Скиф Браток. У памятника Маяковскому

От редактора. Я познакомился с Матвеем Крыловым (известным также как skif_bratok) задолго до того, как он плеснул воды в лицо прокурору и прокричал «Не забудем, не простим!». Общение с ним было очень интересным – то ли с него Захар Прилепин написал «Санькя», то ли – наоборот – Матвей материализовался в московской жизни, как персонаж уже написанного романа. Я собирался записать интервью с ним, да не сложилось как-то. Потом его посадили, потом он вышел. И мы встретились уже в Государственном центре современного искусства на каких-то дебатах с участием Осмоловского и Литвина. И вот вдруг Всеволод Чернозуб прислал мне свою большую беседу с ним. Я публикую ее в «Русском журнале», как художественный и общественный документ.

Предупреждение. Текст содержит ненормативную лексику, и читать его вы можете, только если достигли 18-ти лет. Кому-то может показаться, что он содержит в себе признаки «разжигания» в отношении многих социальных групп, задевает чувства верующих и неверующих, а также оскорбления в адрес представителей власти. Этим людям так же, как и несовершеннолетним, не рекомендуется читать этот текст. – Александр Морозов

* * *

Часть I

Всеволод Чернозуб: Можешь рассказать о себе? Кроме того, что Скиф ходил на акции, сделал Маяковские чтения, а потом попал в тюрьму.

Матвей Крылов: Многие где-то что-то слышали и воспроизводят это миллион раз, что последнее было, по тому и судят. Я, например, про своих друзей и знакомых знаю практически всё - потому что интересовался, спрашивал. Я не хочу ассоциироваться с человеком, облившим прокурора водой, хотя это был один из главных перфомансов моей жизни.

В.Ч.: Где ты родился?

М.К.: Я родился в жопе, в дыре, в маленьком шахтёрском городке без каких-либо альтернатив и перспектив. Люди там умирают в 25 лет, в среднем. Недавно писал, что похоронил в Гае знакомых и друзей больше, чем мне лет, человек 30 точно. Это такой городок, которых в России миллион.

В.Ч.: Спивались, наркотики?

М.К.: И спивались, и наркотики, и вообще сама обстановка очень депрессивная. Там у всех одинаковый сценарий жизни. Ты пошёл в садик, в школу, получил среднее специальное образование, пошел на комбинат горно-обогатительный. Либо к сорока пяти не остаётся здоровья и ты спиваешься, либо к двадцати от передозировки умираешь.

В.Ч.: Ты как оттуда уехал? И почему?

М.К.: Я никогда не был интеллигентным мальчиком. Общался с такими отбросами общества. Сначала тусил с панками. Потом начал общаться с обыкновенной гопотой. Мой брат – человек с четырьмя судимостями, сидевший, живущий по воровским понятиям. Я тусил с людьми старше меня лет на десять. Они употребляли что-то, я с ними употреблял, они шли воровать, я шёл с ними. Они избивали, отнимали мобильный телефон... Могу сейчас наговорить на несколько уголовных дел... Жил как обыкновенный отморозок.

В.Ч.: Сколько тебе было, когда появилась НБП?

М.К.: Тринадцать лет. У меня был друг панк. Он давно эмигрировал с семьёй в Германию. Каким-то образом к нам попала “Лимонка”. Мы прочитали и прониклись очень. Для нас современной литературой был школьный курс. А там мы узнали про Берроуза, про Алистера Кроули, узнали про альтернативную музыку. Это был безграничный мир. Мы начали интересоваться, какое-то время просто получали газету. А потом я путешествовал по России, встречался с нацболами, жил у них. И так познакомился с человеком, оказавшимся для меня судьбоносным. Когда вокруг стали сажать за грабежи и кражи, он предложил приехать в Москву, в гости. И всё, я поехал. Даже недели не прошло, как после акции заехал на сутки, семнадцатилетний. Потом я понимал, что в Гае меня ждёт либо военкомат, либо тюрьма. И здесь в конце концов ждёт тюрьма. Я сделал выбор, что лучше сидеть за убеждения, чем за мобильный телефон.

В.Ч.: А ты не думал пойти учиться, например? Твои фанаты люди, в основном, с очень хорошим образованием.

