Кто там шагает правой?
Не будет преувеличением сказать, что на экранах мира давно не появлялось такого количества пламенных революционеров. Интересно, что фильмы про них снимают прежде всего американцы, в том числе натуральные голливудцы. Самый известный из мировых кинодокументалистов (он-то не голливудец), сам по себе пламенный революционер и профессиональный диссидент Майкл Мур презентовал на только что завершившемся Венецианском фестивале очередную разоблачительную картину «Капитализм: история любви». Обладатель «Оскаров» Оливер Стоун показал там же фильм «К югу от границы», героями которой являются популистские лидеры стран Латинской Америки Рауль Кастро, Уго Чавес, Эво Моралес, Рафаэль Каррера и др. По острову Лидо, на котором и проходил фестиваль, Стоун ходил в обнимку с Чавесом, затмившем в глазах папарацци голливудских звезд. Стоит напомнить, что в 2003-м мэтр Стоун сделал картину «Команданте», состоявшую из восторженных диалогов с Фиделем Кастро.
Наконец, у нас вот-вот выйдет фильм другого «оскароносца» Стивена Содерберга «Че Гевара» - на сей раз не документальный, а игровой, с Бенисио Дель Торо в роли Че. Собственно, он должен был выйти на этой неделе, но прокат опять отложили, хотя во всем мире фильм уже прошел, вызвав энтузиазм интеллектуалов-леваков. Очевидно, наши кинотеатры боятся фильма, состоящего из двух частей общей продолжительностью четыре с половиной часа. Зато у нас не побоялись выпустить «Марадону» Эмира Кустурицы, тоже отдавшего должное Че Геваре и Фиделю. Один из выводов фильма: если бы Марадона не ушел в футболисты, то наверняка ринулся бы в революцию и стал в 1980-е вождем уровня и отваги команданте Че.
Новая мода? Тенденция? Политические игры? Очередное свидетельство того, что кинематографом заправляют люди левых взглядов?
Незамутненный
Конечно, есть искушение объяснить дело просто: экономическим кризисом, который естественно породил новую волну критики капитализма. Но началось-то всё до кризиса, на Каннском фестивале 2008-го, в официальную программу которого были включены «Че» (таково официальное название фильма) и «Марадона». Особенно впечатляющим стал тогда показ «Че», который наверняка войдет в летопись Каннского фестиваля, переиздаваемую каждые пять лет в виде все более толстой и не подъемной книжищи.
В одних странах фильм Содерберга выходил в прокат как Che – Part 1 & Part 2. В других две части имели собственные титулы, соответственно «Аргентина» и «Партизан». Каннский показ отличился уже тем, что впервые в истории фестиваля фильм без предварительного показа для прессы параллельно демонстрировали в трех разных залах: в одном – для смокинговой публики, еще в двух – для кинокритиков. Едва ли не впервые между частями устроили 15-минутный перерыв. В первый раз в перерыве бесплатно раздавали в фойе пакетики (естественно, с надписью Che) с бутербродиком и бутылкой воды. Это было гуманно (из-за вечернего показа многие не успели поужинать) и, главное, в духе фильма. Ведь команданте показан в нем человеком отчаянно благородным, справедливым, заботливым, внимательным к людям.
Впечатления от фильма раздваиваются. Форма – выверенная, от Содерберга ожидаемая: мейнстрим, но артистический и не канонический. Поначалу действие дергается и мечется, переносится из партизанского леса 1957 года в Нью-Йорк 1964-го, где Че выступает в ООН и дает интервью американским журналистам, и еще куда-то, где Че общается с кубинскими интеллектуалами. Ни одного эпизода длиннее двадцати секунд. Язык то испанский, то английский. Вдобавок, все снято дрожащей камерой. Думаешь: не-е-ет, четыре с половиной часа так не выдержать. Но постепенно фильм становится более традиционным. Бои рубежа 1959 года за Санта-Клару, которыми Че руководил, показаны уже и вовсе последовательно, а к нью-йоркским эпизодам фильм теперь обращается лишь для того, чтобы наряду со взглядом изнутри событий явить нам всеобъясняющий взгляд извне, стратегический. Когда же начинается вторая – боливийская – часть фильма, он и вовсе превращается в кинодневник. У Че Гевары и впрямь ведь есть боливийский дневник.
Однако, по содержанию и идеологии фильм странен. Че Гевара идеализирован донельзя. Прямо лениниана какая-то. Мифология. Ладно, романтический герой, революционер на все времена, пусть будет так. Но совершенно не проанализирована кубинская революция. Так, вскользь проброшено, что в руководстве партии есть и сталинисты. Не явлены взгляды противников. Нет, собственно, победы революции и послереволюционной ломки страны. Нет истории создания того самого знаменитого портрета Че Гевары, который и стал сегодня рекламным брэндом. Сразу перескок из 1959-го в 65-й, а затем 67-й, в Боливию, в последнюю попытку Че распространить революцию на всю Южную Америку, в историю его гибели.
На Кубе, где фильм впервые показали в прошлом году в рамках Гаванского кинофестиваля, он вызвал вселенский восторг. В том числе и потому, что не критикует Фиделя. Кстати, руководители фестиваля заранее предупредили Содерберга, что не покажут картину, если она будет содержать хоть малейшую критику вождя революции. Да, в начале второй части озвучивается версия (среди прочих версий гибели команданте Че), что его вообще-то прикончили задолго до Боливии по приказу Фиделя Кастро. Но вся вторая часть фильма эту версию опровергает.
