Суверенная безнаказанность

Рецензия на книгу DANILO ZOLO. La giustizia dei vincitori: Da Norimberga a Baghdad. Roma: Editori Laterza, 2006, 194 p. (Данило Дзоло. Правосудие победителей: от Нюрнберга до Багдада).

Alberto Toscano, 'Sovereign Impunity', New Left Review. March-April 2008. No. 50. P. 128-138. http://www.newleftreview.org/?page=article&view=2717

* * *

За последние десять лет флорентийский философ права Данило Дзоло приобрел славу одного из самых принципиальных критиков доктрины "военного гуманитаризма", которая утвердилась после победы Запада в холодной войне. Его последняя книга "Правосудие победителей" анализирует изменение правового статуса войны в XX веке и предлагает генеалогию международных трибуналов "от Нюрнберга до Багдада", в которых оно нашло свое отражение. В каком-то смысле эту работу можно считать заключительной частью трилогии, начавшейся с "Космополиса: перспектив для мирового правительства" (1995 год) и продолженной книгой "Во имя человечности: война, право и глобальный порядок" (2000 год). Сам Дзоло назвал "Космополис" - эту масштабную критику либерального космополитизма и юридического универсализма - попыткой оправиться от потрясения и недоумения, которое было вызвано торжественным заявлением Норберто Боббио о том, что операция "Буря в пустыне" является предвестием нового международного правового порядка, основанного на правах человека. В книге "Во имя человечности" он распространил этот анализ на Косовский конфликт: здесь содержится испепеляющее описание Военного трибунала по Югославии в Гааге при Карле дель Понте и его политических и финансовых связях с НАТО, а также тщательный разбор работ об этическом космополитизме, написанных Хабермасом и другими.

Родился Дзоло в 1936 году в хорватском городе Риеке, который в ту пору назывался Фьюме и находился под итальянским правлением. Он изучал юриспруденцию, а затем работал помощником радикального католического мэра Флоренции Джорджо ла Пиры, горячего сторонника разоружения во времена холодной войны. В 1980-х годах предметом его внимания стали немецкая и англосаксонская социальная и политическая теории, связанные с именами Гидденса, Херста и Бека. Теперь Дзоло занялся разработкой того, что он назвал реалистической теорией демократии, перейдя от легитимационного словаря парламентского согласия - прав, суверенитета, обсуждения, представительства - к изучению того, как на самом деле работают либеральные государства. Его интерес к идеям Отто Нейрата и Никласа Лумананашел свое отражение в "Рефлексивной эпистемологии" (1986 год) и "Демократии и сложности" (1987 год).

Но в отличие от большинства англо-германских социальных теоретиков ответ Дзоло на войны 1990-х годов оказался куда более критическим по отношению к международному либеральному порядку. Изначально общая тональность его работ была трагической - взять хотя бы призыв к "умеренному пацифизму" в "Космополисе", - больше напоминая переписку Фрейда с Эйнштейном о войне. Но по мере того как казуистика, преследующая своей целью легитимацию грубой силы и урезание прав, все глубже проникала в официальный дискурс, тон работ Дзоло становился все более жестким. Можно сказать, что "Правосудие победителей" - резкое и убедительное j’accuse в ответ на манипуляции с международным правом как инструментом американского влияния - является на сегодняшний день его самым решительным осуждением политизации правосудия. Эта книга предлагает подробное описание инструментария системы с множеством исторических деталей и бескомпромиссную критику безнаказанности "хозяев мира".

Как видно из названия, основная идея Дзоло состоит в том, что современное международное право, которое либеральные космополитические теоретики вроде Боббио, Хабермаса и Игнатьеффа объявляют беспристрастной и универсалистской сферой, на самом деле создает асимметричную и карательную форму правосудия, из которой последовательно исключается рассмотрение преступлений победителей. "Правосудие победителей" состоит из ряда переработанных статей и реплик Дзоло, основанных на его более ранних изысканиях, посвященных самым различным темам, от определения "военных преступлений" до доктрины упреждения, от "империи" до терроризма. Хотя каждая из семи глав книги имеет самостоятельное значение, все они связаны с основной идеей книги, что за ширмой гуманизма и "криминализации" войны скрывается инструментальное использование международного права и юридических институтов для нужд поддерживаемого Соединенными Штатами мирового порядка, насквозь пронизанного неравенством и несправедливостью. Суть этого была точно схвачена одним недовольным индийским судьей, входившим в состав Токийского международного военного трибунала 1946 года: "Только проигранные войны являются международными преступлениями".

