Недавнюю статью Андрея Окары о тридцатилетней годовщине смерти Владимира Высоцкого уместно продолжить воспоминанием об ином печальном юбилее – ровно 20 лет назад, 15 августа 1990 года, трагически погиб другой культовый певец – Виктор Цой.
Разумеется, этих авторов невозможно буквально сопоставлять. У их творчества довольно разная стилистика и эстетика, хотя местами и схожие героические интонации – но это по причине общего «магического мира героев». Однако возведение Высоцкого в статус «отца русского рока» выглядит несколько натянутым. О каких-либо контактах Высоцкого с рок-музыкантами (хоть западными, хоть советскими, которых еще почти не было) нам практически ничего не известно – что стало бы самым явным доказательством такого «отцовства».
Высоцкий и рок – это просто разные миры, что вовсе не означает деления по принципу «лучше-хуже», но делает очевидной определенную культурную дистанцию.
Если ввести поколенческие критерии, то Высоцкий был ярким, пожалуй, даже самым экспрессивным выразителем «шестидесятничества». А русский рок фактически стал музыкой последнего советского поколения – «детей перестройки». Причем уже перехлестывающей советские культурные рамки – тематика и энергетика песен культовых групп («Аквариум», «Кино», «Алиса», «Гражданская Оборона») зачастую была настолько метафизической, что никак не умещалась в рамки «общепринятого» в советской системе.
Высоцкий же был для этой системы вполне органичен (хотя иногда и критичен)…
Для многих из нас, родившихся в 1970-е, а в «эпоху перестройки» переживавших подростковый максимализм, «голосом поколения» стал Виктор Цой. Неформально расходившиеся по всей стране кассеты с песнями его группы мы жадно переписывали друг у друга (подобно тому, как интеллигенция старшего поколения перепечатывала самиздат). Причем развитие «Кино» от альбома к альбому – от игривой «Восьмиклассницы» до символистской «Звезды по имени Солнце» – удивительно синхронизировалось с нашим собственным взрослением.
Высоцкий, ушедший в 1980-м, но остававшийся кумиром наших родителей, был все-таки для нас «слишком взрослым». А когда в 1990-е мы сами стали взрослыми, обнаружили, что героями жизни являются уже далеко не герои его песен… Но, скорее, их антигерои. Однако в 2000-е они вдруг принялись учить всех «патриотизму» – и сегодняшнее возрождение «культа Высоцкого» легко сомкнулось с ностальгией по позднесоветским временам. РФ, как заявлено – правопреемница СССР, так что все логично…
Нас же эта плоская раскладка никак не устраивала – мы все еще ждали реальных перемен. Цой вдохновил нас на революцию – не столько социальную, сколько экзистенциальную. Нам было ясно, что между Землей и Небом продолжается война, что высок наш флаг, да что-то не так, и кроме того,
Я выключаю телевизор, я пишу тебе письмо
Про то, что больше не могу смотреть на дерьмо…
Однако такое мироощущение было свойственно далеко не всем «русским рокерам», многие из которых предпочли встроиться в господствующие «форматы». А в них, как заметил Илья Кормильцев, «создатели смысла эволюционируют en masse традиционным путем – от бунтарей к охранителям».
Наиболее ярко такую эволюцию продемонстрировал Константин Кинчев, превратившийся из певца «языческой» свободы в пропагандиста официальной «фофудьи». Представить себе нечто подобное с Цоем решительно невозможно! Равно как и его движение в сторону постмодернистского нейтралитета БГ или социальной оппозиционности Юрия Шевчука и Михаила Борзыкина. Цой все же был романтическим мистиком – и во всех этих отмеренных нишах чувствовал бы себя тесно…
Скорее всего, прав калининградский автор Дмитрий Вознесенский, считающий уход Цоя неизбежной закономерностью: «Цою попросту не было места в новой действительности. Когда пошлость и лицемерие стали почти официальной идеологией страны, а телевизор превратился в рассадник мракобесия – что было делать герою-романтику среди всего этого? Сложно представить себе постаревшего 50-летнего Цоя, поющего в компании фальшивых героев нашего времени».
И здесь хотелось бы вновь оспорить некоторые тезисы из статьи Андрея Окары. На мой взгляд, он слишком прямолинейно и упрощенно разделяет различных литературных и музыкальных авторов по ницшеанским категориям аполлонического и дионисийского. Ибо «чистые» аполлонисты творили бы бесконечный гимн, а неразбавленные дионисийцы – безудержный панк. В реальности же уместнее говорить о различных пропорциях этих магических субстанций в каждом авторе. К слову, удивило причисление к аполлонистам Сергея Есенина – с его-то космической тоской, проявившейся и у Виктора Цоя:
Где же ты теперь, воля вольная,
С кем же ты теперь ласковый рассвет встречаешь, ответь,
Хорошо с тобой, да плохо без тебя
Головы да плечи терпеливые под плеть…
Конечно, Цой выглядит более «молодежно», чем «классика» – что и заставляет многих ее поклонников относиться к нему «несерьезно». Эти поклонники, превратившие своих «классических» кумиров в бронзовые «памятники», совершенно забывают, что, к примеру, поэтические салоны Серебряного века были не менее отвязными и безбашенными, чем рок-клубы 1990-х. Однако именно в них творилась настоящая современная культура…
Такой же «памятник» некоторые консерваторы ныне пытаются сделать и из Высоцкого. А вот из Цоя он у них получится навряд ли – ибо поколение, которое продолжает его слушать, не застыло в своей стилистике, но интересуется и всеми новыми музыкальными стилями. Беда только в том, что из них за последние 20 лет так и не выросло ничего сопоставимого по культовому значению… Поэтому древний вопрос БГ, собственно, и приведшего Цоя на сцену, продолжает оставаться актуальным: «Где та молодая шпана, что сотрет нас с лица Земли? Ее нет, нет, нет…».
Возможно, в этом творческом кризисе проявляется кризис самой имперской государственности, где «вдруг нам становится страшно что-то менять». Поколение «Перемен» пока так и не «вернуло эту землю себе». И потому
Мы сидим у разбитых корыт
И гадаем на розе ветров,
А когда приходит время вставать,
Мы сидим, мы ждем…
Но надежду на неизбежный «Апрель» вселяет следующее поколение – которое родилось уже после гибели Цоя, но невероятным образом продолжает петь его песни. В эту годовщину на набережной моего маленького Петрозаводска их пели несколько десятков юношей и девушек – несмотря на дождь и различия в политических взглядах. Что же происходило в мегаполисах?
И кто теперь опровергнет, что Цой жив?