. В новых правилах игры они занимают место образованного меньшинства. Партийные лидеры, капиталисты, инженеры теперь имеют существенно больше власти и влияния. Потеря власти мандаринами сопровождается кризисом в классическом образовании: гуманитарное образование (куда входит и метафизика) начинает рассматриваться как непрактичное. В обществе возникает запрос на специальные знания, узких специалистов, которые отвечали бы потребностям индустриальной эпохи. Эти процессы вызывают сопротивление мандаринов, которое выражается в критике современности, аграрном романтизме, политическом консерватизме и даже реакционности и правом экстремизме интеллектуальной элиты. Рингер пишет, что к концу XIX века немецкое академическое сообщество как целое окончательно приобрело вид такого неопределенно-консервативного и определенно официозного истеблишмента.
Союз с государством и статус новой элиты находит отражение как в общем мировоззрении мандаринов, так и в их социально-политических, культурологических и образовательных концепциях. Система образования, университетские свободы, политические теории и т. д. имеют своим происхождением борьбу мандаринов за власть и привилегии. Показательным примером здесь является немецкая концепция образования. Идеалом мандаринов было чистое непрактическое знание. Мандарины говорили о нравственном воздействии знания, о том отпечатке, который оно оставляет на личности. Считалось, что успешный университетский выпускник поднимается на новый уровень сознания, позволяющий трансцендировать все временное и приобщаться к вечным гуманистическим ценностям. Однако этот концепт также использовался, чтобы выиграть власть и административные позиции и чтобы защищать непрактический характер университетского образования. Рингер описывает, как Bildung (образование) постепенно эволюционировало в умах мандаринов в эквивалент своего рода патента на знатность. Образование стало пониматься не столько как просвещение индивида, которое дает ему владение истиной, сколько как лицензия, которая дает право ее обладателю ставить себя выше других людей и распоряжаться ими. Система образования превращается в мощный авторитарный властный инструмент интеллектуалов. Поэтому мандарины держались за гуманистический и идеалистический характер немецкого университетского образования, стремились сохранить его элитарный и неспециальный характер. Отражением этих взглядов стал конфликт между гимназиями и реальными училищами, между университетами и техническими институтами в XIX веке. При этом мандаринов беспокоила даже не фрагментация дисциплин, а вызревающее внутри науки отделение от философии определенного типа — от идеалистической философии. Университет должен искать полную философскую истину, и нельзя бросать этот поиск ради сиюминутных практических результатов, нельзя отделять науку от философии.
Успех индустриализации в Г ермании привел к упадку мандаринов. В 1870 – 1914 годах Германия превратилась в высокоиндустриальную страну. Около 1890 года мандарины-интеллектуалы стали понимать, что их влияние на социальную и культурную жизнь Германии находится в опасности. Рост влияния рабочего класса, коммерческой и промышленной буржуазии оттеснил мандаринов. Ответная реакция мандаринов привела к тому, что в Г ермании сформировалась уникальная форма культурного пессимизма, враждебность относительно индустриализации и демократии среди образованной элиты. Критика капитализма превратилась в призыв к бюрократической власти над ним. Ученые были глубоко убеждены, что живут в эпоху всеобщего кризиса — «кризиса культуры», «кризиса науки», «кризиса ценностей», «кризиса духа». На деле такой диагноз современности был инструментом отчаянного сопротивления теряющей свою власть элиты. Теория культурного декаданса, представление о кризисе культуры, пессимистические социологические концепции были проекцией страхов и сомнений интеллектуалов по поводу изменившегося общества.
Подъем шовинизма среди немецких интеллектуалов с началом Первой мировой войны связывался с тем, что последние рассматривали войну как исторический шанс в более глобальной культурной войне: идеалистическая немецкая культура сможет выиграть схватку у материалистической англо-французской цивилизации, в которой философией и наукой, по выражению Вернера Зомбарта, управляет «торгашеский дух», и утвердить свои ценности уже в мировом масштабе. Рингер исследует роль профессоров в гибели Веймарской республики и в коллапсе немецких университетов в условиях национал-социализма. Немецкие университеты в В еймарский период стали оплотом правой оппозиции новому режиму. Инфляция 1923 года стала наиболее травматическим опытом мандаринов, породив нигилистическую критику демократии. В годы инфляции университетским профессорам и чиновникам пришлось наиболее тяжело. Их доходы стремительно таяли, а социальный статус оставался высоким, в результате чего им приходилось жить не по средствам, поскольку положение в обществе требовало от них поддержания высокого образа жизни. Как результат, в академической среде усилилось самоощущение вытесненного правящего класса, продолжалось распространение антисемитизма и антиреспубликанской истерии.
Рингер разделяет мандаринов на ортодоксов и модернистов. Ортодоксы — союзники юнкеров, националисты, шовинисты в годы Первой мировой войны, главные критики Веймарской республики. Модернисты — реалисты, склонные к поиску компромисса с индустриальной эпохой, неагрессивны во внешней политике. Ортодоксы выступали против эгалитарной и практически ориентированной системы образования. Они стремились к культурному возрождению, которое понимали как восстановление прежних ценностей, и к возрождению науки в духе идеализма. Вебер и Т рёльч рассматриваются Рингером как пример тех, кто сумел выйти за рамки допущений мандаринов. Так, Вебер полагал, что антипарламентские заявления просвещенной элиты продиктованы «страхом перед утратой престижа их социальной группы — обладателей университетских дипломов».
