1.
Есть однозначные симптомы. Например, когда в свободной продаже невозможно найти водку, легко и приятно объяснить это тем, что она не пользуется спросом – ну, допустим, по причине всеобщей трезвости, или, скажем, популярности магометанства. Но все эти гипотезы продержатся ровно до того момента, когда мы упрёмся взглядом в длинную очередь за тройным одеколоном, который берут ящиками. Тут уж обманываться сложно. Люди пьют, и пьют гадость; «всё понятненько».
Или вот. Я помню времена, когда в книжных магазинах невозможно было купить сочинения философов-идеалистов, или, скажем, православный молитвослов. Это можно было списать на пресыщенность советского народа, самого читающего в мире, ну или на торжество материализма и атеизма в умах его. Однако все такие предположения испарялись при виде дядь в очочках, сосредоточенно перелистывающих у прилавков очередную «Критику буржуазной философии» или какую-нибудь, прости Господи, «Библию для верующих и неверующих». В этих кучах словесного навоза, которые противно было держать в руках, искали жемчужины – цитаты из Ницше, Фомы Аквинского или даже Библии. Мне как-то показывали самодельное Четвероевангелие, настриженное из трудов Емельяна Ярославского и прочих профессиональных богоборцев.
Интересно, что в позднее время авторы «критик буржуазных философий», отдавали себе отчёт в природе читательского интереса к их трудам, так что ложечка вкусненького буржуазненького на тарелку блёклой марксятины была практически гарантирована.
В наше политкорректное время примерно ту же рыночную нишу заняла литература, обличающая антисемитизм. В книжке с названием типа «Антисемитизм: мифология ненависти» или «Духовный облик юдофоба» можно найти запрещённое – абзац из речи Геббельса, рискованную карикатуру из «Таймс» полуторасотлетней давности, а иной раз даже страничку-другую Мартина Лютера, который, знаете ли, жидоед ещё тот. Покупают такие книжки ровно за этим.
Разумеется, покупатели совсем не обязательно антисемиты, явные или скрытые – точно так же, как за цитатами из Аквината охотились отнюдь не католики. Просто люди всегда интересуются тем, что от них прячут, особенно когда прячут демонстративно. Поэтому популярность подобной литературы гарантирована. Авторы, чуя конъюнктуру, охотно идут навстречу читателю: «а на четырнадцатой странице мы вам покажем два абзаца из Майн Кампф».
2.
Небольшая брошюра[1] – чуть более ста страниц, треть из которых приходится на биографические справки и приложения — Вальтера Зульцбаха[2], — столь утилитарного отношения к себе отнюдь не заслуживает.
В «Двух корнях евреененавистничества», конечно, хватает и пристрастия, и гнева. Но объективных исследований антисемитизма (как феномена общественного сознания) нет, или они неизвестны широкой публике. Стоит по крайней мере признать, что «Два корня» — книжка настолько объективная, насколько вообще человек может быть объективным в вопросе, затрагивающим его лично.
И ещё одно. «Два корня» были изданы в пятьдесят девятом, в самом конце «послевоенного периода», когда ещё жива была память Нюрнберга, а Израиль только-только отстоял право на существование. В ту пору «память Холокоста» уже становилась чем-то вроде новой гражданской религии Европы, но ещё не была кодифицирована – то есть не была выработана система штампов, обязательных к воспроизведению. Уже нельзя было подвергать сомнению основополагающие догматы, но по некоторым вопросам – ныне наглухо закрытым для обсуждения – можно было иметь своё мнение и даже его доказывать. Вальтер Зульцбах этим правом активно пользуется, чем и интересен.
3.
Основными догмами современной теории антисемитизма являются, во-первых, догмат о его исключительности, во-вторых, о его всеобщности, и, во-вторых, догмат о его иррациональности.
Первый догмат выражается словами «нельзя сравнивать». Нельзя, недопустимо уподоблять все виды ксенофобии и ненависти к тем или иным народам – и антисемитизм.