М.К.: Я учился, поступил на бюджетку в Политех, факультет технологии машиностроения в Оренбурге. Дань родителям. Мама попросила. Поступил, курс отучился, бросил и уехал. Если тогда не понимал, что там делать, то сейчас вообще не представляю, кем бы я был... Инженером в какой-то дыре и работал бы на заводе. Не было бы ничего интересного, что есть сейчас. А что касается поклонников... Просто есть люди, которые условно дрочат на тебя. В основном внимание связано с личными страхами. Не все готовы быть отморозками, не все готовы быть бесстрашными и отважными. То же самое про любовь к НБП. Их любили потому, что не могли себе позволить дать в лицо чиновнику, захватить что-нибудь. Это такие скрытые комплексы человеческие.

В.Ч.: Те, кто приходил в НБП – они приходили освободиться?

М.К.: Самые мощные организации всегда были в регионах. Люди пытались сломать жизненное устройство. Найти отдушину, где они забывали бы про свои заводы, про ноющих родителей, про постоянную нехватку денег. Ходили ночью бомбили офисы Единой России, закидывали краской, делали граффити, поджигали что-то. Каждый угорал по-своему.

В.Ч.: После “Санькя” модно было говорить: если бы этим ребятам дали образование, деньги, стали бы они бунтовать?

М.К.: У нас многие из хороших семей, с образованием, с тремя высшими есть. Это не мешало каким-нибудь кандидатам наук участвовать в акциях. Здесь дело в другом. Есть альтернативный взгляд на политику в России, отвращение к официальной политике. Нас не устраивает модель государства. Флаг НБП и само название национал-большевистская партия будят человеческие страхи на уровне подсознания. Человек смотрит на флаг и ему страшно: “Бл*дь, п**дец, фашисты. Это какие-то у*бки”. Он читает “национал-большевистская партия” и берётся за голову. “Сталин, Берия, ГУЛАГ” – плевок в общество, в аккуратность и осторожность. Что все такие умные, интеллигентные, все друг друга любят. Люди на чувстве отвращения выходили из своих пятиэтажек и что-то делали. Никто не думал о политическом капитале, не хотел сидеть в Госдуме. Хотели экшна, чтобы улицы горели, менты убегали и плакали в подворотне. Все хотели кардинального слома.

В.Ч.: Это не политика, а субкультура, мировоззрение?

М.К.: Можно назвать это сектой. Для всех секта – там, где ущемляют людей и похищают квартиры. А для меня секта это группа, которая чем-то соединена и что-то делает. Вот прошла монетизация льгот. Одни просто сказали “мы против”, другие пошли на митинги, а нацболы захватили место, где сидел человек, лоббировавший закон. Акции нацболов и есть программа НБП. По-моему нет такой проблемы, о которой нацболы бы не сказали.

В.Ч.: А как менялись поколения? Чем они отличаются между собой и было ли предыдущее - Аксёнов, Прилепин - более талантливым?

М.К.: Они родились, получали образование и жили в другом государстве. У них не было интернета, возможности что-то высказать. Не было свободных сми, и они делали ох*ительную газету, создали пласт контркультуры. Интернет такая палка с двумя концами, он нас сожрал. С одной стороны, мы можем говорить, с другой – говорим, но без агрессии. Люди агрессию проявляют только когда с чем-то сталкиваются, с каким-то п**децом.

В.Ч.: Получается, у нашего поколения нет протеста? Нельзя повторить опыт НБП, создать арт-проект коллективный?

М.К.: Тогда у меньшинства было желание что-то замутить. Сейчас есть спрос на глобальную движуху и объединение, но все почувствовали личный успех. Взять, например, Навального. Я его воспринимаю не как личность, а как проект со своим брендом. У Навального получилось, соответственно появляется другой человек, он хочет стать вторым Навальным. Появляется третий, четвёртый, пятый, десятый и все хотят сольную карьеру. Здесь возникает вопрос: “Почему мы, поколение двадцатилетних, должны подключаться к условному оргкомитету?”. Куда входят люди, которые в принципе уже всё про*бали.

В.Ч.: А кто может и должен сменить условного Немцова? Ты, Яшин?

М.К.: Да не, Яшин это тот же Немцов. Мы недавно разговаривали с Журавлёвой (Маргаритой, лицом антипутинского календаря журфака МГУ) о нашем поколении и как-раз обсуждали Гончарова (Кирилл, лидер московского молодёжного «Яблока»). Гончаров тоже молодой, но по мировоззрению это сорокалетний мужик. Он мыслит и думает как сорокалетний мужик.