Бог с ними, с версиями. Сейчас интереснее, что, с учетом «Марадоны» (где тема Че Гевары – одна из важнейших), это уже третий фильм 2000-х про несгибаемого революционера и его незамутненный образ. Первый – и тоже очень громкий фильм – «Че Гевара: дневники мотоциклиста» был сделан в 2004-м одним из самых известных режиссеров современности бразильцем Вальтером Саллешом. Молодого Эрнесто (еще не Че) Гевару, который в 1952-м набирается мальчишеского и революционного опыта, совершая с другом мотоциклетную поездку по странам Южной Америки, сыграл наимоднейший мексиканский актер Гаэль Гарсия Берналь. Конечно, причина такой новейшей симпатии к Че – отнюдь не только левые взгляды кинематографистов. Че как символ прекрасного молодого бунтарства, превратился в рекламный бренд. Симпатия к Че – это ностальгия успешных клерков 40-60 лет по прекрасной (иногда отсутствовавшей в личной истории по ряду обстоятельств, включая не тот возраст) нон-конформистской молодости. Че Гевара – это хорошо. Так же хорошо, как секс. Или хороший стейк с кровью под «Шато тальбо» 1982 года.
Кроме того, Че Гевара – это рекламный бренд. Летом 2006-го в лондонском музее Виктории и Альберта прошла выставка «Че Гевара: революционер и идол», продемонстрировавшая, как незамутненный образ Че был поставлен на службу силам корпоративного капитализма. Этот образ эксплуатировали Nike, Smirnoff, Готье – да кто угодно, включая наши компании, на рекламах которых Че с его беретом появляется регулярно.
Но, конечно, одними только модой и корыстью интерес кинематографистов к идеологу перманентной революции Че Геваре не объяснишь.
Капитал. Маркс
Последняя Венеция продемонстрировала леворадикальную тенденцию в современном кино отчетливее прежних кинофестивалей. И кто мог выразить ее более отчетливо, если не Майкл Мур, который по недоразумению считается антиамериканским режиссером, а вообще-то во всех своих фильмах (особенно в знаменитом, получившем Золотую Пальмовую Ветвь Канна «Фаренгейте 9/11» и, к сожалению, не вышедшем у нас фильме Sicko про ужас медицинской системы в Америке), долбит не США, как таковые (он вообще-то патриот), а именно буржуазный беспредел?
Мур обобщил, что хотел. Вот вам его «Капитализм: лав стори». Мур – очень эмоционален. Мур, на самом деле, настоящий арт-художник и родственник скорее не кинорежиссеров, а тех представителей арт-движения, для кого акция и перформанс – наилучшие средства самовыражения. В основном его комментарии сводятся к тому, что бедные в ходе кризиса стали еще беднее, а богатые – еще богаче. Вы будете спорить? Заголовок интервью Мура для основных СМИ (тут цитирую заголовок его интервью для reuters): «Капитализм – это зло. А регулировать зло невозможно».
У меня есть свои мнения по поводу кризиса – это история отдельная, поскольку я не экономист. Мур – другой. Он – несколько странный для меня тип талантливого человека, который выстраивает свою провокацию не вокруг формы или философского, требующего образованности утверждения, а вокруг того, что «я уверен и докажу, что эту тарелку разбила эта мерзкая для нас всех сука». Он авантюрист. Он популист. При этом нельзя сказать, что он неправ. Но он действует с такой степенью агрессивности, что лично я сразу начинаю выставлять некие защитные барьеры. Если меня убеждают в чем-то слишком настырно, если все столь безобразно очевидно… то почему же лишь Мур стал первым, кто это безобразие заметил? Может, оно не такое уж безобразие?
Стоун в этом смысле гораздо более толерантен. Он только и хочет сказать в своем фильме «К югу от границы», что антиамериканские лидеры Латинской Америки – все сплошь личности и надо выслушать их мнения. А если Америка эти мнения не слушает, то она – дура. Так ведь и впрямь дурра! Упускает ситуацию прямо под боком.
Зачем живем, зачем страдаем?
Понятно, что причиной обострения левых настроений в кинематографе является кризис.
Среди столь же очевидных причин – леворадикализм голливудцев, о котором мы говорили еще год назад (см.: «Анти-Буш»), когда объясняли, как Голливуд, что до сих пор осталось не замеченным, способствовал триумфу Барака Обамы.
Конечно, постепенная социализация власти, ее склонность к социалистическим идеалам (заметная даже у тех, кто формально считается консерватором – у Саркази, у Ангелы Меркель), тоже способствует левофронтации, выразимся так, современного западного кино.
Но едва ли не главная причина левизны в современном кино – предельно личная. Каждая конкретная у каждого конкретного зрителя, а в целом понятная – желание вырваться из правильной жизни, из офисного и семейного ада (из семейного: если женился/вышла замуж по концепции). Жажда нерегламентированной жизни, каковую в зрелые годы поди найди.
Как ни странно, развитие ситуации во многом зависит от того, удастся ли Обаме восстановить пошатнувшуюся популярность.