Конечно, всякая ксенофобия отвратительна, причём как раз потому, что она подобна антисемитизму или может привести к антисемитизму (по формуле «сегодня ты ненавидишь велосипедистов, а завтра евреев») – и всё-таки антисемитизм отличается от любых фобий и маний, причём это отличие не ситуативное, а сущностное. Его нужно постоянно подчёркивать и о нём говорить, но нельзя – кощунственно! – описывать в каких-то количественных характеристиках. Евреи не просто «самые пострадавшие», не только самые «несправедливо пострадавшие», даже не «самые лучшие из самых пострадавших» — то есть всё это так, но всё-таки не дотягивает. О нет, антисемитизм – нечто исключительное и ни с чем не сравнимое вообще. И эта исключительность сама исключительна: о ней можно говорить бесконечно, но только затем, чтобы выпуклее подать эту ниначтонепохожесть и никчемунесводимость.
Второй догмат можно изложить примерно так: евреи ненавидимы и преследуемы во все века и среди всех народов, везде и всегда. Все народы повинны в антисемитизме, абсолютно все. Хотя и не в одинаковой мере – но последнее нужно объяснять случайными историческими обстоятельствами, например, отсутствием евреев) — из-под которых, как свиная кожа из-под стирающейся позолоты, рано или поздно вылезала всё та же печальная закономерность. Необходимо всякий раз особо подчёркивать роль христианских церквей в гонениях, особенно – обвинения в убийстве Христа. Равно как и корысть и безумие масс, подстрекаемых лукавыми эксплуататорами, равно как и кровавое безумие нееврейского национализма, в особенности русской черносотенной стихии… Холокост – чудовищный, но закономерный итог этих бесконечных гонений и притеснений, вершина пирамиды, апофеоз тысячелетнего зла.
Третий догмат состоит в том, что антисемитизм не имеет никаких рациональных причин. Нельзя даже и помыслить, что это чувство – и соответствующие действия – хоть как-то связаны с какими-то действиями самих евреев, что евреи хоть чуточку виноваты в том, что их недолюбливают. Предполагать и тем более обсуждать подобное – проявление антисемитизма, а не попытка его анализа. Нельзя при том сказать, что еврей вообще никогда ни в чём не виноват (бывают же плохие евреи) – но любая его действительная вина не должна считаться истинной причиной антисемитизма, о нет.
Чуть более терпимы ссылки на социально-экономические причины антисемитизма, но с непременным указанием на их недостаточность. Дальше идёт в ход психология и физиология – дескать, антисемитизм есть зависть неуспешных к успешным, генетически неполноценных к счастливым обладателям доброкачественных генов и т.п. Об этом можно и нужно говорить много и подробно. Но, в общем-то, и это, в конечном счёте — человеческие, слишком человеческие причины, как недостаточно глубокие и недостаточно низменные. О нет, спустимся же в пещеры мерзости! Антисемитизм, несомненно, имеет корень иррационально-зоологически-психопатологический, это некий отвратительный изъян человеческой природы как таковой. Он коренится в «ненависти к чуждому и непонятному», «инфантильных комплексах», «некрофилии» и прочих смрадных безднах. Самые же его корни – как истоки Нила: их никто не ведает, но они, несомненно, текут по ужасающим джунглям коллективного бессознательного.
В религии Холокоста антисемитизм занимает место первородного греха – всеобъясняющей и необъяснимой в своей последней глубине причины мирового зла; поколения исследователей изощряются в попытках ещё углубить эту пропасть, превратить её в марракотову бездну чернильной тьмы.
4.
Разумеется, и Зульцбах настаивает на том, что отношение к евреям нельзя считать просто ещё одной разновидностью ксенофобии. Для него юдофобия – нечто большее: это смесь обычного неприятия чужака и осознание того уникального положения, которое занимают евреи в христианском универсуме.
Здесь вступает в силу его теория взаимоотношений евреев и католической церкви – шире, христианских церквей как таковых.
