Набоков в Европе

Набоков многолик (1). Его романы, не менее многоликие, чем их автор, заключают в себе неистощимые возможности для интерпретаций. Семантическая неисчерпаемость, богатая интертекстуальность и структурная изощренность текстов Набокова предполагают разнообразие критических подходов, равноправность точек зрения и динамизм восприятия. Свободно передвигавшийся – вместе с повествователями и героями своих произведений – в пространствах и культурах, находившийся в художественном диалоге как с предшествующими, так и с современными ему мировыми произведениями искусства и течениями мысли, принципиальный мистификатор и «беспочвенник» Набоков как бы предопределил полифонию высказываний, раздающихся по поводу его творчества из разных стран и со стороны ученых, принадлежащих к самым разным академическим школам и исповедующих разные литературоведческие пристрастия.

Набоков американский, российский, европейский

Сегодня творчество Набокова и исследования его творчества как никогда актуальны. Внимание набоковедов и набокочеев привлечено к последнему, незаконченному роману Набокова «Лаура и ее оригинал». Недавняя публикация книги, сразу ставшей бестселлером, крайне оживила и без того активные набоковедческие штудии. На сегодняшний день они представляют собой обширную научную область, причем очень неоднородную: на разных континентах существуют ее, так сказать, самостоятельные представительства. Можно говорить, по крайней мере, о трех – американском, российском и европейском – направлениях в набоковедении. Американские ученые, по большей части сторонники биографического и стилистического подходов, стояли у истоков изучения творчества Набокова и практически создали набоковедение как особую сферу литературоведения. От этой достаточно разработанной и уже устоявшейся академической традиции с 1990-х годов инициатива стала переходить к новорожденному, быстро развивавшемуся и поэтому более активному российскому набоковедению. Если одна часть российских исследователей Набокова тяготеет к жанру чистого комментария его произведений, другая – к поискам в них нравственно-этических идей. При этом представители обеих тенденций скептически настроены по отношению к интерпретативному прочтению набоковских текстов и концептуальному анализу его поэтики. Несколько в стороне стоит европейское набоковедение, которое, не вступая в спор о национальной принадлежности творчества Набокова, рассматривает его в контексте европейской культуры.

Сборник статей о Набокове, составленный в Италии Алидой Кажидеметрио и Даниэлой Рици и недавно выпущенный под эгидой Университета Са’ Foscari di Venezia, собрал на своих страницах по преимуществу работы ученых из Италии, Франции и Израиля. Представляя исследования, которые ведутся в европейском и израильском набоковедении, этот сборник новизной и оригинальностью помещенных в нем работ, безусловно, расширяет и обогащает спектр подходов к наследию писателя, традиционно существующих в американском и российском набоковедении. Стоит заметить, что в обрисованном набоковедческом контексте изданная на Апеннинах книга статей весьма своевременна, так как являет собой пример мирного сосуществования разных методологий и подходов. Состав авторов сборника весьма разнообразен, и в своей целостности, насколько можно понять, данная книга не представляет ни одной набоковедческой «тусовки». Сборник демонстрирует возможность и плодотворность многообразия и равноправия взглядов. А это составляет особую ценность.

Поэтика Набокова и…

Задача рецензии – ввести в научный обиход новую публикацию, а в данном случае малодоступный сборник практически недоступных русскоязычному читателю статей на английском, французском и итальянском языках. Это нехарактерное по своей полифоничности и по степени научной толерантности издание, возможно, является индикатором того, что небесполезным в нынешнем набоковедении могло бы стать серьезное обсуждение о стиле и тоне научного выступления и дискутирования, и в особенности о допустимых пределах критического высказывания набоковедов в адрес своих оппонентов. Что же касается рецензирования научных публикаций, то ему, наверно, тоже стоило бы отойти от практики использовать рецензию то ли в качестве оружия, то ли идеологической платформы.

Особый интерес в сборнике «Набоков/Nabokov» вызывает работа Норы Букс «Набоков и психиатрия: случай Лужина». Французская исследовательница в своей оригинальной и динамичной статье открывает и осваивает до сей поры нетронутую и многообещающую для набоковедения территорию – феномен «Набоков и психопатология». В литературе бывает так, что поэтика усваивает некоторые открытия из современных ей философских мировоззрений или систем знания и по-своему их ассимилирует, трансформируя в приемы художественной выразительности. В ХХ веке одной из важнейших наук, повлиявшей на литературу и, в свою очередь, переплавленной в ее художественной лаборатории для собственно литературных целей, оказалась психиатрия. Будучи прочитан в свете современной Набокову психологии, а именно, теорий аутизма, роман «Защита Лужина» неожиданно выдает стройную систему потаенных и, следовательно, прежде содержавшихся для читателя лишь в потенции значений, в результате текст раскрывается перед нами в единстве некоего нового смысла.

По мнению Норы Букс, каждый набоковский роман целиком (от глубинной структуры до тем, тропов и стилистических игр) строится по избранной автором единичной модели того или иного культурного феномена. Применительно к «Защите Лужина» она выдвигает следующий тезис: «В основе романа лежит модель аутизма <…>; именно симптомы аутизма определяют поэтику романа» С. 68). Аутистическая модель, согласно ее интерпретации, не только диктует в «Защите Лужина» сущность характера главного героя, не только составляет движущую силу сюжета, но и является той семиотической системой, по образцу которой организована вся сложная знаковая система романа. На разных уровнях текста – от аутистически замкнутого сознания Лужина до формально замкнутой организации романа; от аутистического раскола романного бытия героя на два мира (на внутренний – шахматно-детский «рай» и внешний – взрослый «ад») до двухчастной композиции романа и сопутствующего ей взаимного наложения дублирующихся образов; от ритуалов-повторов в аутистическом поведении Лужина до приема повторения в повествовании – Букс прослеживает работу аутистического мышления как стилистическую, сюжетную и структурную доминанту текста.

