От редакции. Мирослав Немиров — генератор контркультурных трендов. С его тяжелой руки запущены на орбиту десятки альтернативных звезд и течений. А сам он остается в тени. Сидит себе в подмосковном Королёве и занимается странным: сочиняет футуристические песни, пишет стихи, напоминающие безадресный вопль ярости, работает над энциклопедией тюменской жизни, издает сборники "онегдотов" собственного сочинения. И при этом наотрез отказывается считать себя маргиналом. «Я попса, — говорит он, — только хорошая: резкая, боевая». О том, почему истинная попса в России маргинальна, и чем объяснить дефицит оптимизма в обществе, с Немировым беседует редактор «РЖ» Ян Шенкман.
* * *
Русский журнал: Слава, все свои проекты — литературные, музыкальные, художественные — ты описываешь как попсовые. Причем со знаком плюс. Дескать, попсовые и правильно, что попсовые. Хотя в привычном понимании это настоящий андерграунд, авангард и контркультура. Объясни все-таки, причем здесь попса.
Мирослав Немиров: Давай по порядку. Основных проектов четыре: сибирский панк – «Инструкция по Выживанию» и прочее; Ростовское Товарищество Художников «Искусство или смерть», Товарищество Мастеров Искусств «Осумасшедшевшие безумцы» и рок-группа «аРрок через океан». Сибирский панк — вполне успешный. Процветает хоть куда, деваться от него некуда. «Искусство или смерть» — второй проект, тоже вполне успешный. Все, кто в нем участвовал — знаменитые ныне художники – Кошляков, Тер-Оганян, Шабельников. Участники «Осумбеза» — опять же знаменитые люди: поэты Емелин, Родионов, прозаик Данилов, фотограф Саша Краснов, модельер Ксения Декова. И с «аРроком» будет то же самое, я уверен.
Да, всё это попса. Хотя бы потому, что мы не прячемся в подвалах, не стремимся публику эпатировать или напугать, а идём ей, в общем, навстречу.
Но в то же время все мои проекты были и есть авангардистские. Цель — создать альтернативу уже имеющимся в культуре системам. Есть, например, ленинградский рок. Да, хороший, а мы сделаем свой, другой. Тоже хороший. И сделали.
Возьмем теперь «Искусство или смерть». Тут у нас, правда, с Тер-Оганяном были разные цели. Я хотел альтернативу выстроить, а он считал, что надо примкнуть к единому мировому искусству, войти в него. Цель выполнена: вошел, растворился, стал одним из деятелей мирового искусства, чем сейчас недоволен. Говорит, все прогнило, надо выстраивать альтернативу. Только ее надо было в 88-ом году начинать выстраивать. Не понимали, думали, что это у нас все плохо, а там, наоборот, хорошо.
РЖ: Ты, получается, враг любой системности…
М.Н.: Я не враг. Я просто не хочу иметь дело с системой, она воняет. Начнешь с ними дружить, сам таким станешь. Начнешь с советскими писателями общаться, в Союз писателей вступать, носить рукописи по их редакциям — станешь таким же. Это я понимал с младых ногтей и никогда не пытался. А сегодня все то же самое, только называется по-другому.
РЖ: Попсовость принято измерять успехом. Как ты думаешь, почему непопсовый Егор Летов, который, кстати, был твоим соратником и соавтором, имел такой мощнейший резонанс? И до сих пор, даже после смерти, имеет.
М.Н.: Потому что у нас обожают страдание в любом виде. Летов хороший мелодист, но любят его не за это, а за то, что страдал. Так во всем. Какой шансон людям нравится? "Владимирский централ", про страдания. А блатняк, между прочим, изначально — веселая, задорная музыка. Что у нас считают вершиной мировой электронщины? Трипхоп. А трипхоп — это крохотный эпизод в истории электронной музыки. Четыре группы, восемь пластинок. У Тургенева есть хороший рассказ о соревновании певцов в кабаке. Первый певец спел веселую песню, а второй жалостливую. И победил. А все потому, что картина мира искажена.
РЖ: Смотри, какой парадокс. Все твои проекты позитивные и жизнеутверждающие. Но при этом ты законченный маргинал. А ведь позитив — это как раз то, к чему нас все вокруг призывают. Позитив — одна из главных составляющих гламура. Вроде бы на словах все хотят быть позитивными и радостными, а на деле...
М.Н.: Кто хочет? Это начальство хочет, а люди хотят страдать, унывать, обижаться, переживать.
РЖ: А не потреблять?
М.Н.: Потреблять и переживать. Жизнь здесь такая. Холодно, темно, грустно. Я думаю об этом с июля: декабрь на носу. Плохо живется, поэтому и люди такие мрачные. Я и сам такой. Но я-то хоть борюсь с этим.
РЖ: Получается, позитив в России заведомо маргинален?
