Люди молодыми не рождаются. Похоже, что в последнее время это намеренно забывается, и любые обращения к практикам использования возраста (особенно юного), теориям молодости и т.п. нуждаются в такой же критике, которая в свое время была проведена по отношению к натурально понимаемому "полу". Когда-то был пол, потом появился гендер и гендерная критика. То же самое и с возрастом - должно появиться что-то, определяющее разницу календаря и социального возраста, некоего "эйджа". Никакие поколенческие теории, стремление присвоить себе смысл или бессмыслицу поколения не учитывают того, что каждый раз мы имеем дело с совершенно различными условиями, определяющими, что значит "быть молодым" - независимо от паспортных и каких бы то ни было иных "данных". Привлечение повествований о больших исторических событиях и травмированности ими впечатлительной юности в подобных случаях также немногое решает.
В современном поле "производства юности" произошли сдвиги, которые делают недостаточным традиционный дискурс противостояния "отцов и детей" или "потерянного/найденного поколения". Самый первый момент, обычно упускаемый из виду и достаточно значимый для всех способов рецепции и утилизации возраста вообще и молодости в частности, состоит в том, что молодость в них выступает в качестве некоего исходного и далее неанализируемого качества, некоего естественного жизненного порыва, elan vital , драйва, который как будто органически присущ молодости и неотчуждаем от нее в силу самой ее природы. Такой драйв часто отождествляют с неким "упорством" желания, предполагая, что предмет этого желания заранее известен. Иными словами, молодость выступает в качестве источника некоей недифференцируемой силы, которая способна трансформировать существующие правила социума, но обычно этого ей не нужно, то есть именно из-за своего драйва ей наплевать на то, какие цели предлагаются - лишь бы их было побольше и они были пожирнее. Ведь никакого собственного содержания у молодости нет, это, если угодно, субстанция, которая сама не знает, чего хочет, - и в этом ее единственное преимущество, поскольку все остальные социальные силы всё знают, но уже ничего не хотят и не могут.
Налицо, таким образом, достаточно стандартное конструирование молодости и молодежи через оппозиции силы/формы, материи/субстанции, природы/культуры и т.п.
Политический и интеллектуальный самообман - принимать такое конструирование (в котором нет ничего плохого) даже не за "чистую монету", а за то, что вообще имеет место вне какого бы то ни было обращения знаков и их систематизации. В действительности, апелляция к молодости как к социальной силе (и только силе) в современной политике достаточно четко ассоциируется с "консерватизмом" как стремлением "вернуться" к некоторым базовым инстинктам, ущемление и репрессия которых, как правило, дело леваков или хотя бы социал-демократии. Можно вспомнить вторую избирательную компанию Р.Рейгана с ее слоганом " It ' s morning in America " (а также имидж Рейгана, который выглядел, как часто отмечалось, небывало "юным" для своего, в общем-то, весьма солидного возраста).
Более развернуто "возвращение молодости" в политику проявилось в эпоху тэтчеризма. Консервативный (и неоконсервативный) поворот всегда идентифицируется как "вторая молодость" или "вернувшаяся молодость" политики и общества, а сами консерваторы (в широком смысле) предстают в виде некоего универсального средства омоложения политического тела. По сути, здесь молодость принимается только в одном режиме: это должна быть молодость свежих, рисковых, социально мобильных и не слишком обеспокоенных будущим, пенсиями и льготами людей. Иначе говоря, это молодость, которая благодаря своим нерастраченным силам надеется на себя, позволяя, следовательно, освободить государство от излишних попечительских функций. В конце концов, социальное государство противопоставляется молодежи (естественно, в ее особом, метафизированном изводе), которая наделяется правом говорить от себя и одновременно решать за всех остальных только потому, что остальные на это неспособны.
Именно здесь можно наметить начало современной политической истории и политэкономии молодости/новизны/молодежи. Она инициируется вовсе не идеологией "возвращения прав" молодежи и необходимости ее представления (в противном случае можно было бы представлять и права нерожденных младенцев), а всего лишь логикой маркетизации. Молодежь - это лишь то, что, как поначалу казалось, в наиболее четкой форме выполняет эту логику, то есть логику формальной эффективности. Государство должно быть рациональным, поскольку современное государство не может позволить себе каких-то принципиально нерациональных вариантов легитимации, однако сама эта рациональность уже не имеет какого-то нормативного оттенка. Эта рациональность предельной, то есть конкурентной эффективности. Рыночная эффективность - это чрезвычайно бедный "код", который определяется только одним: любая процедура, любое социальное действие может (и в перспективе - должно) быть выполнено лучше, чем сейчас. Иначе говоря, такое социальное действие удерживается в политическом поле лишь до тех пор, пока оно выполняется за счет отсроченной возможности более качественного, быстрого и дешевого выполнения.
