Представьте себе, что Вы захотели стать философом. Ваши действия? Вероятнее всего, Вам захочется побольше узнать, чем занимаются философы и куда нужно идти, чтобы к ним присоединиться. Самый надежный путь – некоторое время понаблюдать за философами, а затем попытаться повторить их действия. Поднаторев в копировании их поведения, поняв его логику (хотя это не всегда обязательно), Вы сможете вводить новые правила, критиковать самых авторитетных членов группы; и если повезет, Вас поддержат другие философы. Вы станете известным, а в учебниках появится посвященный Вам раздел.
Может быть и другая стратегия. Вы уверены в своих гениальных идеях (а иначе, зачем было стремиться стать философом!?) и Вы ничего знать не хотите о той группе людей, которая именуется философами. Однако есть шанс, что Вы все-таки встретитесь с ними и поделитесь своими открытиями. Скорее всего, после взаимных оскорблений Вас прогонят; но есть вероятность, что после Вашего изгнания эти же люди, а может быть, их потомки, признают в Вас выдающегося философа. При этом варианте развития событий Вам, как и в первом случае, посветят раздел в учебнике и напишут о Вас несколько книг.
Итак, независимо от того, ориентированы ли Вы на кооперацию или выбираете стратегию ожесточенной конфронтации, Вам придется иметь дело с большой и сплоченной группой людей, называющих себя философами. Преподавая «Институциональную историю философии (Германия и Россия XIX – нач. XX вв.)», я пытаюсь научить выявлять и анализировать писаные и неписаные правила, стратегии поведения и исследовательские практики, которые консолидируют группу «философов».
В XIX веке философия становится значимой как для дисциплинарной дифференциации социальных и гуманитарных наук, так и в качестве примера взаимодействия между профессиональным сообществом и публичной сферой. В средневековом университете философия в сравнении с теологией или юриспруденций занимала приниженное место и воспринималась как пропедевтическая дисциплина. Повышенный интерес к философии как центральной университетской науке связан с возникшей в Берлине нач. XIX в. моделью университета. Гумбольдтовский университет, делавший акцент на единстве исследования и обучения, на научном поиске, который часто отождествлялся с философским поиском, оказался первым по-настоящему успешным экспортным продуктом Германии.
Трансферт из Германии институциональных форм философского знания – характерное явление как для стран Восточной Европы и Северной Америки, так и для Италии до некоторой степени для Франции, Англии и Японии. В этом отношении институциональная рецепция философии в поздней Российской империи (с которой нам знакомиться проще всего) может рассматриваться как часть глобальных трендов.
Для трансформации философии как дисциплины существенны три линии институциональных изменений: становление организационных структур, формирование тематического канона и трансформация эпистемологических стандартов. В XIX в. для философии в качестве организационных структур, помимо университета, можно выявить другие места знания, например, академии. Сюда же относятся и постоянные философские общества, редакционные коллегии журналов, оргкомитеты профессиональных конгрессов. Кстати, такое рядовое в современной научной практике событие, как конференция, в XIX в. было редким явлением: за все столетие состоялся только один философский конгресс (1847 г.).
Тематический канон философских наук (список того, что мы называем «философскими дисциплинами») легитимирует то или иное исследование в качестве философского. Дисциплинарное межевание и внутренняя дифференциация – магистральные процессы в немецкой философии XIX века. В частности, именно на это время приходится обособление психологических исследований, формируется современный образ формальной логики, самоценными признаются работы в области истории философии.
Любое философское исследование следует определенным представлениям о допустимых эпистемологических приемах. Попробуйте защитить в качестве диссертации текст, стилистически напоминающий «Логико-философский трактат» Витгенштейна. А вот рукопись об истории интерпретации сочинения австро-английского мыслителя пройдет на ученом совете на ура.
К эпистемологическим нормам следует отнести не только жанровые и коммуникативные особенности построения текста, обуславливающие стратегии аргументации, но и реальные исследовательские практики получения нового философского знания. Чем Вы занимаетесь перед тем, как опубликовать статью или книгу? Сидите на диване и размышляете, беседуете с воображаемым Платоном, уточняете ссылки в читальном зале, чертите мелом на доске бесконечные формулы, а, может быть, беседуете с компьютером?
Процесс установления как писаных, так и тем более неписаных правил, тесно связан с локальным контекстом. Поэтому для реконструкции методологической эволюции философии важно не только привлекать малоизвестные теоретические тексты и бюрократические предписания (например, о порядке издания статей или составления учебных программ), но и работать с артефактами философского производства, включая, в частности, репрезентации философа, визуальный образ философского сочинения. Необходим оказывается анализ расположения текста на странице, выбора шрифтов; истолкование редких, но все же встречающихся, графических изображений. Сразу становится заметно, как именно философия «вписывалась» в литературную традицию.
Хотите увидеть, как с технической точностью запечатлелся философский гений эпохи романтизма? Найдите в интернете фотографическое изображение Шеллинга. Кстати, дагерротип, сделанный в 1848 г., принадлежит к самым первым в Европе. Новые технологические возможности, позволившие создать электронные библиотеки научной литературы XIX века, базы визуальных материалов, делают возможной эту работу и для нынешних студентов.