Дзоло отталкивается от высказанной Карлом Шмитом в "Номосе Земли" идеи, что объявление вооруженной агрессии государства вне закона, начиная с "вильсоновского космополитизма" Лиги Наций, на самом деле стало прелюдией для безграничных и дегуманизированных форм войны. Согласно Шмитту, говорит Дзоло, Первая мировая война ознаменовала собой конец jus publicum europaeum - Вестфальской системы, основанной на равенстве суверенных государств и признании justus hostis - легитимного врага. Новый мировой порядок означал возвращение модели "справедливой войны" христианских схоластов, которая в своем этико-политическом измерении представляла собой своеобразное продолжение "священной войны" народа Израилева. В обстановке мира, гарантированной "беспристрастной" Лигой Наций, война переопределялась как международное преступление - преступление, которое могло быть вменено в вину индивиду так же легко, как и государству: вспомним раздававшиеся после Первой мировой войны призывы "отдать кайзера под суд". Опираясь на шмиттовскую периодизацию, Дзоло предлагает нашему вниманию генеалогию международного права XX века и его перехода от понятия justus hostis к понятию агрессора как преступника с распространением права за рамки внутренней юрисдикции. В соответствии с этим диагнозом, поствестфальский порядок легитимирует ничем не ограниченное давление на тех, кого объявляют врагами человечества. Тем не менее этический универсализм, впервые нашедший свое воплощение в Лиге Наций, оказался неспособным или неготовым к созданию по-настоящему глобальных институтов для исполнения права за пределами национальных суверенных юрисдикций. В результате этот универсализм пришел к манихейскому видению конфликта, противопоставляющему гуманность варварству и целиком отвечающему интересам доминирующих держав.

Затем Дзоло переходит к рассмотрению порочной амальгамы права и военного триумфа, отражением которой стал Нюрнбергский военный трибунал. Вопреки общепринятым представлениям о Нюрнберге как об образце добродетели Дзоло видит в нем институт правосудия победителей par excellence. Нюрнбергский трибунал был создан в соответствии с Лондонским соглашением союзников, которое было заключено 8 августа 1945 года - всего через два дня после Хиросимы и за два дня до Нагасаки. Но тех, кто отдал приказ о ядерных бомбардировках, не судили в Нюрнберге, ибо его юрисдикция ограничивалась только побежденным государством. Здесь, как и в не менее, если не более марионеточном Токийском трибунале, действовали двойные стандарты, которые реабилитировали преступления победителя - будь то jus ad bellum при начале войны или jus in bello действия во время войны, - преследуя преступления противника вопреки всем принципам судопроизводства и права, от habeas corpus и права обжалования до принятия допустимых доказательств и отсутствия у закона обратной силы. Дзоло утверждает, что "нюрнбергская модель" отвечает определению "политического правосудия" у Отто Кирхаймера, где "принципиально различные функции правосудия и политики упраздняются", а уголовное судопроизводство превращается в "ритуальную театрализацию политики, персонификацию и клеймение врага, а также процедурную легитимацию возмездия". Победившие державы поступали совершенно безнаказанно и сами назначали обвинителей и судей. Права обвиняемых были представлены на усмотрение судей. Приговоры должны были носить образцовопоказательный характер, пробуждая в воображении библейские картины воздаяния.

"Преступления агрессии", которые должен был осудить Нюрнберг, определены были из рук вон плохо. Как отмечает Дзоло, в Уставе ООН отсутствует рабочее определение "агрессии" и потому Совету Безопасности ООН по статье 51 предоставляется право решать, что именно следует считать агрессией. Что касается эффективности криминализации в предупреждении агрессивных войн - "тягчайшего международного преступления", согласно Нюрнбергскому трибуналу, поскольку "оно содержит в себе в сконцентрированном виде зло, содержащееся в каждом из остальных", - Дзоло говорит, что примеры американской войны во Вьетнаме или советского вторжения в Афганистан говорят сами за себя. Те же двойные стандарты правосудия победителей применимы к международному праву на оккупированных территориях, сформулированному в IV Женевской конвенции 1949 года. Хотя военная оккупация - скажем, в Косово, Ираке, Ливане или Палестине - обычно была результатом агрессивной войны, статья 64 гласит, что вторгающаяся держава может отменять местные законы, если это нужно для "безопасности оккупирующей державы". Как пишет Дзоло:

В результате волшебного нормативного превращения успешная военная агрессия, устанавливающая военную оккупацию, амнистирует "тягчайшее преступление" и легитимирует его результат.