Это логика не столько прогрессизма, сколько открытого конкурса, в котором сама рациональность сохраняется только возможностью собственного оспаривания со стороны. Теории и технологии всегда производятся именно для того, чтобы быть фальсифицированными. Политико-консервативный рационализм поддерживается только тем, что, как исходно предполагается, именно введение структуры бесконечного конкурса на эффективность позволит вернуться к тем ценностям, которые как будто были утрачены излишне формализованными и неэффективными механизмами, представляющимися некоторыми пятнами на теле идеальной политической рациональности, чудесным образом стирающей различие нового (сверхнового) и старого, архаичного и в тоже время "подлинного".
В такой структуре молодежь должна оставаться носителем принципа рациональности, поскольку она всегда играет в игру "Большей эффективности", помогая найти выход из ситуации мнимой неэффективности. То есть молодежь выступает не только носителем принципа рациональности как эффективности, но и его необходимым "доказательством". Дело в том, что эффективность в пределе доказывается сама собой, то есть это предельно перформативный механизм доказательства. Например, если вы можете решать свои семейные проблемы только потому, что время от времени прибегаете к помощи гадалки, а не высокооплачиваемого семейного психолога, ваше решение, несомненно, эффективно. Эффективность выглядит коллапсом техники: проблема решается тем более эффективно, чем меньше остается следов от нее и от самой технологии решения (так вводится противоположность грязных и чистых технологий). Молодежь презентируется в качестве инстанции "самой чистой технологии", "чудесной техники", "чудесного механизма", способного в одночасье решить то, что не удается решить всем мудрецам мира. Это всегда простые решения, построенные по модели "разрубания гордиева узла" (который, естественно, невозможно развязать).
Именно в силу такой чрезвычайно бедной интерпретации эффективности возникает ситуация сдвига внутри политики молодежи и ее собственного политического определения. В наиболее полной мере этот сдвиг можно было бы проследить по истории Британии 1990-х и формирования новых лейбористов одновременно с феноменом Cool Britannia [1] . Кое-кем из отечественных философов-конспирологов высказывалось мнение, будто "молодежные движения" (от которых теперь отсчитываются и "оранжевые" революции) - не более чем механизм манипуляций, принадлежащий Старому Свету и его центру - Британии, которая в такой структуре должна оставаться "старой доброй Англией". В 90-е произошло невозможное - появилась "молодая Британия", оформившаяся с New Labour , партией "нового типа", причем настолько нового, что эта новизна была неопределима - она лишь подтверждается нагромождением эпитетов ( New Labour , New Britain ). Другими словами, императив разрыва "молодости" остался содержательно неопределенным, однако политически он способствовал в том числе и победе над тори.
Если предположить, что новая "политика молодежи" содержится в этом феномене омоложения "старой доброй Британии", можно заметить, что такое омоложение было выполнено за счет "ненадлежащей", незаконной реинтерпретации "молодости консервативного типа". Причем такая реинтерпретация стала возможной только потому, что никакого иного определения молодости, кроме как "предельной", "натурально" и политически непредставимой эффективности просто не существовало. Как это могло произойти?
Важнейшей проблемой "рациональности" любого социума является проблема "объединения" или "коллективного действия". Собственно, заранее неизвестна эффективность коллективных действий, а раз так, возникает вопрос: как они вообще возможны? Зачем они нужны "рациональным агентам"? Молодежь - это, как предполагали консерваторы, те, кто может особенно удачно решать проблему коллективных действий на основе рыночного постулата о возможно большей эффективности коллективных действий по сравнению с одиночными. Иначе говоря, молодежь должна была оставаться предельно эффективной и рациональной, но лишь в рыночном смысле (искать свое место в жизни, порождать революции менеджеров и т.п.).
Но в какой-то момент выяснилось, что огромное количество коллективных действий не имеет никакого отношения к прогнозируемой рыночной эффективности - и тем не менее они существуют. Например, в качестве гей-движений, бритпопа или "кокаинового социализма". В какой-то момент "крутым" и "инстинктивным" стало не добиваться места среднего менеджера с прозрачными перспективами, а жить лет десять на пособие.
Теперь молодежь стала теми, кто занимается переоформлением "основных инстинктов". И, что самое важное, этим она отказывалась от своего права на выражение основных инстинктов, от своего права на привилегированную рациональность. Эта ситуация следовала из всего консервативного структурирования молодежи, так что в 90-е новым лейбористам оставалось сделать всего один шаг, сказать: "смотрите, все общество гораздо эффективнее политики, но совсем не в том смысле, в каком истончившийся слой политиков пытается эту эффективность определять". Дело в том, что "базовая", "инстинктивная", "консервативная" эффективность в принципе не может быть содержательной - она всегда отдается на "доопределение" тому, кто демонстрирует большую эффективность, подвергаясь бесконечной реинтерпретации. Рок-группа более эффективна, чем сообщество менеджеров мелкой фирмы, но не потому, что она может принести большую прибыль, а потому что сама форма ее объединения отменяет проблемы, присущие фирме. Грубо говоря, пока выполняется определенное коллективное действие, оно уже эффективно, независимо от того, что оно может быть и "непроизводительным".
