... Лишь только уходит назад город - так сразу идут писать по нашему обычаю чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие кусты, обгорелые стволы, дикий верес и тому подобный вздор. Попадаются то вытянутые в струнку деревни при станциях, постройкою похожие на старые складенные дрова...
Летят версты, время от времени по неотдаленным дорогам летят встречные или попутные автомобили, летит с обеих сторон лес с темными строями елей, сосен, родных березок и осин...
Точно сказал когда-то Гоголь: словом, виды известные. И, надо сказать, судя по описаниям, мало чем изменившиеся со времен Чичикова и Хлестакова. Ну, разве что нынче кроме деревень пролетают мимо коттеджные поселки, порой все еще пугающие проезжих кирпичными фортециями, именуемыми в народе "красная чума"; садовые товарищества советского разлива; какие-то едва ли законные делянки, огороженные решетками из никелированных кроватей и автомобильных дверей...
Потому-то, видно, люди, путешествующие электрическим поездом в его сидячем варианте, как правило, так мало и редко смотрят в окна.
Если только они не иностранцы, следующие таким образом через новую для себя страну. Особенно - если на дальнее расстояние. Тогда, конечно, все вокруг любопытно. Тогда - все приключение. Особенно - поначалу...
* * *
... Поезд идет по восточному побережью Америки (той, которая США). Идет далеко - в город Бэттл-Крик, штат Мичиган. Вагон - сидячий: почти в точности такой, какие бегают иногда из Москвы в Питер и обратно. Народу не то чтобы очень много, и не то чтобы он был сильно бедный. Он примерно такой и его примерно столько, какой и сколько бывает в подмосковной электричке в середине зимнего буднего дня.
В Америке идет несильный снег. Вдоль путей - грязные, закопченные пакгаузы, склады, штабеля и горы ящиков. Выщербленный кирпич фабрик. Их окна - частью выбиты, частью заделаны фанерой. Собаки у мусорных баков остервенело рвут какую-то дрянь. Выгоревший жилой двухэтажный дом, очень похожий на те, что показывают в кино про страсти-мордасти. Рядом дом другой - целый. На доме - национальный флаг. Рядом с домом детские качельки, облупленный фургон с кузовом, черное голое дерево...
Соседка по креслу - симпатичная такая мулатка - спрашивает: ты откуда?
- Из России.
- О'кей. А там у вас в Бога веруют?
- А как же. Православная церковь.
- Православная? А она - христианская?..
Мулатка выходит в большом промышленном городе, где шестиэтажный вокзал с выбитыми до единого окнами и ведущие к нему многочисленные подъездные пути и платформы тщательно оплетены колючей проволокой, которую денно и нощно сторожат солидные господа в форме и с собаками.
А поезд следует себе дальше - в направлении так называемого Среднего Запада.
Зато в городе садится новый сосед - врач, едет в Монтану. Он там лечит индейцев от алкоголизма. Спрашивает: вы откуда?
- Из России.
- Вы марксист?
- Помилуйте... Уже двадцать лет прошло с тех пор, как марксизм в моей стране встретился с таким серьезным вызовом, что до сих пор сладить с ним не может.
- О нет! - не соглашается доктор. - Это случилось куда раньше... Когда из СССР выгнали Троцкого? В конце 30-х? Вот видите! Уже примерно семьдесят лет, как нет у вас марксизма.
А дальше следует удивительная (и для времени, и для места) лекция о Льве Давыдовиче, о социальной справедливости, о подлинных марксистах-ленинцах и о том, что исконным жителям континента, индейцам, вообще-то, пора бы уже сбросить иго поработителей, и так бы оно все и случилось, если б не были запойные они... От бедности.
* * *
Пожалуй.
Ведь это удивительно, насколько бедных и пьяных в Штатах больше, чем этого ожидает позитивный путешественник.
Да и в России, прямо скажем, их не меньше.
Сильно поддатые люди в электрическом поезде, следующем по маршруту "Волоколамск - Столица нашей Родины" или, скажем "Столица нашей Родины - Петушки" (как и во многих других местах), никого из попутчиков не удивляют. И не слишком сильно пугают. Как, впрочем, и люди бедные. Собственно, сидячий электрический поезд, он ведь и есть обычное средство передвижения людей бедных - и в России, и в Америке. И даже очень бедных - тех, кто не смог себе позволить самолет, спальный вагон, или, на худой конец, автомобиль, чтобы добраться туда, куда надо. При этом в Штатах ведь езда на машине на длинные и очень длинные дистанции - дело обычное: знай себе рули в ситуации милой прайвеси.
А электрический поезд - дело другое: публичное. Здесь прайвеси нету. Здесь тебе все видны. И сам на виду - в зоне взаимозависимости, в системе многообразных недобровольных связей, в которые она принуждает тебя вступать.
Однако здесь - в деле транспарентности, прозрачности, открытости - первенствует, конечно, Россия. Вот заходят в вагон два подростка. Один из них очень неплохо (для электрического поезда) играет на гармони. А другой поет:
Яркой луной осветился
Тихий кладбищенский двор,
А над сырою могилой
Плачет молоденький вор...
Пение привлекает большее внимание, чем выкрики продавцов авторучек, брошюр и скоростных пятновыводителей. Поют жалостно и про актуальное - так что деньги бросают не только я и мой сосед кавказец, но и другие прочие граждане-пассажиры.
... А там - за рекой в белом доме
Живет мой отец прокурор.
Он губит воров беспощадно -
Не знает, что сын его - вор...
С тех пор как в Москве стали огораживать станции пригородных поездов заборами, размещая внутри периметра киоски с сидюками, такой репертуар - повсеместен. В этом легко распознать признаки нетленности культуры специфической, железнодорожной, так называемой сиротской песни, слегка модифицируемой эпохой цифровых носителей. Если посмотреть внимательно, то можно сказать, между современным электрическим поездом и просто поездом из кино, где показывают годы, скажем, 20-е или, к примеру, 40-е, разница не так уж драматически велика. Те же гармошки, семечки, пирожки, взгляды из-под козырьков кепариков, те же, по сути, пассажиры, тот же пейзаж... Нет, понятно: народу поменьше, да и на крышах не сидят, и чаще, наверное, можно встретить читающих газеты - "Твой день", "Московский комсомолец", "Жизнь" - или эдакий какой-нибудь роман Марининой, Бушкова или Гоголя...
Вот я ехал - и Гоголя читал, который, в частности, спрашивает: и какой же русский не любит быстрой езды? Знай подлетывай на своей дермантиновой подушке. Твоей ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: "Черт побери все!" - твоей ли душе не любить ее? Ведь летит вместе с тобою вся дорога невесть куда в пропадающую даль! И есть какая-то непростая тайна в этом быстром мелькании, где не успевает означиться ни один в мгновение ока пропадающий предмет...
Только небо над головою кажется недвижно. Но часто ли мы замечаем небо?