К демократии масс

Или приморские партизаны и доктор Бычков

В России, - в отличие, наверно, от любой другой страны мира, - всегда сильно преобладала безличная вопросительная интонация по отношению к прогнозируемому будущему. Еще с Чернышевского «Что делать?» поставлен этот проклятый русский вопрос на века. Притом, что «что делать», и Чернышевский тогда особенно не сказал, и не сильно прояснился этот вопрос и теперь. В других странах люди тоже могли любить или не любить свое положение, стремиться или не стремиться к переменам, но так, как мы в России, они никогда, наверное, не мучились подобной фатальной неопределенностью.

В российской культуре главное – это сомнение. Мы как будто делегировали всю свою уверенность высшим силам. Царю, судьбе, православному богу или же национальному лидеру как воплощению высших сил. И, в общем-то, смысл проклятого вопроса становился другим. Не что нам делать, а что нам сделают? Что с нами сделают? Что день грядущий нам готовит?

Я даже подозреваю, что русский человек потому и строит свой дом каждый раз в пойме реки, чтобы потом, когда начнется вполне ожидаемый весенний разлив, укрепиться в позиции одинокого маленького человека перед лицом слепой стихии.

В предельном варианте это мироощущение воплощается в политической системе, которая – притом что формально состоит из заимствованных у Запада уже как сто лет прекрасно работающих демократических институтов – функционирует у нас сыро и почти без людей. Реальные люди либо в ней не участвуют, не ходят на выборы, либо ходят, но голосуют так, «чтоб от них отвязались».

Немножко активных избирателей, пара политических пиар-агентств, с десяток записных оппозиционеров, столичные СМИ, монстроидальная правопреемница КПСС, - все это сублимирует политику и размещается на, в общем-то, небольшой сцене, за которой из темноты зрительного зала наблюдают отстраненные и самоотстранившиеся миллионы.

В тучные годы они как будто бы жевали при этом попкорн, теперь затягивают пояса и смотрят с некоторой тревогой, но так пока и не решаются полноценно поучаствовать в спектакле.

«Не участвовать» – их в этом убедили. Их долго тренировали. Сказались и 70 лет советской власти, и порядки последнего десятилетия. Любой ваш выбор, - говорили им знатоки, - будет как бы покупкой лошади у цыгана, вас обязательно обманут. Обывателя пугали нацистами, которые якобы непременно победят, если политическая конкуренция станет честной. А если обыватель уже и сам по натуре склонялся к нацизму, то… иностранным вмешательством, бандитами, «лихими 90-ыми», сионистским засильем.

За «умеренную демократию» стали выступать даже такие демократические публицисты, как Л. Радзиховский, а системно модель реализовалась в процедуре назначения… по согласованию. Это когда собираются, допустим, четыре-пять человек. Все их знают: Путин, Медведев, Сурков, Грызлов, еще кто-нибудь. Грызлов вроде бы предлагает какой-то список кандидатов на должность, скажем, хозяина ни много ни мало десятимиллионной Москвы. Или делает вид для телевизора, что предлагает такой список. Кто-то из дуумвирата после раздумий вроде бы принимает волевое решение. Или разыгрывает сценку раздумья. Затем легализованную таким образом кандидатуру спускают сверху в малочисленную Думу – где заседают нотабли, для ритуального ни на что уже не влияющего согласования.

* * *

Проблема, однако, в том, что эта забавная система долгое время работала (мы называли ее «стабилизацией»), а сейчас она себя очевидным образом изжила. По причине того, что формальная демократия, не наполненная живым содержанием, обычно ведет к негативной человеческой селекции.

Такая селекция была особенно заметна еще и в годы советской власти, когда странно попала под управление геронтократов, которые, в конце концов, так перепугались фильма «Звездные войны», что не по киношному слили СССР. Ну, а сегодня геронтократов подменило новое меньшинство - «активисты». Те, кто брошенную без общественного присмотра республику используют из личной выгоды, манипулируя как экономическими, так и политическими инструментами.