Важная черта этого правового порядка - суверенное освобождение великих держав от всякой ответственности, отражением которого среди прочего служит сама структура Совета Безопасности ООН, этот слепок соотношения сил между победителями во Второй мировой войне. Дзоло подробно рассматривает критику Нюрнбергского трибунала, с которой выступили его современники, в том числе Ханна Арендт и Ганс Кельзен, известный австрийский юрист. Арендт поставила под сомнение мотивы победителей, отметив, что вменяемые обвиняемым в вину "преступления агрессии" во время их совершения не считались таковыми, к примеру, по пакту Бриана – Келлога 1928 года. Критика Кельзена, предложенная им сразу же после выхода его влиятельной работы "Мир через право", сама по себе звучала как приговор: в Нюрнберге было столько недостатков, что он должен был стать не прецедентом, а отрицательным примером, сродни первородному греху. Но во время холодной войны модель Нюрнбергского трибунала была отправлена в долгий ящик. Она вернулась к жизни лишь в начале 1990-х годов, когда теперь уже глобальные победители поставили создание трибуналов на поток: в 1993 году в Гааге был сформирован Международный суд по бывшей Югославии, в 1995 году за ним последовал Международный суд по Руанде в Аруше (Танзания). Три года спустя был одобрен устав постоянного Международного уголовного суда, и в 2003 году он был созван в Гааге. Кроме того, стремительно росло число "смешанных" юрисдикционных инстанций - в Камбодже, Сьерра-Леоне, Косове, Восточном Тиморе, - где международные судьи выносили решения, основываясь на национальных законах. Наконец, в 2003 году в Багдаде был создан Специальный трибунал по Ираку.

Югославский трибунал, подробно рассмотренный в книге "Во имя человечности", по Дзоло, служит почти чистым примером "нюрнбергской модели". Созданный Советом Безопасности ООН с подачи администрации Клинтона и во многом финансируемый последней, этот трибунал противоречил всем нормам беспристрастности. Его обвинители тесно сотрудничали с НАТО, обсуждая лично с Верховым главнокомандующим объединенными вооруженными силами в Европе и Генеральным секретарем ООН "формы сотрудничества и поддержки". Подразделения IFOR и SFOR служили своеобразной судебной полицией, проводя расследования и занимаясь розыском и арестами. 78-дневная бомбардировка самолетами НАТО того, что осталось от Югославии в 1998 году - "тягчайшее преступление" - прошла незамеченной. Юрисдикция трибунала задним числом распространялась на все государства, входившие в состав Югославии с 1991 года. Обвиняемые отбирались в большей степени под давлением средств массовой информации, чем по строго юридическим основаниям, с тщательно просчитанным политико-театральным эффектом. Несмотря на то что они были назначены ООН, утверждает Дзоло, отношения между оккупационными силами и обвинителями трибунала, в частности Луизой Арбор и Карлой дель Понте, не слишком отличались от отношений между союзниками и обвинителями в Нюрнберге: Робертом Джексоном, Хартли Шоукроссом, Франсуа де Ментоном и Романом Руденко, известным своим участием в сталинских показательных процессах.

Тем временем трибунал в Руанде обернулся настоящим кошмаром: спустя шесть лет после его создания 120 000 задержанных все еще томились в ужасающих условиях. В конце концов рассмотрение дел было передано местной судебной системе Гакака. В свою очередь Международный уголовный суд стал подтверждением суверенной безнаказанности от противного. Соединенные Штаты не руководили им, а саботировали его, предоставив своим войскам освобождение от судебного преследования при помощи резолюции Совета Безопасности, а затем перешли к двусторонним "соглашениям о безнаказанности" с государствами, которые заверяли, что они никогда не передадут американских подданных этому суду. Между тем в 2002 году конгресс принял "Акт о защите американцев, находящихся на службе", позволяющий использовать силу для освобождения американских (и избранных союзнических) военнослужащих в случае их ареста. До настоящего времени ни одного суда над ними проведено не было.