В.Ч.: В чём это выражается?

М.К.: Вообще... В поступках его, в акциях, в позиции, в манере общения.

В.Ч.: Многим же это нравится?

М.К.: Гончаров ориентируется на старую, взрослую интеллигенцию. Такой мальчик-отличник, учившийся в школе чтобы его похвалили. Хотя и многим взрослым это не нравится. Я же ориентируюсь на двоечников за поведение, прогуливавших школу. Молодым нравится моя манера общения, на тюремной фене или дворовой.

В.Ч.: Каким должен быть современный политик? Вот Навальный в трендах хорошо ориентируется. В спецприёмнике Петя Верзилов читал лекцию про современное искусство. Они там много часов спорили.

М.К.: Навальный в любом случае политик не моего поколения. Он человек условно тридцатилетних. Людей, без убеждений и взглядов. Вообще что такое Навальный? Кто это? Либерал или националист? Радикал или умеренный?

В.Ч.: Он отвечает так же, как и ты, что идеология не важна...

М.К.: Навальный как Медведев. Навальный реально политик медведевского периода. Президент никакой, непонятно что за человек, кто принимает решение. Просто говорящая голова. То же самое и Навальный. Одновременно я вижу множество ребят, талантливых, умных, почему-то работающих либо на Навального, либо на других людей того же формата. Или третий вариант, условная Кичанова. Я не воспринимаю её серьёзно, как участника оппозиционного движения. Это тот самый увлекающийся хипстер. Я не знаю, что из неё вырастет и чем она будет в дальнейшем заниматься.

В.Ч.: Молодой политик должен быть радикалом?

М.К.: Если называешь себя радикалом и говоришь, что все менты ублюдки, то не можешь писать заявления в полицию. Даже если у тебя отжали мобильный телефон. Если ты говоришь, что против коррупции, то не имеешь права покупать военный билет.

В.Ч.: Это поведение убежденного человека. А как политик должен себя вести?

М.К.: Взять за пример Болотную и Площадь Революции. Мой политик, мой лидер не должен был соглашаться на Болотную. Мы должны приучать людей к постоянному конфликту. Когда ты приходишь на акцию и чувствуешь – п**дец, вот сейчас может произойти что-то страшное. Чтобы в воздухе чувствовалась напряженность. Идя от Октябрьской до Болотной я чувствовал расхлябанность... Сапрыкин говорит, мы там взбаламутили что-то. Вот именно взбаламутили! Такая муть, что вообще никто ничего не понимает.

В.Ч.: Условные простые люди сами говорят: “Да-да, мы не хотим лезть под дубинки”. Понятно, что отчасти это пропаганда, а отчасти...

М.К.: Понимаешь, есть разница между двумя пропагандами. Одна терпильская, типа мы выращиваем поколение терпил. И вторая позиция - мы выращиваем смелых людей, гордых. Немцов, Удальцов, Каспаров придумали кучу мотиваций, почему нужно уйти на Болотную, почему нужно уйти с Манежной на Пушку. Объяснили миллионы раз зачем это нужно сделать. Если бы все эти силы и энергия были потрачены на другое... Остался популизм: «Ах, п*дец, мы против Путина, сейчас белые ленточки наденем и пойдём к Кремлю, погуляем по Садовому кольцу, сугроб на машину насыпем». Я, девять лет занимавшийся политикой, испытываю огромное отвращение ко всей оппозиционной движухе.

В.Ч.: Почему?

М.К.: Потому что из моего мира, оппозиционного, опасного, сделали беззубый карнавал. Это мейнстрим, это популярно и утратило смысловую нагрузку. Ну, хоккей, мы все за честные выборы и против Путина, а дальше-то что?

В.Ч.: Я не понимаю претензий твоих. Это выхолостило какой-то смысл?

М.К.: Да, это просто поп-культура, пошлятина.

В.Ч.: В общем-то задача и сделать всё пошлым. Перевести один плохой мир в другой, но более комфортный.

М.К.: Я в таком тупике нахожусь. Я ведь тоже всегда хотел, чтобы на митинги выходило дох*я народу. Я всегда хотел, чтобы люди говорили и писали только об этом. Чтобы Путин и Медведев обращали внимание. Но сейчас не в восторге от происходящего.

