Запланированное безумие

Знатокам и любителям театра имя греческого режиссера Теодороса Терзопулоса известно давно. Основанный им театр «Аттис» поставил несколько тысяч спектаклей по всему миру. Разработанная Терзопулосом методика интерпретации древнегреческой трагедии преподается в десятках университетов, ей посвящены многочисленные научные исследования.

В постижении первооснов театрального искусства, которое можно без натяжки назвать ядром и смыслом бурной деятельности Терзопулоса, важную роль играют «Вакханки» Еврипида. К этому тексту режиссер обращался трижды: в 1986 (Дельфы; первая постановка театра «Аттис»), 1998 (Богота) и 2001 (Дюссельдорф) годах. Спектакль Электротеатра «Станиславский» – четвертый в списке терзопуловских «Вакханок» - вышел под пафосным лозунгом «объединения российской театральной традиции с традицией древнегреческой трагедии». От первой в постановке Электротеатра, кажется, остались только актеры, зато следование второй создатели спектакля декларируют с завидным упорством. Метод Терзопулоса подспудно, но последовательно противопоставляется театру традиционному или, по словам исполнительницы роли Диониса Елены Морозовой, «буржуазному». В «Вакханках» даже мелькнет ироничная карикатура на него в виде четырех кукольных «людей дворца» (старшее поколение актеров театра), которые возникают из зала, чтобы поведать о вакхических безумствах.

Буржуазный театр лишен движения и жизни, ведь он конструирует ситуации, имитирует чувства – и требует сочувствия к собственным блеклым порождениям. Терзопулос же призывает к естественности, стихийности, к освобождению инстинктов, лежащих в основе театрального действа – и искусства как такового. Он не пытается приблизить героев трагедии Еврипида к зрителю, не вписывает в нее тонкие душевные движения – понятные нам, но органически чуждые античному тексту. Режиссер стремиться сохранить отрешенную космичность «Вакханок»: столкновение первооснов бытия, безумие, рок... В пьесе нет персоналий, личностей. Это предопределяет особенности игры: актеры у Терзопулоса не воспроизводят характеры, а погружаются в стихию. Они органично сочетают слово с пластикой (Елена Морозова, например, читает текст, буквально стоя на голове) и нередко предстают сразу в нескольких ипостасях. Морозова изощренной декламацией передает многоплановость образа Диониса, который в древнегреческой мифологии принимает вид змеи, быка или прекрасного юноши. Показывает, как из бытийного хаоса рождается речь.

Трудно не заметить, что «Вакханки» Терзопулоса не во всем следуют законам античного театра. Прежде всего, бросается в глаза отсутствие хора и связанное с этим изменение структуры - из пьесы пропадают традиционный пролог и музыкальные антракты. Трагедия превращается в череду декламационно-пластических композиций с участием одного-двух персонажей и безмолвной «подтанцовки». Их задача и смысл – соединение с божеством через вакхическое безумие. По словам Елены Морозовой, максимально точно сформулировавшей идеи Терзопулоса: «Мегаполисы сковывают душу, из-за них все болезни». Дионис же (читай: театр) приносит освобождение – достаточно впустить его в себя.

Спектаклю не откажешь в магической, ритуальной цельности. Ощущение замкнутого единства усиливает гулкий, пустой куб сценического пространства. И прошивающая постановку прочными мелодическими нитями музыка Панайотиса Велианитиса. И безупречность пластического решения. И строгая концептуальность костюмов, при разительной непохожести (напоминающие лохмотья одежды вакханок – и сложные геометрические конструкции, в которые облачаются правители Фив) объединенных экспрессией красно-черных сочетаний.

Однако, подражая ритуалу в мистическом единстве, спектакль Терзопулоса неизбежно утрачивает его иррациональность и архаичность. Чем дольше всматриваешься в вакхические безумства, тем острее чувствуешь: за ними скрыт идеальный, безупречно действующий механизм. Пляски одержимых Дионисом фиванок настолько выверены, синхронны, что ассоциируются не с оргией, а скорее с совершенством движения фигур в старинных башенных часах. Стихийная музыка Велианитиса, разумеется, тоже имеет четкую структуру, основы которой в программке описывает сам композитор: соединение «противоположных принципов построения ритма» («этос музыки правителей» и «вакхический этос»), «численно измеряемый вакхический шаг в технике фраз» и т.д. По окончании спектакля, в резком больничном свете сцена Электротеатра напоминает поле кровавого побоища с хаотичным красно-черным смешением реквизита и обрывков одежды – недвусмысленное предостережение всем поклонникам Диониса. Однако на протяжении полуторачасового театрального действа в стерильный мир Терзопулоса не вторгается ни одна случайная деталь. Все просчитано, осмыслено, упорядочено в совершенной художественной машине, покрытой легким мистическим налетом. Алая полоса на траурном одеянии Агавы (Алла Казакова) – безумие и детоубийство. Красные квадраты в руках у пляшущих вакханок – атрибут дионисийского служения. Металлические черные кубы и конусы, с которыми шествуют по сцене подданные Пенфея (Антон Косточкин), – символ власти Аполлона.

Кроме подспудной рациональности, методу Терзопулоса не откажешь в художественной актуальности. В вакхические ритмы Панайотиса Велианитиса врывается вой сирены. Древними мистериями восхищаются современные фрики. Виртуозная работа со светом невольно напоминает о сложности технического оснащения постановки. Наконец, сами терзопуловские метафоры несут на себе несмываемый временной отпечаток. Центральный символ, можно даже сказать – главная стихия «Вакханок», конечно, кровь. Кровь как источник страсти, безудержного порыва – и дистиллированная, процеженная кровь, поддерживающая власть правителя Фив. Держава, пропитанная жизненными соками подданных, у Терзопулоса принимает облик инвалида Кадма (Олег Бажанов), к больничному креслу которого резиновыми нитями тянутся сотни наполненных кровью капельниц. Образ яркий, запоминающийся – но от древнегреческой трагедии, пожалуй, слишком далекий.

Настойчивость, с которой создатели «Вакханок» декларируют возврат к истокам в обход «буржуазного» театра, заставляет на время забыть прописную истину: вычеркнуть из истории искусства несколько веков невозможно. Тем острее привкус уловки, шарлатанства, возникающий от неизбежных «неточностей», выпадений из хронотопа античной трагедии. Тем болезненнее несовпадение космично страстной, неудержимо жизненной пьесы Еврипида – и механического совершенства, запланированного безумия спектакля Теодороса Терзопулоса.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67