Гобоносец поднарсал

От редакции. Данной публикацией «Русский журнал» открывает серию рецензий на роман известного журналиста Олега Кашина (Олег Кашин. Роисся вперде. — М.: Ad Marginem, 2011. — 192 с.).

* * *

Название

Пока мы вертимся на месте, язык сам находит нужные слова. Например, мы ещё не чувствуем, что коридор стал колидором, и смеёмся, а язык уже нашёл для того, что было коридором, новое слово.

Вписанная в учебник, Россия одна. Но их, конечно, были сотни, и объединены вместе они все (Жрусь, Прусь, Дерусь, Сиройская ипремия) лишь для простоты дела.

«Раша», в которой всем хорошо слышен блатной окрик «ша!», да ещё кому-то — египетский бог солнца; да ещё семи-восьми — античное название Волги, — слово для самолюбования и ничего в итоге не даёт. Просто результат лабораторной работы «Мы — это западная цивилизация», и несмотря на «Нашу Рашу», никого не задевает, наоборот.

Точное слово всегда должно быть немного обидным, вроде детской дразнилки. Сипилявое азиатское (китайское, вьетнамское — то, чего в «России» сейчас по-настоящему больше, чем «Раши») «Роисся» — это Раиса, толстая, простоватая и очень крикливая тёть Рая, продавщица из местного райторга, чей магазин и вправду рай для окрестной алкашни.

Но не только: «роисся» — ещё и «роиться», «быстрее роитесь», «собирайтесь в рой». «Роисся вперёд!» — такой же приказ, каким был «Сарынь на кичку!»: всем бурлакам — на нос судно и лежать тихо, пока мы будем грабить. Может, и не убьём.

И одновременно призыв к своим: «давайте роиться», «собираемся в рой, жужжим, готовим жала — и вперёд на врага».

Сюжет

То «вперде», где оказывается «Роисся» в повести Кашина, — результат государственного научного эксперимента по «модернизации общества» — производству послушного взрослого населения из умственно отсталых детдомовских детей. Найденная учёным-самородком Карповым сыворотка роста за две недели превращает семилетнего ребёнка в тридцатипятилетнюю особь.

Сюжет поначалу обещает что-то среднее между фантастикой о вышедшем из-под контроля большом научном эксперименте, угрожающем уничтожить всё, и антиутопией — но почти не двигается ни в ту, ни в иную сторону, держит в режиме ожидания, а когда оно проходит, выясняется, что это социальная сатира — но совсем не весёлая.

Интонация

Сатира вроде обычно бодрит, заставляет злиться, чтобы искать ответы, почему всё так плохо. Но печальный тон повести с самого начала отбивает желание это делать. Задаваться вопросами бессмысленно, ответ уже есть — он в самой интонации: всё плохо, потому что в Роисси по-другому быть не может, и лучший способ прожить здесь свою жизнь — не ожидать ничего хорошего. Тем более от модернизаций.

В первом же абзаце, в зачине, рассказчик, предлагая свою историю, предлагает её словами: «я испытываю некоторую неловкость» и «что поделаешь». Вот это печальное, безысходное «что поделаешь» (да и ощущение неловкости) определяет и дальнейший тон повествования, и отношение к происходящему, и весь сюжет повести. Как бы после рассказчик ни острил, интонация безысходности теперь здесь главная и никому смешно не будет.

Юмор

Наверное, нарочно это юмор глянца, где всё должно выглядеть бодрячком-бодрячком: «Входил теперь в полуофициальный кружок „реалистов”, они же „аморальные реакционеры”», «И теперь он ехал в каком-то пойманном поднятием руки <…> попутном грузовике», — что и не юмор вовсе, а так, косметическое средство для ухода за головой: чтоб была чистой и приятно пахла. Но интонация безысходности съедает и эти «бодрячки», как съедает она в повести всё: всех героев, действие, сюжет.

Персонажи

«А начальник в ту ночь долго не мог заснуть. Налил себе вискаря, вышел из номера — двенадцатый корпус, напротив четырнадцатого, — сел на скамейку, выпил. Самое мерзкое было, что никакой особенной нужды в этом модернизационном большинстве сейчас не было, да что сейчас — и в седьмом году без него ведь тоже прекрасно обошлись, и Лужники нашлось кем заполнить, и при необходимости даже Тверскую заполнили бы всю, от Манежной до Белорусского вокзала. Такое ощущение, что там — начальник даже показал себе жестом, вон там — просто решили поиграть с этим идиотским изобретением, им, блядь, интересно, что получится, если вколоть вот это говно детям. Лучше бы иностранцам каким-нибудь бездетным их отдали, в самом-то деле — а сейчас всё равно ничем хорошим это уже не закончится. Начальник злился, потом сходил за вискарем ещё, потом посмотрел в небо, достал телефон и набрал дежурную по женскому корпусу».

Таков крайний, но типичный случай человека этой повести. Им всем, персонажам, с разной степенью осознания причин и самосознания вообще, — но плохо. Их всех заставляют роиться, и они — некоторые понимают, что против воли — безрадостно роятся. Испытывая чувство гадливости к себе за то, что вынуждены это делать. А собственно, вариантов нет: сказали роиться — значит, роись. Они уже модернизационное большинство, уже и так послушны, придумывать другое модернизационное большинство было излишне.

Рассказчик

Но хуже всех рассказчику. И не потому, что он уже всё знает и скорбит, а потому что он рассказывает о роящихся — роящимся. И чтобы ему раньше времени не закрыли рот, дослушали до конца, он просит, обращается, устанавливает с читателем доверительные отношения, вовлекает, объединяя себя и читателя в «мы»: «можете не верить, но что поделаешь, я уже даже привык», «Потом Вася с Карповым ушли вдвоём в туалет, и Марина не видела, как, помазав Васину руку чуть выше локтя спиртом, Карпов вколол ему в вену полшприца желтоватой жидкости — но он вколол, честно», «И, наверное, даже хорошо, что именно после этой поездки в город Карпов сильно заболел — простудился, не обращал на простуду внимания и через три дня слёг с воспалением лёгких. Если бы не слёг, то, пожалуй, он мешал бы нам следить за судьбой лилипута Васи, которая, бесспорно, стоила, чтобы за ней следить».

Название

Рой не фасция, не фаланга и даже не строй; рой — это хаос, который в данный момент, услышав клич, сорганизовался во что-то (глаз ухватил конфигурацию), а в следующий — разорганизовался. Дисциплина есть, порядка нет. Поэтому и «вперде».

«Вперде», в отличие от «вперёд», — это уже не «куда», а «где» — то, к чему «куда» привело. Результат, место, где оказался рой. Наконец-то отрывшийся магазин тёти Раи, в который, жужжа и матерясь, ворвалась алкашня. Нет, по-другому? Тогда самый распространённый из грубых ответов на вопрос «где?» (хотя и здесь тётя Рая остаётся тётей Раей). Или — не «в перде», а «в пердё».

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67