Конечно, американцы сознательно учреждали иракский трибунал как "национальный" суд, но, как отмечает Дзоло, в нем также есть немало признаков международной "нюрнбергской модели". Его устав был принят Управляющим советом Ирака, который сам был создан Временной коалиционной администрацией под руководством Пола Бремера и не обладал никакими законодательными полномочиями. Судьи трибунала отбирались по явно политическим критериям и работали на основе уставов, написанных американскими юристами, так что ни о какой беспристрастности не могло быть и речи. Суд над Саддамом Хусейном "воспроизводил и радикализировал логику стигматизации и возмездия, которая пронизывала Нюрнбергский процесс", превратив его в "пропагандистскую инсценировку правосудия", которая ни в коей мере не способствовала демократизации Ирака.

В этих трибуналах, а также в замысловатых оправданиях введения в 1990-х годах "запретных для полетов зон" в Ираке Дзоло видит развитие политики гуманитарного вмешательства, оторванного ото всех по-настоящему универсальных институциональных или нормативных оснований. Финансово и идеологически зависимые от своих атлантических спонсоров, их критерии ad hoc и ad hominem воспроизводили неравенство власти и влияния. В этом отношении вслед за кельзеновской критикой Нюрнберга, также перекликающейся с Арендт и Хедли Буллом в "Анархическом обществе", Дзоло видит в применении международного права не беспристрастное правосудие, а продолжение агрессии другими средствами. Попав в руки великих держав, "возвышенный кантовский и кельзеновский призыв к миру во всем мире с помощью мирового права, обещающий положить конец войне припомощи юридических средств и универсалистских институтов", оказался инструментом того, что Ганс Моргентау когда-то назвал "космополитизмом Священного союза".

Дзоло не слишком стесняется в выражениях, говоря о лицемерии, которое сочетает избирательную криминализацию войны с нормализацией агрессии великих держав, зачастую принимающей форму необъявленных войн и войн малой интенсивности. В его анализе война оказывается "протезом" возглавляемой Соединенными Штатами глобализации и часто оправдывается ее апологетами с позиций юридического и гуманитарного универсализма. Пристрастность и непоследовательность последнего безжалостно критикуются Дзоло. От "Нюрнберга до Багдада" международная юрисдикция по военным преступлениям определялась победителем, а преступления агрессии никогда не рассматривались с помощью действительно универсальной процедуры: победители всегда остаются безнаказанными, и только они одни определяют условия юридической - не говоря уже о политической и моральной - универсальности.

Дзоло последовательно препарирует связь между либерально-гуманитарной идеологией и военным вмешательством, которое, в силу того что его выдают за отражение универсалистской этики, ускользает от всякого юридического или нормативного контроля. В результате то, что поначалу казалось похвальным гуманным стремлением, - признание прав человека более важным принципом в международном порядке, чем государственный суверенитет, - из-за крайней избирательности в применении международного права превращаетсяв своеобразный carte blanche на войну без каких-либо юридических или дипломатических ограничений. В отсутствие гуманитарного мирового порядка, кантианские поборники юридического пацифизма - от Кельзена до Боббио и от Ролза до Хабермаса - от имени прав человека, а не из каких-то реалистических соображений занимаются оправданием совершенно нелегитимных форм военного и политического господства. Таким образом, хотя военная машина Запада может казаться "военизированным крылом Amnesty International", утверждение главенства прав человека над суверенитетом на самом деле способствует неограниченному суверенитету одной великой державы. В этом отношении, несмотря на все существующие между ними разногласия, юридические пацифисты в конце концов присоединяются к тем, кто, подобно Майклу Уолцеру, стремится показать органичность идеи "справедливой войны" для американской внешней политики. В результате нам приходится иметь дело с "имперским монотеизмом", в котором война основывается на "гуманитарно-фундаменталистских принципах".

Универсальное применение международного права невозможно при радикально асимметричном политэкономическом порядке, так как сильные государства всегда будут использовать положения международного права для прикрытия своих интересов и создания юрисдикций, отвечающих собственным нуждам. И "Правосудие победителей" во многом способствует нашему пониманию того, как именно они это делают.

Сокращенный перевод с английского Артема Смирнова.

Источник: Пушкин N1, 2008. С. 26-29

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67