От редакции. Приближающееся 200-летие со дня рождения Ивана Гончарова, уроженца Симбирска и автора «Обломова», дает повод порассуждать о «стабилизирующей» роли обломовщины как возможном пути для провинциальных городов с оригинальной историей. Полезна ли модернизация Обломовке или лучше дать ей жить «медленным историческим ростом»? Возможен ли социальный морф Обломов-Штольц? От решения этих вопросов зависит благополучие и провинциального Ульяновска-Симбирска как города и бренда, и других мест в необъятной России.
* * *
Критики полагают, что Обломов – единственный образ в русской литературе, который в мире воспринимается как архетип, наряду с Дон Кихотом или Дон Жуаном (архетипы – врожденные структуры психики, которые «зашиты» в коллективном бессознательном и проявляются в опыте и в снах; этот юнговский термин перекочевал в литературоведение, где он означает универсальный образ, мотив или сюжет, наделенный свойством «вездесущности» и пронизывающий культуру человечества). Обломовский архетип, очевидно, неразрывно связан с «гением места», где родился Гончаров, и порождает особый тип психики и способ мышления. Горизонталь, занятая Обломовым, простирается в коллективном бессознательном и магическим образом тянется сквозь годы и эпохи, достигая нас, ныне живущих здесь. Одних она укладывает на симбирские диваны, – как философские, так и самые обыкновенные, которые перед телевизором, – других она своим острым концом выталкивает куда-то за пределы нашей Обломовки, неважно даже куда.
Критик Николай Добролюбов видел в Обломове и обломовщине ключ к разгадке многих явлений в отечестве, находил в романе «произведение русской жизни, знамение времени». Хотя Добролюбов и признает, что Обломов – «не тупая, апатическая натура, без стремлений и чувств, а человек, тоже чего-то ищущий в своей жизни, о чем-то думающий», но, как социал-демократ, ставит ему безжалостный социальный диагноз: «…Гнусная привычка получать удовлетворение своих желаний не от собственных усилий, а от других, – развила в нем апатическую неподвижность и повергла его в жалкое состояние нравственного рабства». Эта точка зрения в советской школе стала хрестоматийной и доминирующей: «безыдейный ленивец» Обломов противопоставлялся герою рахметовского типа, столпу соцреализма, «активному строителю социализма».
С падением советского строя подвергся пересмотру и образ Обломова. В современной трактовке он все чаще – не диванный барин, а символ протеста против утилитарных подходов к жизни, свойственных временам дикого капитализма. Для одних Обломов по-прежнему символизирует паразитический образ жизни, лень, инертность, но для других обломовщина – это вызов суете сует, самодостаточность, гармония и даже свобода. Приходилось слышать мнение о спасительной, «стабилизирующей» роли обломовых в современном обществе. «То, что мы еще не «съели» друг друга, что у нас не всё деньги решают, это заслуга «обломовщины». Если бы мы все хотели заработать по сто миллионов, мы бы давно перебили друг друга», – говорит руководитель Ульяновского центра корпоративной культуры Геннадий Журавлев.
Учитель русского языка и литературы ульяновской гимназии №1 Раиса Семенова отмечает, что ее ученики с интересом воспринимают и прозу Гончарова, и философию его героя, в котором узнают себя. Обломов становится для них родным и близким. «Он близок потому, что глубок, потому что он добрый, потому что у него такое золотое сердце, – говорит педагог.– И как хорошо, кстати, что в романе для сравнения есть Штольц: оба героя хорошо оттеняют друг друга. А дети говорят: «Но мы-то сейчас живем в поколении, которому больше нужны Штольцы, а жаль». Послушайте, что дети говорят: «Для меня Обломов – гурман жизни». – «А для меня – философствующий ленивец: он же не просто лежит, это же милое дело послушать, о чем он говорит, как мыслит». Гурман жизни – разве плохо ребенок сказал?»
«Гончаров показал, что Обломов лежит на диване не потому, что он такой лентяй, а потому, что он не сумел в этой жизни реализоваться, – говорит директор музея И.А.Гончарова Антонина Лобкарева. – Такому мягкому, доброму человеку очень сложно проявить себя. Очень жаль, что в жизни складывается так, что ты должен утратить какие-то качества своей личности, чтобы самореализоваться. Но для Обломова это невозможно, он не захотел принять правила, которые диктовала реальная жизнь. Они как-то против человеческой души. В «Обломове» автору важно было показать, что нельзя потерять человека, внутренний, духовный мир, что ценность каждой человеческой личности огромна и нельзя приносить ее в жертву какой-то схеме или теории».