М.Н.: Крайне маргинален. Как дурак, плясать и веселиться? Да никогда! Недаром так популярно выражение «Ты чего, сука, лыбишься?» Помню, в Тюмени во время учебы вызывают меня в деканат. Говорят: «Поступило заявление, что ты пел песни в общежитии. Пьяный». Было дело, говорю, пел, но не пьяный. «Чего ж ты не пьяный-то петь будешь?» «Настроение хорошее было». «Чего это у тебя у трезвого настроение хорошее?» Вот так. И совершенно правильно, кстати. Чего веселиться? Жизнь — штука невеселая, трагическая. Болезни, ужасы, ураганы, а в конце концов умираешь. Радоваться нечему. Но надо!..
Дело еще в том, что у нас всего очень мало. Книг, телеканалов, журналов. Это как Антарктида: жизнь есть, но ее главное проявление — пингвины, мхи и лишайники. На двадцать тысяч квадратных километров одна колония пингвинов. Следующие двадцать тысяч заплыли тиной.
РЖ: С начала нулевых все говорят о колоссальном культурном росте. Стало больше поэзии, больше музыки, больше вообще всего. То есть, явное оживление культурной жизни произошло. По-твоему, это фикция?
М.Н.: Ну почему. В пределах от одного до пяти — очень большой рост. Действительно, оживление. Но одновременно появилась вещь, которой не было в 90-х, когда все происходило более или менее хаотично, — монополия. Монополия не финансовая, мне до финансовых дела нет. Монополия на мнения, а это гораздо хуже. На зоне главный человек — тот, который у хлеборезки. Хлеборезка одна на всех. Кто возле нее стоит, у того и монополия. При советской власти была одна хлеборезка, в нулевые стало пять. А зона-то большая, на зоне 150 миллионов человек. Мало будет пяти хлеборезок. Но любой, кто хочет оборудовать свою, сталкивается с жутким сопротивлением. Монополисты чувствуют в нем угрозу. В итоге за двадцать последних лет толком ничего и не сделали. А тем, кто хотел делать, мешали изо всех сил. Причем не власть мешала, власти все это копошение до балды.
РЖ: Не так уж и до балды. С середины нулевых Путин и Медведев активно встречаются с писателями, протежируют премии, издательский бизнес пытаются регулировать. Лет двадцать такого не было. С чего это власть обратила к литературе свой лик?
М.Н.: Об этом даже и говорить нечего, это смешно. Какая власть, какой лик, какая литература… Путин встречался с Прилепиным! А Черненко встречался с Софроновым, ну и что. Большое событие в истории литературы. Их вообще не существует: Прилепин, Софронов, кто там еще… В 80-е я много читал стихов. Мог даже открыть Евтушенко. Глупый человек, но талантливый. Во всяком случае, это стихи. Рифмы хорошие, метафоры интересные. И единственное, что мне никогда в голову не приходило, — открыть советский литературный журнал. Я заранее понимал, что нет там ничего интересного. И был прав. Прошедшие с тех пор годы показали, что не было там напечатано ни-че-го. Так же и сейчас. Не смотрите телевизор, потому что вам не покажут ничего хорошего. И так далее. Официоз был, есть и будет. Живите своей жизнью, а не мифической жизнью общества. Потому что 99% всего и всегда — говно. Надо выбирать, искать, уметь сказать «нет».
РЖ: 99%... Иначе говоря, если что-то хорошо продается и нравится большинству, то это, скорее всего, туфта. Наверное, так и есть. Но странно это слышать от человека, который превозносит попсу.
М.Н.: А я не говорю, что она мне вся подряд нравится. Мне нравится принцип, подход. У попсы дружелюбный интерфейс. То есть, вышел на люди — веди себя прилично, выгляди привлекательно. А те, которые не попса, выглядеть привлекательно не хотят. Дескать, на духовность смотрите, а не на костюмчик. Я не буду причесываться и умываться, делать модную стрижку, потому что это бездуховно. Вот так. И при этом кивают на Америку. Да, в Америке действительно полвека назад был бунт, все кричали: не будем мыться, будем ходить грязные. А почему? Потому что чистота кругом, мыться заставляют, замучили рекламой шампуней всяческих. Это понятно. Но у нас-то и так кругом грязища. Вы сначала все отмойте, а потом назло не мойтесь. Из принципа.
РЖ: Всю жизнь вокруг тебя группировались люди, которые потом становились локальными, а иногда и не локальными звездами. Начиная с того же Летова. Но сам ты остаешься в тени. Это сознательная позиция?
М.Н.: Естественно. Я строю машину успеха, а мне самому ваш этот успех не нужен. Мне надоедает. Когда понятно, что машина работает, я ее оставляю и делаю что-то новое.
РЖ: Интересно, что все эти люди вопреки твоим убеждениям очень мрачные. "Инструкция по выживанию" — веселая группа?
М.Н.: Что значит веселая? Боевая. Забойная такая музыка, резкая. Свежая, в общем.
РЖ: У Тер-Оганяна с Валерием Кошляковым светлое искусство?
М.Н.: Конечно. Ты Кошлякова видел? Он в дикий восторг приводит. А почему? Потому что не нагнетает уныния, чувства безысходности — типа пойду-ка я напьюсь и повешусь.
