В геополитической западне

О "Метели" Владимира Сорокина

Новая повесть Владимира Сорокина «Метель» посвящена попытке преодоления бескрайнего русского пространства, как географически, так и метафизически. Это – вариация на тему песни «в той степи глухой замерзал ямщик». Земский врач Платон Ильич Гарин пытается доставить спасительную вакцину в российский медвежий угол, где свирепствует страшная эпидемия боливийской чернухи, превращающая людей в живых мертвецов, лишенных памяти, но зато обладающих неимоверной силой и агрессивностью.

Метель и чернуха

Что такое чернуха, мы хорошо помним по эпохе перестройки. Желание избавить народ от беспамятства и сумасшествия выглядит весьма благородно. Да, стремление решить задачи спасения всего человечества извечно было свойственно русской интеллигенции. Только вот выполнению этой миссии всегда мешали две извечные российские напасти – дураки и дороги. А еще часто к ним добавлялась метель, как мы знаем из литературы и из жизни. Метель – это настоящая русская стихия, ломающая все грандиозные планы по облагодетельствованию человечества. И семнадцать верст, отделяющие доктора от заветной цели, в метель становятся непреодолимым препятствием.

Помочь доктору в выполнении великой миссии спасения России и человечества должен возница Перхуша, владелец табуна из полусотни карликовых лошадок. Обратим внимание читателей, что в повести действуют три категории людей и животных – нормальные, маленькие (карлики) и большие (великаны). Путники едут по извечной русской глубинке, которая кажется едва ли на протяжении всей русской истории хоть как-то менялась – что в XIX столетии, что в XXI веке. Потому-то и кажется читателю в начале повести, что действие развертывается во времена Чехова или Льва Толстого. Только по ходу повествования понимаешь, что герои путешествуют несколько десятилетий спустя после окончания фантастической эпохи «новой опричнины», запечатленной в «Дне опричника» и «Сахарном Кремле», и лет за тридцать до того времени, когда наступает век «китайского преобладания» в России и мире, запечатленный в основной части «Голубого сала».

В новой повести Россия после того, как энергоносители в стране кончились, оказалась отброшена на столетие-полтора назад. Недаром маленькие лошади пришли на смену автомобильным моторам, а немногие оставшиеся автомобили за неимением бензина, который в середине XXI века в стране буквально на вес золота, ездят... на картошке. Что ж, картофеля в России всегда хватит. Хотя реставрированная в эпоху «новой опричнины» абсолютная монархия сохранилась, она лишилась своей опричной, террористической составляющей. Однако общий уровень жизни катастрофически деградировал, города опустели, уровень цивилизации вернулся в начало XX века. Впрочем, быт российской глубинки с тех пор не так уж сильно изменился и в сегодняшней России. Стабильность и уют здесь, как и в повести, обычно олицетворяли чай со сливовым и малиновым вареньем и прошлогодний номер «Нивы» (в советское время – «Огонька»). Еще когда-то таким символом достатка был телевизор, но в «Метели» телеприемник, называемый «радио» - это привилегия очень богатых людей. Неслучайно тот же Перхуша выменял на свое «радио» двадцать пять маленьких лошадок.

Дурная бесконечность русской истории поддерживается бескрайними русскими просторами, особенно враждебными человеку зимой. На пути путешественников встают бесчисленные препятствия, порождаемые как внешним российским пространством, так и внутренним состоянием русской души. Тут и вечная надежда на авось и на чудо, тут и пагубная склонность одурманивать себя наркотиками разного рода. Однако доктор временами осознает величие и поэтичность зимы и метели, читая им восторженные оды. Такова русская душа – зимой плохо, а без зимы – еще хуже.

От Берлина до Пекина

Сорокин приходит к еще одному важному выводу относительно природы человеческой души. Под воздействием мощного наркотика, имеющего вид прозрачной пирамиды, доктор Платон Ильич попадает в Рай. Сначала он испытывает все то, что чувствует человек, которого живьем варят в масле на медленном огне, а потом, пробудившись, испытывает неимоверное, ни с чем несравнимое счастье, когда понимает, что мучительной казни не было, и что он по-прежнему жив и здоров. Это воистину сверхрайское наслаждение.

Этот эффект, когда мрачному настоящему противопоставляют убийственно ужасное прошлое, всегда стремится использовать недемократическая власть. С помощью памяти о вполне реальных преступлениях и ужасах прошлого, будь то зверства Влада Цепеша по прозвищу Дракула или Ивана Грозного, Сталина или Гитлера, Иди Амина или императора Бокассы, стараются вытеснить из сознания преступления и несправедливости, свершаемые сегодня. Финал повести предсказуем и печален. Чуда не происходит. Народ в лице Перхуши гибнет. Его мертвое тело закрывает доктора от ветра и не позволяет тому замерзнуть насмерть.

Элиту же, олицетворяемую доктором Гариным, пусть и покалеченную морозом, спасают вездесущие китайцы. Теперь доктору придется служить новым хозяевам, и от этого бедняге невесело. То, что спасают его именно китайцы, вполне мотивировано географией повести. Ведь странствуют наши путешественники где-то в лесостепи, тянущейся по всему югу России вплоть до Дальнего Востока, и соприкасаются по ходу путешествия и с казахами, и с китайцами. Но все-таки в случае с Китаем роль играет не только география, но и история. Китайцы веками были приучены осваивать окружающие Поднебесную пространства, но при этом никогда не терять своей китайской сущности.

Характерно, что Европа в повести упоминается, но она уже явно никак не влияет на происходящее в России. Доктор ругается по-немецки, чем и ограничивается вклад Германии в русскую культуру XXI века. Здесь немецкое влияние приходит ровно к тому, с чего оно начиналось при Петре Великом. А еще доктор вспоминает, что в Берлине сейчас находится его возлюбленная Надин, и с завистью, но одновременно и сожалением отмечает, что в Германии «зимой нет снега, наверно дождливо и промозгло, а у них на Ванзее и озеро зимою никогда не замерзает, всю зиму плавают утки и лебеди…». В России же морозы и снег усугубляют общую неустроенность жизни, порождаемую феодальной властью и аморфным обществом.

Китайцы же к морозу и к снегу приспособились, как приспосабливаются они ко всему. И, в отличие от русских, ездят не на маленьких лошадях размером с куропатку, а на огромных лошадях-тяжеловозах размером с четырехэтажный дом, с успехом заменяющих электровоз. Вот этот конь, символ грядущей китайской мощи: «...метрах в ста от самоката стоял огромный конь, высотой с трехэтажный дом. Серый в яблоках, он был запряжен в громадный санный поезд, везущий четыре вагона – один зеленый, пассажирский и три синих, грузовых. Укрытый красной попоной, конь стоял, шумно пуская пар из широченных ноздрей. Вороны кружились над ним и сидели на его красной спине. Белая грива коня была красиво заплетена, упряжь сверкала на солнце стальными кольцами». Да, Китай вырвется вперед не благодаря передовым технологиям, а благодаря трудолюбию гигантской рабочей лошадки – китайского народа. Так что геополитический прогноз Сорокина оптимистическим никак не назовешь.

Одно утешает, что трагический конец происходит пока что только в литературе. Реальность еще можно поправить, но надо спешить.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67