Сегодня мы наблюдаем своего рода ренессанс «непротивленческой» философии Обломова, апологетами которой еще в 19 веке были авторитетные литераторы. «Обломова изучил и узнал целый народ, по преимуществу богатый обломовщиной, и, мало того, что узнал, но полюбил его всем сердцем, потому что невозможно узнать Обломова и не полюбить его глубоко», – писал литературный критик Александр Дружинин. Поэт Иннокентий Анненский в статье «Гончаров и его Обломов» признавался в симпатии к диванному герою: «…Чем больше вчитываешься в Обломова, тем меньше раздражает и возмущает в нем любовь к дивану и к халату… Не прельщаясь ни фортуной, ни карьерой, он залег в берлогу. Отчего его пассивность не производит на нас ни впечатления горечи, ни впечатления стыда? Посмотрите, что противопоставляется обломовской лени: карьера, светская суета, мелкое сутяжничество или культурно-коммерческая деятельность Штольца… В Обломове есть крепко сидящее сознание независимости, никто и ничто не вырвет его из угла – ни жадность, ни тщеславие, ни даже любовь… Обломов живет медленным историческим ростом». Последняя фраза, на мой взгляд, чрезвычайно важна для понимания процессов, которые происходят – или, скорее, должны были бы происходить – в российской провинции, в частности, в Ульяновске.
«Сон Обломова» now
Выдающийся филогог Михаил Бахтин писал о романе «Обломов» как об «идиллическом хронотопе», признак которого – органическая приращенность жизни и ее событий к месту, к родной стране с ее уголками, и этом смысле роман очень русский (и очень симбирский). Но что получается, когда к месту, обладающему своим «гением», привязываются – навязываются ему! – события, изначально ему не свойственные? Возникает психологический дискомфорт, словно к тебе ввалились шумные гости, наподобие амикошона Тарантьева из романа, и не уходят, хотя все уже съедено и выпито. В диалоге со Штольцем Обломов описывает ему свою идиллию поместной жизни, пронизанную покоем, предсказуемостью, добротой, соответствующую ритмам природы. Штольц называет это «обломовской утопией». Кстати, в письмах Гончаров и сам называл свой роман «сказкой». Авторитетный биограф писателя Юрий Лощиц в статье «Несовершенный человек», анализируя «Сон Обломова» (IX глава первой части романа), исследует в нем сказочные мотивы. Оглядывая современную жизнь Ульяновска, обнаруживаешь неожиданные параллели со «Сном», которые многое объясняют.
«По степени своей особности, отъединенности и закрытости Обломовка может потягаться с любым зачарованным, заколдованным царством», – пишет Лощиц. Помнится, как старательно бывший губернатор Юрий Горячев, «барин» традиционного уклада и аграрного, «горизонтального» мышления, прятал область от рыночных реформ, кутая ее в одеяло «мягкого вхождения в рынок». Горячев призывал не торопиться, посмотреть, как все сложится у соседей, а потом – даст Бог, может быть, когда-нибудь и у нас… Типично обломовский подход.
В Обломовке появление чужого приводило ее обитателей в ужас. Так ведь и в Ульяновске никогда не жаловали «варягов». В администрации Горячева были преимущественно «свои», при сменившем его генерале Шаманове нашествие «чужих» принесло нашей Обломовке, скорее, одно лишь разорение. К самарским, казанским, даже димитровградским кадрам в администрации нынешнего губернатора Сергея Морозова современные «обломовцы» относятся почти с таким же недоверием.
Архаический символ народной утопии – пирог. В Обломовке царит настоящий культ пирога. Там пекут исполинский пирог и едят его всю неделю. При Морозове этот архетип трансформировался сначала в сенгилеевский блин (райценр Сенгилей объявлен «Блинной столицей России»), а потом и в Колобок (можете смеяться, но Ульяновская область объявлена также и родиной Колобка). Вряд ли инициаторы этих «столиц» осознают, что спустя полтора столетия они все еще доедают обломовский пирог.
В романе за маленьким Обломовым присматривает добрая няня, которая периодически выпадает в сон. «Сказочный быт Обломовки словно нашептан няней. Она душа «сонного царства», его добрая волшебница», – пишет Лощиц. Няня вернулась: всесоюзная сказочница Валентина Леонтьева, ведущая программы «В гостях у сказки», которая ежедневно укладывала спать миллионы детей, дала свое имя областному театру кукол, кинофестивалю «От всей души», присутствует также и в виде памятника.
Утопист-Обломов постоянно мечтал об ином бытии, чинном и обустроенном, но сотворенном как по щучьему веленью, без вложения его труда: «Он все собирался и готовился начать жизнь, все рисовал в уме узор своей будущности». Руководство Ульяновска унаследовало обломовский «мифологический реализм». Вспомним хотя бы заявление бывшего мэра Александра Пинкова – без указания сроков исполнения и ответственных – о том, что «Ульяновск будет лучшим городом Европы». Коренное отличие, однако, здесь в том, что Обломов лелеял свою идиллию совершенно искренне, а заявления чиновников делаются на фоне варварской вырубки деревьев, безвкусной и хаотичной застройки, перманентного недоремонта дорог, воровства в коммунальной сфере, то есть, по выражению писателя Пришвина, на фоне социального и экономического активизма «мертво-деятельных» людей. Сегодня региональная власть в том же стиле раскручивает тему Ульяновска как «культурной столицы Европы» в надежде на инвестиции в культуру, которые помогли бы области решить ряд социальных проблем.
