Общий Лиссабон. Уроки сейсмологии

(Из записок очевидца)

"Итак, нашего Ивана Семеновича уже не существует, и все, что было у него приятного, исчезло вместе с ним..."

"Русского журнала в его прежнем виде не будет" - к этой фразе, похоже, давно успели привыкнуть создатели проекта и его пользователи. На протяжении неполных десяти лет своей жизни "русс.ру" как минимум раз пять до основания менял свой облик и редсостав, тренируя терпение и выдержку окружающих. "Была игра!" - резюмировал однажды такие природные наклонности известный литературный персонаж.

РЖ очень спортивен; азарт приучает к нагрузкам. Но такой радикальной перемены, пожалуй, до сих пор не было ни разу. Оболочка треснула, расколовшись. Две половины ореха осели в общей скорлупе. Медицинская и компьютерная техника не справилась: скачки внутричерепного давления приборами почти уже не фиксировались. Толчки шли давно, гул нарастал. Потоп - смена дизайна. Переезд - смена дизайна. Пожар - смена дизайна. Уничтожение. Вслед - самоуничтожение. Не апокалипсис. Скорее, что-то домашне-каббалистическое. Алхимия в условиях кабинетной лаборатории. А что в ретортах?

"Все сметено могучим ураганом..."

"Русс.ру" - эпицентр событий, потому что наше обращение с подручными средствами, с собственным обиходом, с тем, что рядом, красноречивей всего свидетельствует о температуре контекста за бортом. Ремонт, перестановка мебели в доме, чистка старых архивов и переустройство личного пространства - это тоже из области частной сейсмологии.

В "старой-новой" реальности сохранилось одно: любовь к тоненьким книжицам. Они удобны, помещаются в руке и в кармане. В них нет ничего лишнего - только, пожалуй, самое необходимое, что понадобится потом. Только то, что сгодится. Кроме того, как показал долгий опыт, тоненькие изделия живучи.

Снова ноябрь. Европейская осень уже два с половиной века - проверка на выживание культуры, так резко заявленная лиссабонской катастрофой первых ноябрьских дней 1755 года. Всего за три минуты в католический праздник - День всех святых - целая цивилизация рухнула в гигантскую пятиметровую трещину, расколовшую город на части. Море отступило, обнажив скелет дна. Через минуту гигантское цунами швырнуло на берег обломки кораблей, чтобы через несколько секунд превратить улицы в бурные потоки. Еще минута - город вспыхнул изнутри. Пожар охватил две трети зданий. Сгорел дворец, библиотека. 70 000 томов исчезли в огне за считанные секунды.

"Иногда я думаю о Судном дне? когда все погибнет в пламени, тогда у меня мелькает мысль о землетрясении в Лиссабоне, и я почему-то вижу перед собой чудом уцелевшую латунную испанскую плевательницу?" - так Вальтер Беньямин в ноябре 1929 года начинал серию передач для детей на Берлинском радио.

Чудом уцелело тридцать прелестных эссе, в конце октября этого года вышедших отдельной книжечкой в Оксфорде. Этакие замечательные миниатюры - рассказики о катастрофах (Помпеи; чудовищное по своим последствиям железнодорожное крушение в Шотландии; наводнение в штате Миссиссипи в 1927-м), а также блистательные историйки о людях, чье появление и вмешательство в ход исторических и социальных событий имели последствия разрушительные. Содружество стихии и человека - один из острых парадоксов Беньямина - работало на скрытый процесс уничтожения культуры, во многом заданный эпохой Просвещения.

