Плохо с памятью – плохо с политикой

Сегодня политика памяти в Европе, Америке и Азии превращается в эквивалент идеологических войн прошлого. Проблема с политикой памяти в России состоит в том, что ее нет, и это отсутствие уже стало важным спектрообразующим фактором русской политики.

Антисталинизм – катастрофа на старте

Если бы целью было морализирование, бедственное положение российской памяти утешит самого строгого моралиста: общество наказало себя за произвол в обращении с русской и советской историей. Прошлая безмозглость загнала саму себя в западню. Трудно поверить, что еще тридцать лет назад советским пороком считался "историцизм", на сопротивлении которому выросли такие умы, как Раймон Арон, Карл Поппер или Ханна Арендт. Но уже двадцать лет тому назад при первой политической возможности, предоставленной Горбачевым, советское общество с удовольствием подвергло историю тотальному поруганию. Сама история при этом не изучалась и не критиковалась, а "разоблачалась", причем уликами считались как подлинные преступления, так и заурядные факты политики, аналогичной политике западных стран. Политическое негодование тех лет вызывала сама политическая реальность как таковая.

Метод гласности состоял в выкрикивании оскорблений в адрес прошлого. Советскую цивилизацию свели к цепи преступлений, в соучастии с ними уличали ее авторитетов, как покойных, так и любых, кто еще мог возразить. Иные оскорбления были заслужены, но все исключали уместность сомнения и любой критики. В празднике разоблачений нашлось место и некоторым из профессиональных историков. Прочие помалкивали, не желая противоречить мейнстриму. В итоге от первой фазы освобождения, которая могла заложить основы культуры дебатов надолго, осталось ощущение "большой демократической чистки" с отчетливым привкусом того, что в кампаниях сталинского же времени именовалось "хулилищем".

"Мемориал" – неудавшаяся попытка политики памяти

В русской политике эти проблемы сфокусировались в облике и судьбе общества "Мемориал". Созданное в первые дни официально инспирированного Горбачевым антисталинизма в надежде придать научную основательность и бесповоротность дебатам о прошлом, общество превратилось в памятник нашей неспособности к ним.

Как это произошло – интересный вопрос политической истории последнего двадцатилетия. Но, несомненно, свою роль сыграла неспособность развернуть просвещенные дебаты, перейдя от обличительной (часто унизительно-недостойной) "антисталинистской" полемики к разбору судьбы людей, институтов и обстоятельств. Если вдуматься, поражает то, что "Мемориал", некогда приветствовавший возникновение новой России – правопреемницы СССР, оказался неспособен предложить обществу надпартийную программу критических исследований советского цивилизационного (а не узко "тоталитарного" только!) наследия. Но тем самым он обрекал себя на неактуальность, нараставшую по мере того, как новое общество реально входило в права наследования советского богатства.

(Интересно, что, используя термины "империя" и "имперскость" (чисто советского происхождения) в бранном смысле, "Мемориал" не содействовал и дискуссии о судьбе имперских моделей. В то же время такая дискуссия, чуждая обличительности и отмеченная серьезным проникновением в предмет, шла на Западе.)

Суд над КПСС, затеянный первым правительством Ельцина в 1992–1993 годы, стал и последней значительной попыткой "Мемориала" участвовать в спорах о прошлом. Проблема однако заключалась в том, что "суд" с самого начала мыслился как сделка групп посткоммунистической номенклатуры по поводу раздела хозяйства КПСС. Сделка успешно завершилась регистрацией КПРФ с передачей ей некоторой доли имущества. В итоге "Мемориал" зря позиционировался как "проельцинский": для оскорбленного и бесконечно разделенного общества 1990-х годов это было клеймом предельного недоверия.

В результате руководство "Мемориала" вынуждено было искать альтернативу, и она была найдена. В 1995–2005 годы превращение "Мемориала" в оппозиционное "министерство по делам Чечни" вновь заставило всерьез заговорить об этой организации. Но в дальнейшем именно тот тактический успех при смене общественной атмосферы (после отвергнутого нацией "хасавюртского мира" 1996 года) привел к культурной эрозии и подмене общественной миссии организации.

Полемический антисталинизм "мемориальцев", споецированный на любые вопросы политики и войны на Кавказе, вынуждал к бескомпромиссно-уличающему тону. Историцизм вернулся, но в странном виде – подмены политического анализа "судом истории" по любому вопросу. Такая модель идейности оказалась губительна и для либеральной оппозиции, ибо вынудила ее воевать не столько с конкретной политикой, сколько с призраками национальной истории. Так "этот проклятый "Мемориал" стал популярным клише-алиби для современных игр в "культур-сталинизм".

Сегодня "Мемориал" готовы выслушать по любому вопросу, кроме политики памяти. Зато метод "хулилища" утвердился в поле стратегий русского историописания. Новые поп-историки, не вступая в спор со старыми и уж тем более не предъявляя проверяемых данных, уличают предшественников в политических гнусностях, впрочем, не имеющих политического смысла, поскольку тема памяти отвлечена от любой политики. О прошлом можно заявлять что угодно, и это никого не маркирует в системе актуальных координат. Тактика, которая двадцать лет тому назад была политической, стала маркетингом.

От поп-истории к "голодомору"

Сегодня страна лишена независимых внутренних референтов для каких бы то ни было утверждений о собственном прошлом. Книжные полки магазинов предлагают груды беллетризованного гнилья, где читатель копается, как мародер, с трудом находя профессиональную работу среди конспирологичного глянца. С конца 1990-х годов антисталинистские памфлеты вытеснились сталинистскими фэнтези, столь же антиинтеллектуальными. Качественная история и памфлетный мусор неразличимы по форме, и что хуже – не различаются ни публичной критикой, ни политическим классом.

Сегодня немыслимо появление сколько-нибудь серьезной книги по истории, которая имела бы шансы стать общественным событием. Потому так велик соблазн устраивать скандалы вокруг малозначимых сюжетов. Возникло "дело учебников", с регулярностью возникают и "дела телесериалов" с сюжетами из советской истории. Все они имеют чисто маркетинговую природу. Советское прошлое при этом остается непроработанным.

Но проблема явно шире книгоиздания и даже качества профессиональной истории. Общество потеряло суверенитет в проработке своего прошлого. Но притом мы являемся частью мира, где политической идеологией соседей становится именно "официальная память" – в разных, всегда активных и актуальных, политических комбинациях. Лишь до поры до времени можно не обращать внимания на накопление "судами историй" разных стран обвинительного потенциала, проникающего в массовые круги.

Взаимные обвинения в "геноциде" и "голодоморе", ставшие нормой риторики, лишь временно не рассматриваются как политический компромат. Страны увлеченно составляют криминальные досье друг на друга, а мировые СМИ разгоняют их, криминализуя само восприятие мира, а следовательно, и мышление политических элит. До поры до времени все это выглядит как странная медиаигра. Но невозможность иных форм идеологии неизбежно превратит в будущем политику памяти в стандарт будущей политики как таковой. Россия, не имея собственной политики памяти, стала беззащитным и безопасным экраном диффамационных проекций и агрессивных фобий. Не ставшее субъектом своей памяти, русское общество стоит перед угрозой стать объектом чужих проекций и разыгрываемых небезобидных постановок.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67