Апология горизонтали
Важнейшее измерение архетипической Обломовки подметила итальянский гончарововед Михаэла Бёмиг: это место, где господствует горизонталь. Плоский пейзаж, плавное развертывание линии жизни от рождения до смерти без всплесков (жизнь как сон, «истинное подобие смерти»), жизнь «по солнцу», от рассвета до заката, категорический запрет для Илюши Обломова залезать на галерею и спускаться в овраг. Если иметь в виду, что у гончаровского романа есть симбирские корни, становится понятно, почему «вертикаль» так чужда этому месту и почему такую важную роль в жизни города играет мост через Волгу. В Симбирске, где единственно возможная вертикаль имела духовное назначение – вертикаль соборов и колоколен, где дома не строили выше трех этажей (не считая пожарной каланчи), появление многоэтажек и торговых моллов в историческом центре убило патриархальный дух места, которое без своего «гения» задыхается, впадает в депрессию. Получается не модернизация, а духовная деконструкция или даже деструкция. Ядовито-оранжевого цвета торговый комплекс «Версаль», втиснутый в ряд стильных трехэтажных домов конца 19-го – начала 20-го века, воспринимается как нашествие рыжего «немца»: не визит доброго друга Штольца, а вторжение его бесцеремонного потомка.
По той же причине так неудачен купленный за 3 млн бюджетных рублей лозунг «К взлету готов», ибо в обломовском менталитете нет вертикали, нет полета, это насилие над природой обломовцев – они летают только в мечтах. Возможно, поэтому в Ульяновске невзлюбили так называемую «базу НАТО» (предполагаемый пункт переброски натовских грузов из Афганистана в Европу) – не потому, что НАТО, а потому что – угроза «сверху», по вертикали. Давно ничего не слышно и про производство термобаллистирующих «летающих тарелок», в свое время широко разрекламированных. Как знать, может быть, судьба самолетостроительного завода «Авиастар» сложилась бы лучше, если бы его разместили в другом месте, ведь обломовцы не летают, недаром мальчик Обломов в романе отрывает крылья стрекозе. Долговязый, «вертикальный» губернатор Морозов – словно Дон Кихот, одним своим видом бросающий вызов обломовщине. С Обломовым его роднит, однако, то, что он такой же утопист (или, скорее, антиутопист), ибо действует в той же эстетике: Ульяновск – столица «летающих тарелок», «родина Колобка», «столица буквы Ё», «авиационная столица», «культурная столица Европы» и т.д.
В поисках бренда региона, мне кажется, стоило опираться как раз на то, что естественно для обломовской психики, что соответствует «гению места». Не столица того, другого, третьего, а, например, «место, где вы можете отдохнуть от тревог внешнего мира, от его суеты, принять горизонтальное положение, где вас ждут неторопливые гостеприимные хозяева, где есть покой, вкусная еда и чистая природа» (именно поэтому сегодня, позволяя агрессивным бизнесменам вырубать деревья под киоски, парковки и дома, город лишает себя жизненных соков, превращаясь в каменный мешок). Ульяновск мог бы, отталкиваясь от обломовского архетипа, позиционировать себя как место вдали от потрясений, как тихая гавань. Не «Быстрее, выше, сильнее», как я видел на одном из плакатов «Единой России», а «Тише, ниже, без усилий».
Не исключено, что лучшим выходом для Ульяновска было бы вернуть ему историческое имя и сохранить его как заповедник обломовщины, место для отдыха и размышлений. Образцово провинциальный, зеленый университетский город с хорошей экологией, культурный и музейных центр – вот что влекло бы сюда людей: посмотреть на Обломовку, которую не «трогает жизнь». Для этого надо было бы законсервировать исторический центр, как это делается во всех европейских городах, рассчитывающих на интерес к себе туристов, а на откуп штольцам отдать районы за исторической чертой. Чтобы сделать это, руководству города и области понадобилась бы политическая воля, основанная на чистом сердце, обломовская «голубиная нежность» к своему краю и его обитателям. Но где вы видели в современной России с довлеющей «вертикалью» такую власть и таких обитателей? Это тоже утопия. Поэтому, боюсь, шанс упущен: от исторического города мало что осталось. Обломовская идиллическая горизонталь сползает в обрыв.
«Гончарову был дан дар предвидения, но он не был услышан, – заключает Антонина Лобкарева. – Он чувствовал, что в России зреет трагедия, он боялся обрывов, но вместе с тем он писал, что обрыв – это не самое страшное, что это тоже опыт: опыт жизни, который надо принять, осмыслить и идти дальше».
Город по-прежнему раздираем обломовским вопросом – «делать или не делать». Обломов из романа выбрал – не делать. Ульяновск местами делает (кое-что лучше бы и не начинал), местами – притворяется, изображая деятельность. Молодые штольцы, не согласные с философией покоя, уезжают. Вероятно, сегодня идеал гармоничного человека, жителя Ульяновска-Симбирска – это некая золотая середина между крайностями, социальный гибрид – более душевный Штольц при более активном Обломове: деятельный патриот, живущий в нравственной чистоте, не лишенный предпринимательской жилки, социально-ответственный, экологически ориентированный, человек духовно развитый, поклонник и покровитель искусств и философий, признающий цену и силу традиции, готовый поставить ее на службу себе и обществу. Впрочем, и это – обломовская утопия…