Вернемся к нашему с Вами мысленному эксперименту. Согласно первоначальному условию, Вы просто хотите быть философом. Сейчас я предлагаю продолжить вживаться в ситуацию. Подумайте, какие мотивации могли стать решающими, чтобы изъявить желание в серьез заняться философией. Картины, рисуемые социальным воображением как воплощение общественных ожиданий от философии, будут варьироваться в зависимости от конкретного исторического периода. В качестве примера рекомендую автобиографическое сочинение соратника Шеллинга, натурфилософа Генриха Стеффенса «Что я пережил» (1840-1845) – захватывающее чтение на вечер.
В сокращенном виде этот текст был переведен Иваном Васильевичем Киреевским и опубликован в «Москвитянине» за 1845 г. Работа Стеффенса дает отличный материал для понимания ожиданий представителей романтизма, связанных с занятиями философией. Студентом приехав в Германию из провинциальной Норвегии, Стеффенс попадает в самый центр социальной сети интеллектуалов-романтиков. Стремясь к реализации своих интеллектуальных амбиций, все эти молотые люди демонстрируют новый эпатажный стиль поведения. Итог жизни норвежско-немецкого философа Киреевский подводит, описывая похороны героя: на траурную церемонию спешит весь цвет Берлина, а процессию возглавляет сама королевская чета.
Иное чтение представляет текст российского профессора философии Ореста Новицкого «Об упреках, делаемых философии», опубликованный в «Журнале Министерства народного просвещения» за 1837 год. Написанная пышным барочным стилем, работа Новицкого утомляет изощренным пересказом немецких философских систем. Все эти сложные спекуляции оказываются далеко не бесцельными. Именно аргументация, заимствованная у немецких философов, позволяет Новицкому выстроить теоретическую конструкцию, убедительно обосновывающую неизбежность развития русской национальной философии и справедливость уваровской триады «православие, самодержавие, народность».
Богатую традицией самоописания немецкую философию XIX в. исследователи истории науки часто представляют как консервативную область знания, реликт дореформенного, восходящего к средневековью университета. Поэтому процесс становления новых дисциплин, таких, например, как психология, описывается как процесс эмансипации научного знания от устаревшей философской догматики. Однако более внимательное исследование показывает, что это не так. В XIX веке именно философия выступает в качестве дисциплины, оперативно реагирующей на общие для науки того времени в целом институциональные и технологические вызовы.
В частности, использование филологических практик в ходе анализа философских текстов делает философию в большей степени соответствующей изменившимся к середине XIX века стандартам научного производства. Кроме этого, тенденция филологизации философии оказывается хорошо монетизируемой, связывая философский поиск с динамикой книжного рынка. Инновации в технологии книгоиздания делают возможным к 1870-ым гг значительное удешевление книг. Основанная в это время серия «Философская библиотека», наводняет книжный рынок доступными, но при этом профессионально откомментироваными изданиями классиков философской мысли.
Наряду с «филологизацией» философии прослеживается и обратная тенденция. В частности, выделение истории литературы в самостоятельную дисциплину происходит во многом под влиянием гегелевского проекта истории философии. Методологическое сближение истории литературы и истории философии усиливает значение философских построений для анализа литературы. Именно в историко-литературных исследованиях 1840—1860 гг. в качестве теоретической установки актуализируется философская концепция Гегеля.
Превращение истории литературы в самостоятельную и социально востребованную исследовательскую область рикошетом отражается на историко-философских исследованиях. В 1870-ые гг. метафорика, выработанная для историко-литературных описаний, начинает интенсивно использоваться для описания немецкой философии, а представители немецкого идеализма сравниваются с канонизированными немецкими писателями. Утверждения, постулирующие гармонию между философскими и поэтическими достижениями немецкой культуры начала XIX в., разбросаны по многочисленным историко-философским исследованиям бисмарковской Германии.
Использование в России институциональных механизмов, образовывавших немецкую университетскую модель, способствует формированию представления о философии как национальном проекте. Расхожее представление о том, что «русская художественная литература – философская par exellence» также можно прочитать сквозь призму институциональных механизмов университетского устройства знания. Произведения русских писателей оказываются первоисточниками для профессиональных философских исследований, обеспечивая необходимую для научной специальности референцию. Присвоение символического капитала русской литературы способствовало формированию собственной групповой идентичности философов. Русская литература, в 1880-ые гг. воспринимавшаяся как успешный экспортный продукт, оказывается той картой, которую разыгрывали философы, доказывая обществу полезность своей профессиональной деятельности.
Закончим наш мысленный эксперимент. Дисциплинарные границы всегда условны. Поведение философов немногим отличается от поведения представителей других гуманитарных дисциплин. Однако будем учитывать, что внимательное наблюдение за сообществом философов не только сделает более очевидной логику их поведения, но и позволяет понять, какие новые правила стоит ввести для того, чтобы действия философа стали более эффективными.