В.Ч.: Если появятся честные выборы, свобода слова и Лимонову поставят памятник на Триумфальной – будешь доволен?

М.К.: Будет другая жизнь совершенно. Если случится – хорошо, нельзя же всё время что-то отрицать.

В.Ч.: Есть ощущение, что мы живьём были съедены революцией и стали свидетелями своего съедения?

М.К.: Да, конечно. Я как раз наблюдал всё из тюрьмы. Знал, что 4 декабря кто-то выйдет на Триумфальную. Максимум тысяча человек, но будут устраивать всё как нужно. Потом Чистые пруды, потом появляется новость, что Немцов кого-то увёл на Болотную площадь. Я сразу вспоминаю конфликт с Алексеевой и думаю: “Бл*, ну *баный в рот, опять одни и те же грабли”. И когда вышли на Болотную сколько-то тысяч людей, первое мнение моё – завысили численность. Я сижу и объясняю в камере: “Ну не, это специально так говорят”. Сам себя поймал на том, что не верю. А потом начали звонить: “Да тут п*дец, революция!”. Ирина мне говорила, моему сокамернику звонил сын: “Я иду на митинг!”. Мама другого сокамерника была на митинге. И даже когда тема обсуждалась в тюрьме, я даже в тот момент не верил.

В.Ч.: И как в тюрьме воспринимали?

М.К.: Зеки понимают всё немного проще, чем люди на воле. Зеки все за оппозицию. Они сидят и говорят: “Бл*, молодцы ребята, ох*енно!”. Наверное, всем нужно, чтобы х*й подкрался к жопе... Когда случилось, тогда человек понимает, что что-то не так. Зек, он находится под п*децом и понимает, что эти люди правы, а власть – пидарасы. И нужно выступать против них. Ему не нужно придумывать никакой мотивации. А вот людям на воле нужно сто мотиваций, чтобы куда-то выйти. Дубинки не дубинки, завтра на работу, что подумают соседи, кто эти люди...

В.Ч.: А когда зек выходит? Ваш идея с Союзом заключенных провалилась. Зеки оказались непротестующим элементом?

М.К.: Мы идеалисты. Мы хотим, чтобы все были бунтарями. Это там он зек, а на воле такой же человек. Пытается устроиться. У него ещё больше проблем, чем у простого человека. Освободился, нужно как-то адаптироваться. Ладно, я вышел через два месяца, мне не потребовалась реабилитация. А если человек просидел лет семь, жил в треугольнике “шконка, шлёмка и параша”. Выходишь и испытываешь панику даже от того, что над тобой крыши нет.

В.Ч.: Ты вышел и что почувствовал?

М.К.: Мне звонили, спрашивали что-то, комментарии. Говорили: “Вот, зародилось гражданское движение”. На тот момент реально было трудно что-то прогнозировать. После четвёртого февраля, посмотрев на людей, толпами уходивших с митинга, я понял, что никакого будущего у этого нет.

В.Ч.: Есть позитивные моменты в том, что произошло?

М.К.: Всем было интересно жить эти три месяца. Всё прикольно, лайкали в фэйсбуке, всем понравилось. Уже не забудут.

В.Ч.: Мне кажется, за три месяца люди стали радикальнее вождей.

М.К.: Потому что они разочаровались в вождях. Те оказались бестолковыми. Они не готовы на дальнейшие шаги.

В.Ч.: Какой формат митинга нужен сейчас?

М.К.: Сейчас мы приходим на митинг, стоим, задравши голову, слушаем условных лидеров, которые ничего нового не говорят. А всё должно свестись к формату ультиматума. Демонстрация сидячая или стачка, Майдан. Все приходят и говорят, что пока требования не будут выполнены, никто не уйдёт. Вот и всё. Чтобы что-то изменилось в стране, нужен политический кризис. Он может быть спровоцирован если люди, например, захватят ЦИК или АП, или не уйдут с Манежной площади. Нужно быть смелее, чтобы достичь результатов, нужно чем-то рисковать. А никто не готов. Все такие ох*енные, преуспевающие, креативный класс. Они работают потому, что Путин торгует нефтью.

В.Ч.: У тебя нет детей, семьи, обязательств, нечего терять. Тебе легко говорить, а представь отца семейства?