Вклад мандаринов в политику в В еймарские годы состоял в призыве к уходу в «идеализм», что часто выливалось в открытый антиинтеллектуализм. Пафос ортодоксов сводился к тому, что социально-политическая жизнь Веймарской республики безнадежно плоха, и спасти Германию может лишь неистовый эмоциональный рывок — «духовная революция». Рингер отмечает изменение словаря немецкой науки в этот период: стало все труднее переводить немецкие философские концепты на французский и английский. У ортодоксов можно также найти частое употребление слов «синтез» и «холизм», которые отражали разочарование в современности. В этой связи существует известная гипотеза Вольфганга Зауэра, согласно которой нацисты получили поддержку прежде всего в тех доиндустриальных группах, которым угрожали социальные изме- нения, порожденные индустриальным капиталистическим развитием. Разочарованные интеллектуалы в этом смысле оказались благодатной почвой для нацистской пропаганды. Однако не все так просто.
Рингер уделяет много внимания критике заблуждений, характерных для анализа предвоенной немецкой интеллектуальной истории. Первое заблуждение заключается в том, что немецкие ученые несут прямую ответственность «за слова и дела национал-социалистов». Однако это бы означало, что «нацистскую пропаганду следует рассматривать как связную последовательность теоретических положений, являющихся логическими продолжениями более ранних тенденций в немецкой мысли». Второе заблуждение, которое выглядит некоторой крайностью в отношении первого, сводится к тому, что немецкая элита всячески старалась защитить национальное наследие от сил, которые в итоге одержали верх в 1933 году. Это были разрушительные силы века масс и машин, которые еще с 1870 года вызывали тревогу интеллектуалов. Специализация и техническое мышление разрушили связь между знанием и культурой, в результате чего начался закат идеалистической науки. Гитлер пришел к власти как результат давления масс. Нацизм с этой точки зрения есть результат материализма, нигилизма и гибели культуры. Рингер пишет, что это заблуждение дает начало новой консервативной ортодоксии.
Рингер полагает, что мандарины-ортодоксы виновны скорее в бездействии, чем в деяниях. Их ответственность касается идеологических предпочтений и интеллектуальных привычек, а не теорий. Однако следует признать, что мандарины действительно приняли участие в разрушении Веймарской республики, сознательно культивируя атмосферу, в которой любое «национальное» движение могло претендовать на роль духовного возрождения. Они усугубляли хаос, не задумываясь о последствиях. В реакции интеллектуалов на индустриализацию был элемент истерии и нигилизма. Вина мандаринов, таким образом, состоит в том, что они отказывались от всякой интеллектуальной ответственности вообще. За их идеалистической риторикой скрывалось торжество собственных интересов, профессиональный эгоизм и стремление любой ценой сохранить свой социальный статус, что привело к капитуляции всего сообщества перед национал-социализмом.
В отношении работы Рингера было выдвинуто три категории критических аргументов. Во-первых, хронологические рамки книги, как минимум, вызывают сомнения, а максимум — произвольны. Так, Хабермас, принимая во внимание протесты в немецких и американских университетах, считал, что дух мандаринов не погиб в 1933 или в 1945 году, но продолжал существовать и в 1960-е. Во-вторых, выбор для анализа взглядов мандаринов-интеллектуалов также произволен. Рингер ограничивает исследование представителями философских факультетов, но игнорирует право, медицину, теологию, за исключением Трёльча и фон Гарнака, и, конечно, естественные науки. При этом в рамках философских факультетов он рассматривает главным образом социологов и историков. Проблема состоит в том, что антимодернизм наблюдаем для философских факультетов, для других же он остается сомнительным. В-третьих, возражение вызывает само приложение концепции Sonderweg, утверждение уникальности немецкой интеллектуальной истории. Является ли история немецкой образованной элиты достаточно отличной от аналогичной истории других стран, чтобы объяснить особую желчность реакции мандаринов на модернизацию? Критика в отношении издержек индустриализации была широко распространена среди интеллектуалов в других странах. Здесь в качестве контраргумента также приводили такой факт, что дискриминация против ученых-евреев была намного хуже в США, чем в Германии. Так, в 1930-е годы многие департаменты Плющевой лиги не принимали еврейских профессоров из-за господствующего антисемитизма среди местных интеллектуалов. Другим возражением было полное игнорирование Рингером женского вопроса, то есть гендерных трансформаций в немецком образовании и рефлексию мандаринов относительно нее.
Тем не менее исследование Фрица Рингера блестяще связывает интеллектуальную и социальную истории с социологией знания и культурой. Оно документирует закат немецкой интеллектуальной элиты и объясняет его корни. Кризис мандаринов был главным образом связан с тем, что дифференциация знания действительно не могла быть вписана в немецкую идеалистическую традицию и прямо затрагивала социальное положение интеллектуалов, обладающих классическим образованием. Однако необходимо помнить, что борьба с модернизмом имела как свою деструктивную, так и плодотворную сторону. Немецкая интеллектуальная культура того времени смогла произвести множество уникальных результатов. Кроме того, доминирующая сейчас модель американского университета во многих отношениях — это создание тех же самых мандаринов и их прямых учеников. А поэтому проблемы мандаринов, особенно в среде гуманитариев, никуда не ушли и продолжают существовать до сих пор.