Нужна ли нам наука о языке?

Канак-шпрак* идет в наступление

Фундамент немецкого языка дает трещины. Не только в разговорном немецком, но и в текстах официального характера грамматика начинает хромать, и процесс этот идет все дальше. Примеров сколько угодно: мы «нуждаемся точному аппарату регулирования» („bedarf es einem präzisen Regulierungsapparat“), «доверяем за учителя» («Vertrauen für den Lehrer“), возникает «спор с соседами» („Streit mit den Nachbar“), кто-то «отсоветовывает» („ratet ab“), выплаты «повышуются» („werden erhebt“), а вечером «мы идем дискотека». Путаница в падежах, нарушение спряжения глаголов, неверная постановка предлогов и другие ошибки создают впечатление медленной эрозии всей системы языка.

Журналисты, занимающиеся проблемами речи, резко критикуют усиливающееся разложение языка, их советы о том, как говорить правильно, пользуются большой популярностью. И хотя профессиональное сообщество ученых-языковедов считает эти тревоги алармизмом, осуждая подобную муштру как школьную полуобразованщину, но и оно констатирует, что изменения в языке оставили свой былой улиточный темп и стремительно набирают скорость. Многие из тех нарушений в языке, которые мы наблюдаем сегодня, делают очевидными тенденции, проявившиеся уже несколько веков назад: постепенный распад и упрощение индогерманских языков. Шаг за шагом они переходят от «синтетического» к «аналитическому» типу. Грамматические значения все больше и больше находят свое выражение не внутри самого слова (например, через окончания), а выражаются через описания и вспомогательные слова. Словосочетание «дом моего отца» («Haus meines Vaters») превращается в «дом от моего отца» („Haus von meinem Vater“) и, наконец «дом от мой отец» („Haus von mein Vater“). Английский язык в этом продвижении оставил немецкий далеко позади.

Но почему подобные тенденции усиливаются именно сейчас? Можно указать целую связку причин – здесь и воздействие английского, и «письмоговорение» через электронную почту и чаты с характерной для них путаницей письменного и устного стиля. Здесь и общая «дестандартизация». С одной стороны, диалекты постепенно отступают перед регионально окрашенным обиходным немецким, а с другой – нормы литературного и официального языка по крайней мере в устной коммуникации теряют авторитет. Защитник подобных норм считается слегка «повернутым» бюргером в самом обывательски-неприятном смысле этого слова. В обществе, в котором правит бал развязность, характерная для ток- и кастинг-шоу с их легкой болтовней, гораздо легче выжить, используя упрощенный разговорный язык.

Ты школа ходишь?

Однако главная движущая сила распада языка до сегодняшнего времени часто игнорируется. По мнению языковеда из Лейпцига Уве Хинрихса ею являются многочисленные языки-помеси, которые завоевывают все большее пространство в Германии – стране, активно принимающей мигрантов («Изменения в языке или гибель языка?» В журнале «Родной язык» №1 2009, „Sprachwandel oder Sprachverfall?“ in: Muttersprache 1/2009). Многие иммигранты так и живут в некоей щели между двумя языками – наспех заученным немецким и своим родным – турецким, арабским или русским: «съедают» окончания слов, упрощают структуру предложений. Главный результат этого тот, что в обществе начинает преобладать элементарная «объяснительность» (по-русски мы бы сказали – друг друга поняли – и ладно!». Прим. перев.), вдаваться в детали нет ни времени, ни сил. Подобные тенденции, согласно прогнозам, будут распространяться дальше и вне иммигрантских кругов.

Лингвисты между тем активно изучают язык-канак, то есть турко-немецкий пиджин (я иду школа, й устай - „Ich geh Schule“, „Üsch hab müde“) и другие этнодиалекты. Но с точки зрения Хинрихса значение подобных языков для всего немецкоговорящего общества до сих пор не осознано. А между тем за ними скрывается процесс радикального упрощения всей грамматической системы языка. Хинрихс призывает лингвистов, регистрирующих происходящие события, поторопиться. Он считает, что перестройка языка может в течение жизни одного-двух поколений зайти так далеко, что начало ее уже нельзя будет реконструировать. Уве Хинрихс – славист, он уже очень давно наблюдает схожие явления в русском языке, а также в балканских. Тот факт, что его коллеги-германисты до сих пор не чувствуют ни скорости процесса, ни его причин, он объясняет существованием некоего слепого пятна, основанного на «тонкой материи политкорректности».

Многие рассуждения пока предположительны, но сам тезис о том, что интенсивные контакты с другими языками оставят в немецком глубокие следы, вполне основателен. И можно согласиться с Хинрихсом, когда он говорит, что интерес общественности вполне закономерен – изменения в языке все более очевидны, и люди хотят понимать их конкретный характер и причины. Вероятно, еще более охотно общественность ознакомилась бы с тем, какое действие окажут все эти упрощения, перефразировки и послабления норм на качество литературного языка.

Однако в этом пункте Хинрихс хранит молчание – он, как и большинство его коллег, принципиально воздерживается от любых оценок. Суждения о том, что есть правильно и что неправильно, что можно назвать хорошим немецким, а что менее хорошим, высмеиваются как «ненаучные». «Языковые» публицисты, которые, как Бастиан Зик[1], сделали своим призванием именно подобные оценки, считаются в научном мире чем-то вроде популистов и невежд-всезнаек, которые только на то и способны, что произносить приевшиеся за много веков тирады о распаде языка.

