Биография древнерусского европейца

Рецения на: Н. Ф. Котляр. Даниил, князь Галицкий. Документальное повествование. (Серия Bibliotheca Slavica.) СПб.: Алетейя, Киев: Птах, 2008. 313 с.

* * *

В определенном смысле галицко-волынский великий князь Даниил Романович (1201 – 1264), перефразируя известное ленинское изречение, является наиболее важным для нас из всех русских князей XIII в., будучи членом очень характерной бинарной оппозиции, противопоставляемым не кому иному, как святому благоверному князю Александру Ярославичу Невскому. В жизни эти люди действительно были политическими противниками, однако важнее даже не их реальный конфликт, а противостояние данных князей как политико-исторических символов. И если имя победителя Ледового побоища всегда было начертано на соответствующих знаменах, то, напротив, герой существенно более масштабной и значимой битвы под Ярославом едва ли ныне известен широкому кругу русских людей. Это, на мой взгляд, говорит о многом, и потому появление, возможно, первой претендующей на научность русскоязычной биографии галицкого князя не может не вызывать интереса и как явление нашей политико-исторической самоидентификации. А труд по ее созданию – уважения, ибо этот труд принципиально каторжный.

В самом деле о средневековой Руси мы знаем не так уж и много. В отличие от XVII – XVIII вв., оставивших исследователям горы одной только официальной документации (так называемого актового материала), в значительной степени до сих пор еще не разобранной и не введенной в научный оборот, от XII – XIV вв. сохранились почти одни лишь летописи. Действительно, каменного строительства на Руси тогда было мало, собственных монет не чеканили, иностранные путешественники, способные написать потом отчеты или мемуары, посещали Русскую землю исчезающе редко. Кое-что дает, конечно, археология, но ее значение здесь все же сугубо вспомогательно. Таким образом, новые источники сведений в данной отрасли практически не появляются со времен Карамзина. Старые же, немногие общим числом, всем известны, изданы и прочтены. И тем не менее работа над ними и по сей день приносит и приносит плоды. Почему? Потому что уж слишком трудны они для извлечения из них истины.

В самом деле, русский летописец, работая над своим текстом, стремился к чему угодно, но только не к добросовестному, в нашем теперешнем понимании, изложению фактов. И дело даже не в том, что он всегда был политически ангажирован и далеко не всегда хорошо информирован. Просто в иерархии его ценностей правильная интерпретация событий была на порядок, на два порядка важнее описания события как такового. В результате, например, многие частные подробности, которые так ценят непрофессионалы, будто бы не имеющие принципиального влияния на ход и интерпретацию события, а потому – правдоподобные, никакого отношения к действительности все-таки не имеют. Зачем же они тогда появились на страницах летописей? Затем лишь, чтобы создать рифму тем или иным цитатам из Священного Писания и этим способом объяснить читателю смысл и настоящую суть происходящего. Но и этого мало. Уже написанные летописи затем, столетия спустя, переписывались в своды, которые как раз и дошли до нас, хотя и с лакунами, намеренными и ненамеренными погрешностями и проч. И вот из подобных текстов историку надлежит извлечь объективную информацию! Типологически эта работа ближе всего к работе следователя угрозыска, трудящегося в атмосфере безраздельного преобладания лжи. Посему наиболее ценную информацию этот следователь получает как раз в моменты, когда допрашиваемый оговаривается, проговаривается, ошибается и путается: лишь тогда из под его гладко сооруженного вранья вылезает настоящее. Однако прояснить это настоящее удается, лишь сопоставив со сказанным в ходе множества других допросов. (А помогают следователю криминалисты, то бишь в нашем случае – археологи.) Что из этого следует? Лишь то, что делать утверждения надо очень и очень осторожно, даже если ваш труд имеет подзаголовок .Документальное повествование… Все-таки документальное повествование и исторический роман – вещи друг от друга далекие. Соблюдает ли Н. Ф. Котляр это правило? Судите сами. Вот как, например, пишет он о битве на реке Сити – роковом событии в истории Владимиро-Суздальского княжества, финальном поражении войск князя Юрия Всеволодовича от темника Бурундая: "При всем этом, а также большом численном перевесе монголо-татарского войска сражение было упорным и ожесточенным. Оправившись после первой сумятицы, княжеские полки и народное ополчение <…> храбро контратаковали врага…"