М.К.: Пускай даёт нам деньги. Я выполняю функцию такого революционного матроса. Я тот рубильник, которым выключают свет. А дальше делайте своё дело.

Часть II

В.Ч.: Поэтические чтения – часть политики?

М.К.: Да, это часть политической жизни России. Яркий проект, интересный и своим бэкграундом, и своим форматом. Со свободными микрофонами, молодыми ребятами, талантливыми и бестолковыми. Одно условие: мы никогда не будем выпрашивать разрешения собираться.

В.Ч.: Есть, например, поэтические встречи на Яузе, Арс-Пегас устраивал. Их вообще никто не трогает.

М.К.: Ну да, люди выбирают мирные льдины и дрейфуют где-то. Это всё равно, что выйти на Болотную несанкционированно. Путин и вся система будут довольны, если несанкционированные акции будут на Болотной.

В.Ч.: Но ведь на поэтические чтения ходят милые люди, милые девочки с большими глазами.

М.К.: Что такое поэтические чтения? Это не захват кабинета, но тоже одна из ступеней воспитания в человеке храбрости. Чтобы потом девочка рассказала подругам: “Знаете, мы вчера читали стихи у памятника Маяковскому”. Ей скажут: “Слушай, как же менты там?”. А она им: “Да какие менты! Нам вообще пох*й на ментов. Маяковские чтения написали, что не требуют разрешения”. Мы приучаем людей быть немного самостоятельными.

В.Ч.: Что-то похожее Лоскутов говорит о Монстрации. Ты к нему как относишься?

М.К.: Очень хорошо. А его монстрации воспринимаю как ответ всей протестной движухе пошляцкой. Видимо, у нас с Лоскутовым в разное время шло развитие. Если он понял ещё тогда, с самого начала, фарс протеста, то я сейчас понимаю.

В.Ч.: А к Пусси Райот как ты относишься?

М.К.: Отличный художественный проект. Люди нарывались на конфликт. Они его добились. Понятное дело, что с моральной т.з. мы должны им помогать и защищать их. Но с другой стороны – почему? Когда начинаешь что-то мутить, ты закладываешь последствия. Говоришь, ребята, я сделал этот п*дец, а вы мне помогайте потом. Я готов им помогать, но... Вот смотри, Маяковские чтения и Пусси Райот связаны как раз поиском конфликта. Мы его ищем и получаем.

В.Ч.: А для чего он вам? Чтобы в нём работать? Чтобы изменить ситуацию?

М.К.: Война всегда говорила: “Делай как я”. Хочется заразить кого-то примером. Вот люди не боятся получить п*юлей от мусоров. Вот люди не боятся в храме поплясать. Почему ты этого не можешь сделать? Появляются говорящие: “Да я тоже могу!”. И человек понимает, что в принципе смелых людей в России много. И в следующий раз, когда мусор у него потребует взятку, он может запросто дать ему в лицо.

В.Ч.: Войне и НБП постоянно нужен конфликт. Пропадает конфликт, пропадают они. Но такой опыт невозможно транслировать. Он не подходит массам. Это не революционная, а террористическая тактика.

М.К.: Нет, это философия. Чего добились хиппи в 68-м, чего добились в Сорбонне? Они добились дох*я всего.

В.Ч.: Это было массовое движение. А Война про другое.

М.К.: Вот взять формат Вудстока. Там были Чёрные пантеры, был Джерри Рубин со своей бандой. И они все объединялись, что-то делали. И они же не выпрашивали никогда чьего-то разрешения. Свободно курили дурь, жрали ЛСД, устраивали тусы, ебались на центральных площадях. Хотя здесь, конечно, разница в среде обитания. В России всегда будет Война.

В.Ч.: Я говорю, что ориентация на конфликт, это ориентация смертника. Нельзя сказать: делай как я, - и застрелиться.

М.К.: Да, за ней могут следовать только самоубийцы. Это нормально. Мы просто вклиниваемся и говорим, что есть альтернативное мнение. Не стоит смотреть телевизор. Есть вот такие ребята, пообсуждайте лучше их.

В.Ч.: Ну вот ты их обсудил, они стали частью спектакля. Такие фокусники: глотнул шпагу - молодец. Я заплатил за билет и ушёл.

М.К.: Понятное дело, что в целом, такое потребительское отношение ко всему. Поставил лайк, написал в твиттер, всё круто, ох*енно.