Обычная трактовка гласит, что христиане всегда были заклятыми врагами евреев, и именно христианство было и остаётся причиной преследований. Под этот тезис подобраны определённые факты. Автор «Двух форм евреененавистничества», изучавший этот вопрос подробно, делает из тех же фактов иной, довольно неожиданный вывод.
Согласно его трактовке, Церковь всегда воспринимала иудаизм двояко. С одной стороны, иудейство рассматривалось как своего рода ересь, причём ересь более древняя, чем само христианство, ибо иудаизм настаивал на своей верности старине, первоначальному откровению (насколько это было обоснованно – другой разговор). Еврейство – «мать ересей», в каком-то смысле их корень, начало всякой лжи. Учитывая, кого христиане считали её отцом, неудивительно, что в еврее видели самого дьявола, ищущего погубить христианскую веру.
С другой – само существование еврейского народа было, оказывается, критически важно для осуществления христианских чаяний: по учению Святых Отцов, именно обращение евреев в христианство было необходимым условием Второго пришествия. Если евреев вдруг не станет – то есть они будут истреблены, но истреблены нераскаянными и упорствующими – сама перспектива спасения окажется под вопросом. Евреи, по словам Августина, не только могут, они должны существовать, и именно среди христианских народов, которые должны в конце концов обратить упрямцев в истинную веру.
Поэтому церковь была заинтересована в том, чтобы евреи были унижены и обесчещены – но ни в коем случае не уничтожены: пока они не приняли веру Христову, они должны сохраниться, до полного крещения всего Израиля. Но они должны сохраняться в таком виде, чтобы торжество Церкви было очевидно и наглядно – то есть в самом жалком и отвратительном.
Это и объясняет невероятную живучесть евреев. По словам Зульцбаха, «то, что евреи пережили Средневековье,… часто расценивается как чудо. Но… понять, почему евреи выжили, не так уж трудно. Того хотела Церковь: потому что считала евреев важнейшей частью Божьего плана».
Итак, евреи выжили под сенью церковной ограды. Церковь относилась к ним примерно как сказочная мачеха к Золушке – не любила, держала в чёрном теле, но всё-таки на мороз не выгоняла, так как побаивалась золушкиного Отца, первым ребёнком Которого было всё-таки еврейство.
Дальнейшую историю юдофобии автор объясняет тоже своеобразно – как побочное следствие секуляризации, каковую автор понимает не как «борьбу с религией» как таковой, а скорее, как приватизацию христианского духовного наследия – включая и христианское отношение к евреям. Транслированное на светские реалии, оно в конце концов породило «расовую теорию» и антисемитизм в привычном нам смысле слова.
Впрочем, наглядно продемонстрировать, как именно происходит эта трансформация, автору не удалось: здесь, похоже, избранный метод начинает ему изменять, реальность не прогибается под конструкцию. Тем не менее, некую правду он ухватывает – например, когда пишет, что только полная внутренняя секуляризация делает возможной идею окончательного решения еврейского вопроса, избавления от евреев силой.
В последней части брошюры, где обсуждается будущее евреев, автор откровенно не знает, что сказать. Чувствуется, что израильский проект вызывает у него скептицизм, связанный, видимо, с новым антисемитизмом – на сей раз арабским (в котором евреи, ну, конечно же, неповинны). С другой стороны, и будущность европейского еврейства представляется ему не вполне понятной. Книга завершается новым обращением к церковной тематике – где автор выражает надежду, что именно христиане возвысят голос против светского евреененавистничества, а также пересмотрят свои отношения с еврейским народом, осознав и признав его важность для самой христианской доктрины.
Теперь мы видим, что упования профессора исполнились.
Брошюра была опубликована задолго до того, как традиционный либерализм, некогда считавшимся последним прибежищем еврея, уступил более мощной, но и больше обещающей силе. Победа неоконов над ойкуменой стала и победой диспенсационализма, радикального протестантского учения, отводящего евреям исключительное место в мироздании. Он и поныне остаётся духовной опорой Америки, а христианский сионизм приобрёл невиданную доселе значимость, став одной из направляющих сил современной истории.