Сказанное весьма странно: подробностей о том сражении сохранилось крайне мало, единственное, пожалуй, о чем можно судить наверняка – это как раз то, что численного перевеса у монголов не было. В лучшем для них случае имело место равенство контингентов, причем монголы были более измотаны и хуже вооружены. Однако напали внезапно и повели себя более квалифицированно в плане тактики. Оценка же степени ожесточенности сражения варьируется в разных источниках, но вот никакие смелые контратаки русских история точно не зафиксировала. А вот что пишет Котляр в главе, посвященной битве при Калке (1223): "Наверное, тогда Даниил Романович в который раз задумался над тем, как сильно вредит Руси разлад между ее князьями и боярами, как трудно бывает собрать ее воинские контингенты в один кулак и как непросто удержать этот кулак сжатым". Собственно, таких мест, где изначальные идеологические установки заменяют автору нашей книги отсутствующие буквы летописных источников, масса. Котляр не стесняясь вкладывает в головы своего героя и его противников разнообразные мысли и намерения едва ли не на каждой странице, легко посрамляя в этом искусстве любого летописца Средневековья. Нельзя сказать, что это напрочь убивает возможность извлечения информации из его труда, но предельно затрудняет подобный процесс.

Однако интересны сами эти установки, в какой-то мере даже напоминающие советскую идеологическую цензуру 50-х гг. прошлого века. Так, одной из доминантных тем для Котляра является борьба Даниила с враждебным галичским боярством. И дело не в том, что у князя действительно были сильные политические оппоненты в Галиче, а в том, что под этим не вполне ясным термином Котляр рисует некое принципиальное чудовище сторонника всего плохого и противника всего хорошего, причем чудовище, находящиеся в перманентном конфликте не только с князем, но и с еще более туманно обозначенными широкими городскими массами. Другой же дьявол, по Котляру, – конечно же, иностранные поработители, венгры да поляки, которые спят и видят, как прибрать к рукам Галичину да Волынь. И что за беда, что удобные для этого моменты возникают с пугающей регулярностью, а ни те ни другие почему-то не только не спешат ими воспользоваться, но и, напротив, привлекают собственные военные ресурсы для вокняжения в Галицко-Волынской земле тех или иных русских князей (в том числе и малолетнего Даниила, кстати). Доходит до смешного. Вот как написано на странице 139: "Боярская оппозиция как раз имела целью ускорить передачу Галицкой земли венгерскому королю – лишь бы <…> сделать невозможным <…> подавление боярской позиции князю". Иначе говоря, эта самая боярская оппозиция, которая все предыдущее время проявляла завидную волю к независимости, сгоняя с престола одного за другим не пришедшихся ей по нраву князей, вдруг решила поступиться ею в пользу венгерского короля, отчего-то убежденная, что он в отличие от Даниила будет милостив к ее свободолюбию.

Обычно противопоставление Даниила и Александра формулируется в следующих терминах. Первый – западник, сторонник активного сопротивления монголо-татарам в союзе с европейскими государствами. Второй – категорический враг латинян, убежденный, что эта-то католическая зараза во сто крат хуже союза с Ордой. Оба при этом—сторонники общерусского единства, однако история, дескать, рассудила, кто прав и кто ошибался: линия Невского в конце концов привела к объединению русских земель вокруг Москвы, тогда как линия Галицкого – к переходу его княжества под Литовскую власть и последующую утрату русской идентичности. Вариации апологетики Александра Ярославича при этом простираются от полного замалчивания его "подвигов" по подавлению антимонгольских восстаний и всяческому "продвижению" монгольской власти в Новгороде и других городах Владимиро-Суздальской системы до заявлений о тягостной необходимости проливать кровь соотечественников во имя высокой цели – избежания еще большей крови. При этом Александр неизменно является фактическим символом русских военных успехов, одаренным и опытным военачальником. Разумеется, такой подход – не более чем анахронизм, т. е. привнесение в прошлое наших сегодняшних понятий и представлений. Разумеется, ни о каком общерусском единстве в форме централизованного государства ни тот ни другой политик не помышляли, ну если только в самой теоретической либо мифологической форме. И лишь единственно на совести Котляра такие, например, пассажи (с. 123): "Даниил поставил перед собой неизмеримо более высокую цель – объединение Руси для отпора врагам, прежде всего Венгрии и Польше".