В.Ч.: Вот интересно: к тебе ходят в основном студенты. В них есть революционная интенция?

М.К.: Нет вообще. Это миф, как пролетариат. Красиво звучит, ох*енно – вот мы ща захватим кампусы, аудитории, повесим там флажок и что-то будем требовать. В современном обществе ничто старое не функционирует. Капитализм, социализм, либерализм – всё двадцатый век, пережитки старого времени.

В.Ч.: Как студенты будут бунтовать сейчас, без захвата аудиторий?

М.К.: Среди нацболов много студентов. Студенты и так участвуют в протестной движухе. Просто нет такого класса, как революционные студенты.

В.Ч.: Т.е. наше поколение не осознаёт себя как поколение?

М.К.: Да. Есть люди, есть осознание гражданской ответственности. Я в чем-то участвую, не потому что студент или пролетарий, а потому что у меня есть паспорт и я знаю Конституцию до 31 статьи.

В.Ч.: В Другую Россию приходит много молодых людей, ты с хипстерами общаешься. Чем те, кому 17, отличаются от нас?

М.К.: Это идеальные представители эпохи потреблятства. Они ориентированы на то, чтобы тупо потреблять, притом не важно что – протест или постную продукцию.

В.Ч.: Представь, что в 2020 году тебя встретит юноша и скажет: “Скиф, ты всё просрал”.

М.К.: Скорее всего мы не встретимся, я не рассчитываю, что к тому моменту буду жив или в России. А если встретимся, скажу ему: “Чувак, я не брал ответственности за тебя. Я рубился сам за себя. Обращай свои претензии к людям, говорившим от твоего лица”. В тюрьме очень хорошо понимаешь фишку, что за слова с тебя могут легко спросить. И от этого зависит жизнь. Клишину (Илья, один из создателей блога «Epic Hero») легко писать: “Мы не можем подставлять людей под дубинки”. А на следующий день после провала Пушкинской: “Всё, теперь только несанкционированные акции”. Он не понимает, что это п*дабольство, двужопость, что за такое могут спросить и дать по щам. Вчера людям вкручивал один х*й в уши, а сегодня ты им вкручиваешь другой. Человек со стороны перестаёт понимать и говорит: “Вы сами ещё не определились чего хотите. Всё проебали и Путин президент”.

В.Ч.: Как получилось, что Лимонов остаётся актуальным для новых поколений? Он не пользуется твиттером, но его ещё слышат.

М.К.: Видимо, фишка в поиске информации. Я, например, удалил отовсюду Навального. Ты понимаешь, что он вторгся в твою жизнь и живёт с тобой круглые сутки. Ты пошел чистить зубы, а Навальный пишет про это. Пошел жрать – он пишет про это. Занимаешься сексом, а в это время Навальный пишет... Ты понимаешь, что это невыносимо, и удаляешь. А Лимонов никуда не вторгается. Он делает закидоны, забросы, и ты сам выбираешь, читать его или нет.

В.Ч.: Что ты в нём находишь как молодой человек?

М.К.: С одной стороны у нас общий путь развития, правда у меня в укороченном варианте. Во-вторых, я его всегда воспринимаю как такого отца, отчима.

В.Ч.: В стране без отцов. У тебя есть отец?

М.К.: Нет, нет. У нас многие парни и девчонки из неблагополучных семей. Для многих он был примером как отец. Это природные вещи. Ты равняешься на отца, а когда его нет - ищешь ориентир. Ссылаясь на что-то, аргументируя, я ориентируюсь на Деда, потому что он авторитет на 100%. Весь негатив к нему я свожу на зависть. Многим завидно, что они не могут себе позволить жить так же правильно, как Дед. Кто-то не может себе позволить жить так же радикально и бескомпромиссно.

В.Ч.: Ни ты, ни я, кто пришёл в политику с детства, мы ничего особого не добились. Лимонов сначала стал известным писателем, Каспаров стал чемпионом мира.

М.К.: Да мы тоже уже вошли в историю на самом деле.

В.Ч.: Вошли, но ничего не добились.

М.К.: Почему не добились? Я перед тюрьмой сказал: “Жизнь удалась, можно и умирать”. Через пару недель меня закрыли, я подумал: «Ох*енно, вот ещё и в тюрьме посижу». Я много повидал. Жил в подвалах, на чердаках, неделями не жрал. Сидел в тюрьме, бегал от мусоров, скрывался на даче. При этом жил в четырёхкомнатной квартире, получал большие деньги, ни в чём себе не отказывал. Участвовал в международных выставках, мутил поэтические вечера, акции...