Сержио Пероза в статье «Странные портреты, зеркальные образы и роль юмора в творчестве Набокова» удачно применяет для анализа набоковской образности концепцию Uncanny (Unheimliche, Странное), в свое время введенную Фрейдом и подробно разработанную в постмодернистской критической теории (Жак Деррида, Сэмюел Вебер). Пероза показывает, как два контрастных образа – портрета и зеркала, каждый из которых традиционно нагружен своими культурными – амбивалентными и нестабильными – коннотациями, проходят через все творчество Набокова. Они создают в нем сложную семантическую перекличку и подчас образуют парный мотив, построенный на оппозициях: «оживление-убийство», «обнаружение-искажение», «расширение-сокращение» [«animating–killing», «revealing–distorting», «expаnding–contracting»].

Леона Токер в статье «Стиль Набокова: несколько инструментов для анализа» начинает с того, что сталкивает между собой два возможных подхода к Набокову, две противоположные концепции – «остранения» Шкловского и «economy of effort» (экономной затраты усилий) Герберта Спенсера, для того, чтобы потом парадоксальным образом продемонстрировать их непротиворечивость в приложении к поэтике Набокова. Токер показывает, как, артистично сочетая два как будто взаимоисключающих принципа, Набоков достигает в образности своих описаний специфического баланса между приемом продления внимания к эстетическому объекту и приемом семиотического насыщения во взаимодействии статики и движения.

Статья эта стоит особняком, так как ее автор находит у Набокова измерение, другим невидимое, а именно – этическое. Токер предпочитает привлекать внимание читателя прежде всего к тем моментам набоковской поэтики, где «эстетический принцип сочетается с этикой литературной формы» (С. 40) и старается прослеживать это сочетание как на микро-уровне стиля, так и на макро-уровне структуры.

Марк Липовецкий, анализируя «Лолиту» в статье «Война дискурсов: Лолита и неудача трансцедентального проекта», выделяет в качестве динамических сил, руководящих развитием повествования и ведущих речь Гумберта Гумберта и других персонажей, два культурных дискурса: высокий – восходящий к романтической традиции, и низкий – принадлежащий попкультуре. Липовецкий трактует развитие сюжета «Лолиты» как их постоянную борьбу, взаимопроникновение и взаимопревращение. Если романтический дискурс связывается в статье с трансцендентализмом, то дискурс попкультуры, по мнению ее автора, играет в романе роль симулякра трансцендентализма. По Липовецкому, взаимопроникновение двух дискурсов ведет к отмене предполагаемой дихотомии «поэзии» и «пошлости» и, следовательно, подрывает реализацию трансцендентального проекта повествования Гумберта Гумберта: это взаимопроникновение, снимая противоположность трансцендентального и имманентного, отнюдь не приводит к гармоническому синтезу двух дискурсов и прорыву «по ту сторону», а напротив, знаменует сближение и смешение подлинно трансцендентального и симулякра трансцендентального «по эту сторону».

Таким образом, в соответствии с избранной Набоковым «стратегией руин», по логике Липовецкого, поэтика романа, сталкивающая два дискурса и приводящая к их взаимо-компрометации, реализуется в осознании того, что жизнь в оболочке высокой ли, низкой ли культурной модели безнадежно имманентна, и все ее культурные оболочки призваны лишь защитить человека от горечи осознания безнадежности. Это, в свою очередь, означает, как полагает автор статьи, что «Лолита» представляет принципиально новую творческую философию Набокова, который именно в этом романе приходит к пост-модернистскому пониманию культуры как «трагического соединения и неразличимости трансцендентального и его симуляции» (С. 61).

Его интертекстуальность

Если все названные работы можно тематически сгруппировать вместе как стилистические и структуральные разборы поэтики романов Набокова, то во вторую группу можно условно соединить статьи, в которых его творчество рассматривается с точки зрения интертекстуальности. Элиде Питарелло анализирует творчество Хавьера Мариаса как отзвук набоковской эстетики в испаноязычной литературе. Даниэла Рици и Клаудия Кривеллер посвящают свои работы особому аспекту набоковской интертекстуальности, его связям с серебряным веком русской литературы. В то время, как Кривеллер усматривает в «Speak, Memory!» моменты пародийного обыгрывания Набоковым автобиографии Бальмонта «Под новым серпом» (1923), Рици, обращаясь к теме Набоков и Мандельштам, не только находит и анализирует в «Защите Лужина», «Даре» и «Transparent Things» скрытые отсылки к прозе Мандельштама «Шум времени» (1923), «Египетская марка» (1927) и «Конец романа» (1922), но и трактует набоковские аллюзии как «метонимическую» связь его произведений с русским модернизмом, а также касается мировоззренческой близости двух писателей в их отношении к литературе.

И наконец, третий, специальный блок статей, написанных итальянскими авторами Стефано Балларин, Франческа Скалинчи и Анна Рафетто, посвящен рецепции набоковского наследия в Италии и Испании.

Примечания:

(1) Рецензия на: Набоков / Nabokov. Un’eredità letteraria a cura di Alide Cagidemetrio e Daniela Rizzi. Venezia: Università Ca’ Foscari di Venezia.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67