Вот это я круто сказанул!

Эта критика часто бывает оправданна, но все же негодующий тон лингвистов звучит неубедительно. Дело в том, что их мнимая свобода от оценок при ближайшем рассмотрении оказывается иллюзией: многие лингвисты вовсю ставят оценки, но только с точностью до наоборот: новые тенденции в языке в основном приветствуются, их творческий потенциал или их экономичность многословно восхваляются. Эта гегельянская апологетика – как говорят, так и хорошо, потому что в ином случае так бы не говорилось – появляется повсюду, как только речь заходит о литературной норме. Тот же прием – в самой напыщенной академической форме – применяют и лингвисты, что, однако, не мешает им упрекать защитников литературной нормы в том, что те стремятся сохранить сложные грамматические правила, чтобы дискриминировать малообразованные слои населения. Если в 70-е годы эту роль играли «рабочие», для которых нужно было убрать с дороги подобные барьеры, то теперь заботы направлены на «иммигрантов». Нельзя же «потребовать от них», чтобы они учили формы немецкоязычных флексий, считает Уве Хинрихс, как будто бы речь идет о неких издевательских требованиях миграционных служб, от которых нужно как можно скорее отказаться.

В ту же дуду дудит специалист по усвоению языка Рафаэль Бертеле из Фрибурга: он тоже видит в литературных нормах излишнюю «роскошь» и инструмент «символической власти», с помощью которой «образованная элита» угнетает необразованные слои населения и въезжающих в страну иностранцев. На вопрос, что же все-таки могла бы посоветовать лингвистика учителям в связи с новыми явлениями в языке, Бертеле отвечает со всей солидностью обитателя башни из слоновой кости эпохи развитого феодализма литературного языка: «Размышления по поводу квазитотальной, но полностью нормальной бесполезности языковедческого исследования для практики преподавания» (В «Журнале литературоведения и лингвистики», т. 153, 2009) („Überlegungen zur quasi totalen, aber vollkommen normalen Nutzlosigkeit sprachwissenschaftlicher Forschung für die Unterrichtspraxis“ in: Zeitschrift für Literaturwissenschaft und Linguistik, Heft 153, 2009).

Главное внимание – литературному языку

Однако другие языковеды полностью уверены в том, что их деятельность может принести школе пользу. Большинство из них рекомендует учителям говорить на уроках о существовании разных «коммуникационных миров» и объяснять школьникам, какие языковые формы в каких ситуациях приемлемы. Это звучит разумно, но рассмотрев вопрос более пристально, нужно признаться, что все же основной акцент в процессе преподавания должен ставиться на литературном языке. Потому что дискотечный флирт, общение в интернет-чатах или отбивка на телефонных кнопочках эсэмэс-сообщений не нуждается в том, чтобы этому обучали учителя в школах – процесс идет скорее в противоположном направлении. Школа же должна обучать тому, что не приходит само по себе – и литературный язык принадлежит как раз к этой категории явлений.

А может быть, предоставить учителю на уроке немецкого языка еще одну возможность – объяснить ученикам, откуда пришел тот язык, который мы знаем сегодня. Многое из того, что сейчас лежит в его фундаменте, закладывалось в век просвещения, и делали эту работу конкретные люди – писатели и филологи. Им было совершенно ясно, что смысл стандартизирующих норм состоит не в том, чтобы остановить изменения языка, но в том, чтобы, несколько притормаживая их, помогать обществу их осознавать и осмысливать, направляя в нужное русло. Своими грамматиками, словарями они хотели преодолеть диалектальную и орфографическую раздробленность языка Нового времени, которая затрудняла общение между жителями разных регионов. Они хотели укрепить немецкий язык, превратить его в мощное средство дифференциации и культуры, чтобы с его помощью могли обсуждаться, обдумываться и записываться труды на столь претенциозные темы, как наука, искусство и философия. До проведения их работы все это оставалось доступным только людям, владеющим латынью и французским. А после ее завершения к подобной деятельности могли присоединиться и другие – «те, кто не учился, самая большая и наиболее благородная часть народа», как называл их Иоганн Кристоф Готтшед.

Проект формирования литературного языка был направлен на эмансипацию, освобождение, он был настоящим «гражданским», народным проектом, ведь он предусматривал значительные усилия, направленные на образование. Сделать это сегодня – помочь в образовании, потребовать усилий от как можно большего числа людей – будь то иммигранты или коренные немцы – было бы и сегодня прогрессивной образовательной политикой. По крайней мере, более прогрессивной, чем высокомерно-снобистские заявления Рафаэля Бертеле и его коллег о том, что «во многих профессиональных сферах человеку куда легче прожить, пользуясь упрощенным кодом».

* * *
* Канак-шпрак (Kanak-Sprak, от Kanak – уничижительное обозначение людей с «южным» типом внешности и Sprache – язык) – язык турецких иммигрантов в Германии, один из социолектов немецкого языка, характеризующийся собственной (сильно упрощенной) структурой и стилем.

[1] Бастиан Зик (Bastian Sick) - автор знаменитого бестселлера „Das Dativ ist dem Genitiv sein Tod“ («Смерть родительному падежу от дательного»), 2006, посвященного проблемам современного немецкого языка.

Перевод Натальи Штильмарк

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67