В.Ч.: Как тебя можно назвать? Меня однажды Маша Киселёва спросила: «Вот ты кто?». Она художница, всё понятно…

М.К.: Да, каждый раз я пытаюсь что-нибудь придумать и отвечаю какую-нибудь х*йню. С одной стороны можно назвать оппозиционным активистом, с другой стороны – художником, куратором, поэтом. Сейчас пытаюсь примерить новый штамп – журналист. Не знаю, получится или нет, но в копилке моих заслуг появится “журналист”. Все будут называть “журналист такой-то”. Я буду отвечать: «Ребята – вы забываете всю мою жизнь». Не знаю, как себя назвать. Городской сумасшедший. Буйный. Вот мне нравится слово буйный.

В.Ч.: Как художник чего хочешь добиться? Как ты себя чувствуешь по сравнению с другими художниками.

М.К.: Да никак. Задача художника – останавливать внимание на чём-то. В космосе, наверное, не будет художников. Они там не смогут существовать, сойдут с ума. Художник ещё и документатор. Делает засечки, зарубки. Потом можно будет оглянуться и посмотреть.

В.Ч.: Люди вот часто говорят, что не понимают современное искусство.

М.К.: Так его и не нужно понимать. Если ты ничего не понял, это не для тебя. Мы творим, чтобы выразиться. Я делаю перфоманс для пяти друзей и ещё одного человека, попавшего в х*ёвую ситуацию. Тот же перфоманс с прокурором. Я сделал это не для того, чтобы все поливали прокуроров, а для троих своих друзей. Чтобы им было приятно.

В.Ч.: А до этого говорил, что вместе с Войной призываешь “Делай как я”.

М.К.: Да, одновременно я не хочу, чтобы кто-то повторял меня. Я призываю к герилье художественной, но оригинальной. Если в Москве будет проходить сто поэтических вечеров – это ох*енно. Если будет проходить сто перфомансов это будет круто. Если сто митингов в один день – тоже неплохо. Надо людей тормошить. Человек плывёт себе по течению спокойно, а мы как брёвна впиваемся...

В.Ч.: И в чём тогда смысл работы художника? Провокация? Обозначение проблемы?

М.К.: Да, провокация и обозначение проблемы. Возьми современных художников. Убери из их работ всю политику. Лоскутов, Маша, Война, Мустафин, Тер-Оганян. Если из них...

В.Ч.: … останется дизайн.

М.К.: Да, останется дизайн. И кому это интересно? Сайту лукэтми или ещё какой-то х*йне подобной. А рубить иконы круто, это провокация. Сегодня пересматривал видео, как Авдей рубил иконы – мощно, конечно, ох*енно.

В.Ч.: Кстати, что делать политактивистам, которые уезжают?

М.К.: Они неправильно уезжают. Скатились в бытовуху, устроились на работу, завели детей. Они там просто осели, как ветераны уличных баталий. А я понимаю, что жизнь особо не меняется, здесь государство и там государство.

В.Ч.: Троцкий, например, приезжал и находил социалистов потому что они везде были. А обычному активисту что делать?

М.К.: Ну да. Леваки, конечно, будут искать своих. А вот кого будут искать русские националисты? Саша Дельфинов рассказывает, что в Германии русские мигранты живут на пособие, целыми днями курят дурь и голосуют за Путина. Когда Саша приезжает, ему говорят: “Чего вы хотите? Почему вы против Путина?”. Он им отвечает: “Бл*, вы в своём уме? Вы живете в чужой стране, курите дурь, вам платит деньги чужое государство, и вы еще голосуете за Путина? И вы ещё мне что-то предъявляете, вернувшемуся в Россию?”. Сюда он приехал заниматься заместительной терапией и снижением вреда для наркозависимых. Такая опасная тема.

В.Ч.: Т.е. ты не на Гоа уедешь йогой заниматься?

М.К.: Нет. Я наверное уеду в Европу, буду тусить с анархистами, заниматься стрит-артом, политзеками российскими. Может быть там будет от меня больше пользы, чем здесь. Для всех и для себя.

Беседовал Всеволод Чернозуб

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67