РЖ: У Емелина светлая поэзия?
— Хорошая, смешная. По крайней мере, раньше была. Уже само то, что человек что-то хорошо сделал, вызывает радость и восторг. Здесь все так плохо и криво сделано, что хорошая работа, неважно какая, уже является позитивом. Емелин не изобрел ничего нового. Он работает по известным лекалам соцарта. Но хорошо работает. Ловко, артистично даже.
РЖ: Тебе такой подход нравится?
М.Н.: Мне нет, я все время новое изобретаю. Но поддерживаю тех, кого поддерживаю, потому что остальные просто не умеют ничего делать как следует. Берется чувак штаны шить, а не может, не получается. И еще говорит: это потому что я авангардист. Давайте ракету сделаем. Сделали — она не летит. Мало того, что не похожа на ракету, еще и летать не может. Вот классический русский авангард. Форд делал машины, которые ездят, а эти делали из папье-маше игрушки, издалека похожие на машины. Только они не ездили и не работали. А нынешние авангардисты и, похоже, не могут сделать. Просят им верить на слово.
РЖ: Ну, это ты преувеличиваешь, причем сильно. Если окинуть взором историю искусств, видно, как хорошо все шло: авангард начала века, сюрреализм, поп-арт. Что ни течение, то куча гениев, куча звезд. Но вот кончились девяностые, начались нулевые, и всё. Пусто, хоть шаром покати. Как думаешь, почему? Тупик это или пока еще нет?
М.Н.: Никакого тупика, просто развитие идет в других формах. Появился постмодернизм, построенный на цитировании и утилизации. Раньше требовали от художника найти принципиально новую художественную систему, новый подход. Создавать свои произведения из новых материалов и материалы эти напрямую черпать из жизни. А сейчас искусственных объектов и виртуальных изображений наработано уже столько, что виртуальную реальность можно точно так же использовать в качестве исходного материала, как мрамор, за которым Микеланджело ходил в горы. То есть, можно уже не обращаться к жизни, поскольку так называемая жизнь существует только в дебрях Амазонки, наверно.
РЖ: Значит, идет такая вот игра в бисер, а по сути никто высказываться не хочет. Между тем, в России всегда было важно, не как ты скажешь, а что. Главный художественный жест: набрать в легкие воздуху и выложить народу «всю правду».
М.Н.: Кому это важно? Мне неважно. Зачем мне ваша правда? Правду я сам знаю, правда очень печальна: жизнь — неизлечимая болезнь, заканчивающаяся смертью, ничего хорошего. Что ты мне можешь сказать? Что Путин плохой? А то я не знаю. В 1960-е говорение такой правды еще имело какой-то смысл, потому что было запрещено называть черное черным, а белое белым. Сейчас не запрещено, пожалуйста, говори. Только по телевизору нельзя, так это все равно, потому что есть уже интернет. Поэтому какая правда? Правду все знают.
Сам спор о форме и содержании устарел. Настало время минимализма в его новом преломлении. Что это значит? Вот я издаю вопль ярости. Кому он адресован? Непонятно. Чистая эмоция. Сырая, грубая, не отрефлексированная. И больше ничего. Сырой поток ярости. Пришло время создавать вот такие сгустки энергии. Это достаточно сложно, у меня масса разных идей, я занимаюсь и тем, и другим, и третьим. Главный проект на сегодняшний день — «аРрок». И это не просто группа. Я же, как всякий авангардист, как тот же Малевич, хочу напрямую воздействовать на жизнь, социальными технологиями заниматься. Но вся жизнь целиком меня не интересует, я на нее влиять не собираюсь. И даже не хочу. Я собираюсь влиять на развитие искусства. Этого я реально хочу, к этому стремлюсь. Завлечь молодежь, заинтересовать их нашими идеями, чтобы они начали работать так же, как мы, делали с нами, делали лучше нас.
РЖ: А что за идеи?
М.Н.: Музыкальные в основном. Забойная, резкая, голая музыка. Примерно как «B`52» или чикагский хаус начала 80-х.
РЖ: Ну, то есть, ничего нового.
М.Н.: Новое появляется в процессе утилизации старого. Чтобы вырастить наше дерево, мы берем именно тот сорт перегноя, который нужен. Сейчас мы занялись футуристическим альбомом "Человек будущего". Это не антиутопия, каких много, а именно утопия. Да здравствует наука, все проблемы решены, никто не уйдет обиженным. Мы такого типа утопию сейчас и делаем, только перенесем ее из будущего в сегодня. Потому что мир изменился радикально за последние годы. Все толкли воду в ступе и не заметили, что будущее наступило. Буквально десять или даже пять лет назад. С мобильной связью, с интернетом, с википедией, с ютьюбом мир перешел в новое качество. Мы уже живем в будущем. Оно наступило, двадцать первый век. И мы собираемся это наступившее будущее воспеть при помощи отличной, резкой музыки.