Что до Европы, то в ней культ Холокоста остался единственной идеологией, о которой можно сказать, что она полностью легитимна. Это нечто такое, в чём невозможно сомневаться даже тем, кому позволено сомневаться во всём.
5.
Интересна в этом смысле дальнейшая судьба антисемитизма. Она, похоже, зеркально повторяет судьбу еврейства, как её видел Зульцбах.
Евреям некогда предъявлялось обвинение в богоубийстве. Теперь выяснилось, что евреи – единственное, что осталось после того, как Gott ist tot, они сами — единственное оставшееся наследие умершего Отца. Именно этим они так драгоценны. Потому-то антисемитизм объявлен и утверждён величайшим из возможных мыслепреступлений, отцом всех фобий, от ксено до гомо, ересью ересей современного мира. Это как бы бунт против основ современной цивилизации, торжественно именующей себя «иудеохристианской» (или «постхристианской», где «иудео» и «пост» неким образом взаимозаменяемы).
Разумеется, антисемитизм – не единственная форма бунта против Системы. Но это та форма, на которую Система реагирует демонстративно и жёстко, то есть показательно.
Но антисемитизм не должен быть истреблён полностью и навсегда, о нет. Антисемиты – постоянно уличаемые в своей преступной слепоте (выражение, некогда применявшееся к упорствующим в иудаизме евреям), одержимые гнуснейшими страстями, должны быть преследуемы, гонимы, их можно и нужно лишать работы, сажать в тюрьмы (сейчас «отрицание Холокоста» стало официальным поводом для неиллюзорного тюремного срока), их можно и нужно травить, унижать, но именно для этой цели они должны всё-таки быть и как-то воспроизводить себя. Поэтому антисемитизм поддерживается и будет поддерживаться – усилиями «всех заинтересованных сторон».
Впрочем, не обязательно быть антисемитом, чтобы слыть антисемитом. Некоторые классы, социальные слои, а также народы – особенно угнетённые и подавленные, носители недоброкачественных генов – ныне принимают на себя ещё и крест постоянного подозрения в латентной юдофобии, каковая, в свою очередь, является достаточной причиной для наложения стигмы, отказа в правах, а то и в хлебе.
Как это делается в России, где данная логика применяется политиками и публицистами с бесстыдным простодушием: «народу нельзя давать демократию и свободные выборы, потому что он проголосует за погромщиков и жидоедов». Это – аргумент, который volens nolens понимают и в Страсбурге, и в Брюсселе.
6.
Внимательный читатель может заметить, что я ничего не говорил о самих евреях. Почти ничего не говорит о них и наш автор, кроме ряда банальностей.
И в самом деле, как антисемитизм, и уж тем более борьба с таковым, могут вполне обойтись без гипотезы об их существовании. Достаточно образа еврея, даже, если хотите, чучела. Его можно сделать из подручных материалов: символа «инаковости» (даже не шляпы с лапсердаком, достаточно могендовида на цепочке), символа «талантов и возможностей» (надеть шляпу на мешок, набитый деньгами и учебниками физики), и символа «страданий» (под шляпу засовывается дымовая шашка, чтобы над чучелком курился дымок вечного кострища). Ах да, самое важное: обмазать чучелко смолой. Всякий, кто его ударит, к нему прилипнет. И чем сильнее бьёт жидоед проклятое чучелко, тем сильнее прилипает.
Хорошо ли это для самих евреев? Сейчас – да: можно сказать, что они отлично устроились. Судя по всему, они приложили невероятные усилия, чтобы получить эту роль. Но это именно роль, причём в пьесе, написанной не ими.
Счастливый ли это билет – время покажет.
* * *
Примечания:
[1] См.: Зульцбах В. Два корня и формы евреененавистничества. М.: Издательство "Европа", 2009.
[2] Вальтер Зульцбах – университетский учёный, профессор социологии Франкфуртского университета, вовремя перебравшийся в Америку. У нас известен сочинением «Основы образования политических партий», написанным в послевоенной Германии начала двадцатых.