Для немца в 1920-е годы радио - очень эффективный инструмент работы с аудиторией. Бесспорно, существенна материальная сторона. Гонорары высоки. Кроме того, выплачиваются сразу, а не по благоизволению издателя. Философия радийной журналистики - журналистики интонаций, интонированных нюансов, ансамбля колумнистов (каждый со своей отдельной узнаваемой нотой), породождающей "другую пластику", другое измерение текста в его звуковом, звучащем инобытии, - стала общим местом немецкой культуры 1920-1930-х гг. Почти у каждого писателя в Германии той поры мы найдем как минимум одну радиопьесу, поэтика которой отличалась от обычного изделия для театра, прежде всего, созданием голосовой фактуры, замещающей, словно бы растворившей бытовую убедительность - непременную основу зрелища. Микрофон во многом заменял кафедру. И Беньямин использует радио, в течение трех лет создавая свою школу, свою сцену, свою медийную площадку, как хороший учитель, одновременно тончайший актер и умелый журналист. Ни одно из свойств не подавляет остальные. Случай уникальный. В этих нескольких десятках коротких радиопьес он доходчиво показал тинейджерам, как трещала по швам просветительская идея правильного миропорядка, как само представление о какой-либо либо системе и структуре в истории - не больше чем славная детская сказка. "Маски повсюду, маски губительны для истории. Уничтожают ее". Беньямин наглядно показывал, как несложно научиться снимать слой за слоем декорации, раздекорировать историю, "чесать ее против шерсти", для того чтобы увидеть суть. И эта идея проходит сквозным мотивом через весь радиоцикл. Позже такой прием стали называть деконструкцией. Просвещение для детей и "Просвещение" для детей. У Беньямина свой список, своя библиотека сюжетов, свой "темплан". Эпоха Просвещения, величайший интеллектуальный проект европейской культуры, во многом возникла как ответная реакция на катастрофу, породив свою эстетику уничтожения. В основе ее болезненная травма. Беньямин задолго до Вернера Хамахера понял, что после землетрясения возник новый "посттравматический язык", в котором дополнительный смысл обрели слова "основы", "фундамент" и "сотрясение", "толчок".

Ключевой сюжет - "Лиссабонское землетрясение" (The Lisbon Earthquake) вошел в двухтомник "Избранного" (Selected Writings) и не раз переиздавался в Гарварде. В планах Belknap-publishing на 2007 год он снова возник. Любопытны контексты - набор "соседей детского Лиссабона" с "взрослыми" статьями. Беньяминовский "Лиссабон", то ускользая, то возникая, снова прошивает собой эссе о Journalism, The Idea of a Mystery, A State Monopoly on Pornography, Curriculum Vitae (III), Old Toys ,The Cultural History of Toys, Toys and Play, Everything is Thought, Karl Kraus (Fragment), Chaplin, Surrealism, Chaplin in Retrospect, On the Image of Proust, The Great Art of Making Things, Seem, An Outsider Makes His Mark, Theories of German Fascism, Demonic Berlin, Critique of the Publishing Industry, Graphology Old and New, Characterization of the New Generation, The Destructive Character, 1931, We Ought to Reexamine the Link between Teaching and Research, Left-Wing Melancholy, Unpacking My Library, Hitler, Diary from August 7, 1931, to the Day of My Death.

Несколько лет назад фанатический поклонник Вальтера Беньямина, профессор Бостонского университета G.Mehlman скрупулезно исследовал эти "лиссабонские проекции" и показал прямую связь между детской радиосерией и последними материалами, написанными незадолго до самоубийства (1940). Работа G.Mehlman известна в крайне узких академических кругах и анонсируется как "короткая монография, предназначенная для служебного пользования". Между тем осколки "Лиссабона", породившие вирус уничтожения, беньяминовская интерпретация Гитлера и Микки Мауса открыли "код европейской культуры" и стали серьезным предостережением, почти точным описанием технологии и индустрии уничтожения. Очаги истребительных эпидемий до сих пор вспыхивают повсеместно, подчиняясь логике общей старой неврастении.

Осенью и весной чистки особенно заметны.

P.S. Преодолевая инстинкт самоуничтожения, в ближайшие дни архивы, тексты, проекты и опции, необходимые для жизни, снова станут доступны пользователям РЖ. Что делать? "Лиссабон" время от времени неизбежен. Циники 18 века - о, ужас! - видели в нем неизбежно санитарную функцию. Приносим извинения.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67