Впрочем, как и подобает средневековым и несредневековым властителям, оба стремились расширить и углубить свою власть настолько, насколько это возможно. Причем задачи, разумеется, ставились вполне реалистические: достаточно сказать, что, получив в 1239 г. фактический контроль над Киевом, Даниил, однако, тут же покинул .матерь городов русских., вернувшись в преддверии нашествия монголов в родную галицкую вотчину. Так же точно и Александр, получив в 1245 г. от Батыя формальный ярлык на Киевское Великое княжение, никак его не реализовал, сосредоточившись на укреплении власти в качестве Владимиро-Суздальского князя. Вел Александр так же как и Даниил одно время и переговоры с представителями папского престола об антимонгольском союзе. В конце концов его политический выбор был сделан в пользу монголов, однако это был его личный выбор, выбор в пользу себя персонально и своих династических потомков. Нет никаких оснований приписывать ему более возвышенные побуждения.

И в самом деле, все его потомки, последовательно занимавшие московский трон – от сына Даниила до Ивана III включительно? – были на удивление ловкими, даровитыми политиками, всякий раз переигрывающими своих более сильных и удачливых в военном отношении оппонентов благодаря опоре на какой-либо неожиданный для них ресурс. Это могли быть людские ресурсы элиты разгромленного монголами Брянского княжества (Даниил Александрович), родственные связи с ордынским ханом (Юрий Данилович), опека над русской митрополией (Калита), тактические союзы с Новгородом против Твери, с Псковом против Новгорода, с Тверью против Суздаля, с Литвой против татар и т. д. И первенство здесь по заслугам принадлежит Александру, решившему использовать ордынский ресурс для захвата и удержания собственной власти во Владимире. Н. Ф. Котляр в конце концов пишет об этом вроде бы вполне корректно, хотя и очень сдержанно: "Александр считал нужным до времени поддерживать мирные отношения с ханами и накапливать силы для решающей борьбы с захватчиками, так, по крайней мере, считают апологеты Александра. Впрочем, это утверждение выглядит сомнительным, хотя бы потому, что Александр так и не собрался противиться монгольским ханам, а служил им до своей кончины".

Чем отличался от него Даниил Галицкий? Прежде всего обстоятельствами. Ставя перед собой в принципе аналогичные цели, Даниил не имел нужды опираться на татар: в Южной Руси у него и без того фактически не было конкурентов. Точнее, сами татары и были таким конкурентом, лишая смысла борьбу за расширение княжеского домена. Отсюда и усилия по сколачиванию объединенного антитатарского фронта путем выдачи дочери Анны замуж за Андрея Ярославича – того самого брата Невского, которого Александр сверг с помощью ордынской "Неврюевой рати". Это было серьезное политическое поражение галицкого князя, однако тот воспринял его опять-таки вполне реалистично, сосредоточившись на делах своего региона. Два года спустя он даже оказал успешное военное сопротивление орде Куремсы (первый в истории случай победы русских над монголами), однако, узнав о приближении в 1258 г. монгольских войск Бурундая, покорился в полной мере. А еще того прежде, в 1245 г., Даниил ездил в ставку Батыя, где, исполнив все надлежащие обряды, признал себя вассалом хана.