Модель лидерской демократии сама располагает к такому меньшевистскому «активизму», и понятно, что из десяти «активистов» в лидеры своих страт теперь выбивает самый беспринципный, самый алчный, человек-волк. Люди-волки поставляют национальному лидеру нотаблей, а тот начинает лидерствовать с оглядкой – чтоб не сожрали.

Сторонний наблюдатель не может избежать рефлексии, по сути лишающей всю эту систему ее недавней легитимности. Никто не скажет в глаза, но разве не подумает: можно ли в этой системе нормально, по-честному, из Когалыма пробиться в Москву?

* * *

Лидерская демократия, демократия нотаблей, до некоторого времени всем казалось оптимальным решением для России. По некоторому мнению, именно она помогла провести страну между отъявленными бандитами и фашистами, уберечь от коммунистической реставрации и остановила распад страны. Однако в последнее время «активизм» опричников от верхушечного перераспределения бонусов нефтяного дохода закономерно спустился непосредственно до маленького человека, и это стало для маленького человека крайне неудобно. Он видит, завтра ему повысят коммуналку, запретят парковку во дворах, постучатся с невероятным налогом, – в этом предела нет, никто не знает, что еще придумает неизбираемый правящий класс?

Маленький человек видит: если клика активиста Лужкова в конечном итоге превратила Москву в безумный хаос памятников и небоскребов, то ведь и в полный голос сказать об этом «нотабли» смогли лишь постфактум, когда того сняли. А скольких «активистов» не сняли? И скольких еще назначат? Тем временем ужасающие примеры гниения лидерской модели продемонстрировали братские народы – Киргизия, Белоруссия, Кавказ.

Мы спрашиваем себя: где гарантия, что завтра не окажемся там же, если позволим системе эволюционировать без нашего участия? Эволюция, конечно, много приятней революции, но во что может эволюционировать рак?

Однако важно так же и то, что активизм элиты – их ментов, их судей, установившийся в обход демократии масс, так же закономерно вызвал к жизни низовой активизм… приморских партизан. Цепная реакция началась. Пока институты стоят бесполезными декорациями, люди сами пытаются решать, что строить и куда вести дорогу, а парламенты, думы, комиссии пусть заседают!

«Доктор Бычков» с наручниками в руках и пациентом в багажнике автомобиля – не просто пример, а символ перехваченной инициативы. Система не желает работать? Придет низовой активист, «доктор Бычков», и общество его поддержит.

31 числа мы выходим на площадь Маяковского (Триумфальную) не только потому, что двести человек с чем-то несогласных решили «подурить» в расчете на западное TV, но так же и потому, что общество и власть ищут площадки, где бы померяться моделями активизма.

У вас Лужков, у нас – Лимонов. Сегодня – Триумфальная, завтра – Куликово поле. Узурпация лидера провоцирует появление миллионов маленьких узурпаторов на местах. Эскалация этого конфликта несет в себе угрозу аннигиляции всех, в пределе – страны, а отступление от лидерской модели демократии к демократии масс, таким образом, становится, похоже, единственно возможным маневром, чтобы пройти без потерь очередную точку бифуркации.

Понимает ли это власть? Есть много сигналов, что начинает понимать, спуская накапливающийся пар исключительно через либеральную риторику и расширение круга нотаблей.

Сурков намекает, что вскоре разрешат Триумфальную. Антикоммунист Федотов назначается главой президентского Совета. Международный форум «Стратегия-2020» открывает известный либерал Аузан. Президент советуется по резонансным темам с рокерами. А Путин на заседании Консультативного совета по иностранным инвестициям вдруг заявляет, что российская власть не будет делать различий между российским и иностранным капиталом – пусть, мол, все приходят и работают на равных условиях.

Простые слова, но к которым российское государство шло десять мучительных лет. Осталось начать делать шаги в делах.

Здесь Глеб Павловский отвечает на статью Сергея Митрофанова

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67