Новая молодежь осталась собой, то есть она не вышла за пределы задающих ее принципов, однако она оказалась "более молодой", чем ожидали. Политические процессы, связанные с этим моментом, естественно, не ограничиваются всего лишь распадом консервативной идеологии. На повестку дня встал тщательно затушевываемый до сего момента вопрос о дифференциации коллективных действий и недостаточности стандартных капиталистических теорий "организационного дизайна". Естественно, этот вопрос не может быть поднят в полной мере, о чем говорит хотя бы то, что "великие дни" встречи бритпопа и New Labour очень быстро сменились разочарованием. Тем не менее сам след "великих дней" остался - несмотря на его тиражирование.
Этот пример показывает, что сами по себе "молодежные революции" скрывают совершенно разные структуры, которые при поверхностном осмотре стираются близостью культурных форм. Например, "революции" 60-х носили откровенно консюмеристский характер (тема " satisfaction "). Фраза "вся власть - воображению" переводится как "вся власть потреблению" - такому потреблению, которое не сдерживается нехваткой воображения. Ситуация 90-х принципиально иная, что скрадывается тождеством культурных форм, например "рок-групп". Бритпоп - это в известном смысле существование рока в условиях, когда для него нет никаких оснований. В безвоздушном пространстве собственной истории. Не очень качественная, неоригинальная и не слишком перспективная в рыночном смысле имитация, которая тем не менее сопротивляется однозначной интерпретации кода "эффективности" как производства "нового", "новой потребительской стоимости" и т.п. Иначе говоря, новая рок-группа - это не воплощение идеологии ностальгии и не институционализация традиционализма, а всего лишь сопротивление неофилии как следствию потребительского кода. Эффективность без прикрас, пусть и пробавляющаяся время то времени воспоминаниями.
Несомненно, проведение параллели между Россией и Британией 90-х выглядело бы чересчур натянутым. И действительно, "великие дни" в России не осуществились. Юмор ситуации состоял в том, что ветхость одного определения эффективности (советско-комсомольского) была быстро заменена эффективностью квазиконсервативного толка. Было бы интересно проследить соотношение консервативной структурации молодежи с позднесоветской и, в частности, комсомольской. При всех отличиях несомненно и сходство - апелляция к молодежи как носителю рациональности/эффективности, пусть и по-разному интерпретируемой. В одном случае идеальный "молодец" - будущий топ-менеджер, в другом - аппаратный топ-руководитель. Несомненно, что советский консерватизм молодежи более содержателен. Однако речь идет не об этом, а о парадоксальной ситуации 90-х, наложившей запрет на появление чего-то вроде Cool Russia . Один жестко проинтерпретированный код эффективности (советско-комсомольский) был не только очень быстро заменен на стандартно-консервативный код, но и просто оказался социологически реализованным на одних и тех же эмпирически определимых группах (сегодняшнее поколение вечных "сорокалетних"). Молодость в России получила статус "двойной молодости" (так же как сорок лет - это всего лишь дважды по двадцать).
Фактически мы имеем два совпавших в какой-то внеземной гармонии процесса структурирования молодости/молодежи: код советской молодежи получает новую интерпретацию, но при этом эта интерпретация утверждается как "та же самая", что подтверждается закреплением статуса "вечно-молодых", людей, попавших в некое замкнутое пространство "акме". Молодость 90-х - это сверхконсервативный акмеизм, который с удивлением обнаруживает, что всегда существовала одна-единственная формула успеха. Реинтерпретация того, что "значит быть молодым", начинает цениться не в качестве ухода из-под гнета социальности (с налогами, нелепыми программами и т.д.), а как манифестация неких фундаментальных социальных законов, в центре которых оказывается молодежь как их навеки избранный фаворит. Конечно, это сверхконсерватизм, который даже не снился старым добрым тори.
Именно в такой ситуации возникла проблема странного поколенческого среза, образовавшейся в то время, которое еле уловимо отделяло одну молодежь от другой (то есть от той же самой). Эмпирически этот срез связывается с сегодняшними "тридцатилетними", во многих отношениях являющимися уже- сорокалетними. Однако их отличие состоит в том, что они, возможно, еще сохраняют ощущение неопределенной эффективности, которое когда-то можно было удержать в руках. Интеллект и "интеллектуальность" для них служат выражением этой эффективности, еще не отданной на откуп кому-то другому и не получившей стороннего определения.
В сфере эффективности, последующей за маркетизацией, интеллект оказался привязанным к оселку "коллективных действий", а "ум" - это изобретение таких действий и ассоциаций без привязки к их заранее заданному правилу. То есть "интеллект" является не столько меткой какого-то особого региона деятельности (науки, культуры и т.д.), сколько характеристикой самих форм коллективных действий, следующих за лакуной интерпретаций эффективности и лишь иногда получающих место в сфере собственно "интеллектуального производства". Молодежь 90-х состоялась (в своей, вероятно, не слишком большой части) только потому, что она оказалась "умнее" того, что о ней думали. Но это были не "великие времена", а, возможно, "великий день". Вопрос в том, сможет ли он продлиться сейчас.
[1] Многими подробностями политической и социальной истории возникновения феномена New Labour , а также указаниями на источники, я обязан А.Ушакову.