И все-таки сущностная разница между Даниилом и Александром достаточно велика, чтобы оправдать исходное противопоставление. Это прежде всего разница средовая, т. е. разница атмосфер в которых большую часть жизни существовали два этих князя. Первым делом отметим, что жизнь Даниила была жизнью воина, полководца. С самых ранних лет вовлеченного в нескончаемые военные предприятия против самых разнообразных врагов: русских князей, польских, литовских, венгерских, чешских, даже немецких властителей. А также – монголов и половцев. Приходилось испытывать горечь поражений вроде знаменитой битвы на реке Калке в 1223 г., но было немало и побед, самой яркой из которых стала уже упомянутая мной битва под Ярославом 17 августа 1245 г., где Даниил во главе русско-половецких сил разгромил своих русско-венгерско-польских противников, обеспечив себе политическое доминирование в Южной Руси. Причем имеется достаточно сведений, чтобы считать Галицкого одаренным полководцем, мастером молниеносного маневра и вообще новатором военного дела: Котляр пишет, что он первым на Руси стал применять западноевропейские арбалеты и, похоже, первым стал заковывать в доспехи боевых коней. А что же Александр Невский, чей профиль глядит на нас с советских боевых орденов? Как ни странно, этот князь особыми боевыми заслугами похвастать никак не может. Сам факт детального описания в апологетических биографиях князя так называемой Невской битвы уже говорит об этом с исчерпывающей прямотой: столь незначительная стычка, одна из десятков, случавшихся тогда ежегодно, не стоила бы упоминания в летописи, если б было чем ее заменить. Это артефакт того же примерно сорта, что и полумифический бой у Почхонбо в 1937 г., когда пара десятков партизан Ким Ир Сена атаковала с умеренным успехом провинциальный полицейский участок – это событие северокорейская агиография величает одним из крупнейших сражений мировой военной истории. В самом деле, помимо Ледового побоища по масштабу весьма среднего для тех лет и не особо значительного по результатам сражения, когда возвращавшаяся из грабительского набега на эстов дружина князя была неудачно атакована наспех сколоченными силами Ливонского ордена и Тартуского епископа 17-летний Невский, возможно, еще принимал участие в отцовском походе на Смоленск в 1239 г. Вот, собственно, и вся его военная биография: остальное карательные походы по русским городам совместно с татарами. Сравнения с послужным списком Даниила она никак не выдерживает, однако вполне объясняет разницу в оценке непобедимости монгольского войска. Галицкий князь с высоты своего опыта имел основания не считать монголов принципиально непобедимыми. Однако не только в боевом опыте дело. Князь Даниил действительно жил в несколько иной Руси, чем его "коллега" Александр. Галицко-Волынская земля не только непосредственно граничила с государствами Центральной Европы, но и, по сути, сама была одним из таких государств. В полной мере вовлеченным в культурную, политическую и династическую жизнь Центральной Европы. Здесь стоит привести сравнения с Псковом или Новгородом – наиболее .вестернизированными., если так можно сказать, образованиями Северной Руси. Эти городагосударства тоже, конечно, взаимодействовали политически со своими европейскими соседями, скажем, псковский военный контингент совместно с ливонскими рыцарями потерпел в 1236 г. серьезное поражение под Шауляем от жямайтов, Новгород подписывал договоры со шведским королем, воевал с ливонцами и Литвой. Но это все были непосредственные реакции на действия непосредственных соседей. От них до политических пасьянсов галицко-волынских князей – как до луны. В самом деле, еще отец Даниила, Роман Мстиславович, к примеру, вел переговоры с Фридрихом Барбароссой об участии галичан в крестовом походе в Святую Землю. Да и погиб этот князь, ввязавшись в довольно отдаленный от его домена польско-чешский конфликт. Что же до самого Даниила Романовича, выросшего при венгерском дворе, то для него, допустим, династические споры за краковский трон были естественным местом приложения политических интересов и военных усилий. Он тоже хаживал в Чехию воевать, а конфликтуя с венгерской короной, заключал союз с враждебным ей австрийским герцогом. Приходилось ему и вступать в борьбу за тот же австрийский престол, и простраивать серьезные политические отношения с такими крупными игроками, как германский император Фридрих II или чешские короли Пршемысл-Отакар I и Пршемысл-Отакар II. А междинастические браки южнорусских князей с представителями правящих домов Венгрии, Мазовии, других польских земель, Византии и т. д. вообще были правилом, что довольно резко отличало их от князей русского севера, с начала XIII в. замкнувшихся в этом отношении внутри потомков Рюрика со слабой примесью разве что половецких ханов.

Не было, разумеется, стены и в культурном взаимодействии Галицко-Волынской земли с Европой: так, например, Котляр, анализируя соответствующий летописный свод, обнаруживает в повествовании о якобы имевшем место оскорблении князя боярином на пиру кальку с мотива, широко распространенного в средневековом рыцарском фольклоре.

Таким образом, можно сказать, что "западничество" Даниила Галицкого, его стремление к созданию европейских антимонгольских коалиций было обусловлено не столько его личными нравственными или политическими предпочтениями, сколько, если так можно сказать, общемировоззренческими обстоятельствами. Коронованный римским папой "галицкий король" просто представить не мог свое государство надолго обособленным от Европы властью пришедших с Востока кочевников, для него это, по-видимому, означало бы в экзистенциальном смысле обособление от самого себя. Сделать подобный вывод, даже читая книгу Н. Ф. Котляра, в конце концов можно, но ой как нелегко!

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67