Универсальный бойкот

Практика бойкота хорошо известна в детской и подростковой среде. Обычно небольшая компания, пришедшая к некоему "консенсусу" по определенному поводу, выносит одному из своих членов бойкот. Собственно, проблемы начинаются уже с того, что "объявить бойкот" напрямую нельзя - ведь тем самым ты его нарушаешь. Но и оставить провинившегося в неведении тоже невозможно - иначе бойкот потеряет всю свою силу. Более того, невозможно бойкотировать кого угодно, первого встречного - он уже должен быть своим и оставаться таковым на все время бойкота.

Политика бойкота возможна только в хорошо связанной, структурированной среде, где много самоочевидных жестов и гарантированных способов коммуникации. Например, война как "способ коммуникации" может действовать и в гораздо менее совершенных условиях - поэтому, например, можно вести с инопланетянами войну, но нельзя объявить им бойкот. Степень "коммунитарности" войны определенно ниже. Современная международная политика очевидным образом стремится к все большей "одомашненности", "интериоризации", в которой все так или иначе говорят на близких, разделяемых языках, где не существует "своей территории" или "суверенитета", где могут быть использованы самые разные, в том числе и весьма косвенные, механизмы политического действия, ориентированные на непосредственное присвоение адресатами. Любое значимое политическое событие сегодня с предельной скоростью окружается веером "бойкотов" - причем, что важно, грань между экономическими и чисто этическими формами воздействия уже стерта. Ясно, что, положим, в предложение не покупать эстонские продукты питания нам предлагается инвестировать вполне понятный этический императив (то есть, не покупая шпроты, мы могли купить собственную позицию). Бойкот стал знаком "нетерпения" и невозможности продления просто "прагматической" политики, то есть знаком отсутствия политики.

Однако сам по себе механизм бойкота не так уж и прост. Помимо некоей связанной и вполне когерентной системы обмена знаками (когда, например, сказанное или показанное в Тегеране становится мгновенно известным в Дании) бойкот предполагает в то же время и невозможность прямого воздействия - например, невозможность воздействовать на власть, на политические институты, выборные органы и т.п. То есть это своеобразная метафора политического действия, реализуемая в условиях некоего пата. Например, когда лидеры "Другой России" требуют от западных политиков перейти к более жесткой и справедливой (т.е. собственно политической) позиции по отношению к лидерам России, но не получают желаемого ответа, им можно было бы посоветовать сместить направление атаки, а именно призвать к бойкоту тех институтов или общественных организаций РФ, которые в ответе за "режим" и его "злодеяния". Ну а если бойкотировать эти организации не представляется никакой возможности (например, они могут быть не включены в международные коммуникационные пространства (1)), можно было бы посоветовать призвать к бойкоту каких-то более опосредованно "ответственных" институтов, например академических. Что, если бы на Западе стали бойкотировать российских ученых именно за то, что они ничего не делают против режима?

Это был бы не такой уж абсурдный ход, как можно подумать. Правда, как показывает британский пример академического бойкота израильских научных и образовательных институтов (как пособников и ответственных за израильскую политику на Ближнем Востоке), такая тактика рождает массу проблем - но и позволяет одновременно поставить вопросы, которые явно будут оставаться значимыми не один год. Мы явно присутствуем при конфигурировании весьма значимой доли политических действий. Разгорающийся в настоящее время конфликт в британской академической среде, последовавший за решением крупнейшего профсоюза академических работников Великобритании University and College Union поддержать проект бойкота, подготавливаемого уже не первый год и выдвинутого "Палестинской кампанией за академический и культурный бойкот Израиля", привел к поляризации в наиболее "нейтральной" и "неприступной" части общества. По сути - как раз в той части общества, которая претендует на универсальную "экстерриториальность".

Собственно, речь шла не столько об уже "объявленном" бойкоте, сколько о его обсуждении и распространении текста, подготовленного указанной палестинской организацией и палестинскими профсоюзами. Однако и этого оказалось вполне достаточно для начала процесса. Сторонники бойкота считают, что отношение к современной политике Израиля должно быть выстроено по аналогии с отношением к апартеиду в ЮАР (или даже к войне во Вьетнаме). Иными словами, бойкот расценивается как единственная политика, способная "неполитическими" методами приостановить сползание Израиля к статусу "государств-хулиганов" (хотя, естественно, Израиль официально занимает место именно среди борцов с хулиганами). То есть, в частности, политика в условиях, когда, предположим, подавляющая часть населения Израиля поддерживает государственную политику и не стремится поддаваться на увещевания или на шантаж, тем более из-за рубежа. (Кстати, критики программы бойкота мгновенно отреагировали, заметив, что такие международные инициативы укрепляют позиции израильских ультраправых, получающих дополнительные свидетельства вялотекущего европейского антисемитизма.)

Однако гораздо более интересна позиция (с последствиями) тех, кто стремится уже сейчас предотвратить академический бойкот, проанализировав его в более широком контексте истории Израиля и евреев, а также актуальной политической ситуации на Ближнем Востоке. В таком контексте, например, "академики", стремящиеся осложнить отношения Британии и Израиля, сами могут оцениваться в качестве более или менее прямых пособников террористов или в качестве "радикалов", чьи позиции не могут (в принципе) разделяться большинством добропорядочных ученых. То есть им самим заранее должен быть объявлен вполне ясный и безоговорочный бойкот. Конечно, на "террористов-смертников" ученые не потянут, а вот на тех, кого следует отлучить от общения, - вполне.

Эту позицию поддержали два всемирно известных юриста и ученых - Энтони Джулиус и Алан Дершовиц. В своей статье в "Times" они проанализировали несостоятельность потенциальных сторонников "бойкота", призвав на помощь даже мнение таких известных интеллектуалов, как Марта Нуссбаум. Интерес ситуации заключается в том, что аргумент юристов в своей основе стремится оспорить саму возможность "академического бойкота", но при этом всегда заранее уже предполагает определенные формы отлучения или исключения (сам бойкот рассматривается Джулиусом и Дершовицем как элемент истории "исключения" - например, исключения евреев в 1933 году из общественной и экономической жизни Германии). Академический бойкот, как утверждается, невозможен, поскольку он нарушает конститутивное для "университета" право на универсальность (вклад в науку независим от расы и государственной принадлежности ученого или института), а также общее и не менее значимое для академического пространства право на свободу выражения (поскольку бойкотируемый не может пользоваться этим правом - его просто никто не слушает). Однако это не значит, что "академический бойкот" невозможен вовсе. Он возможен (в смысле - "законен"), если бойкотируемый не относится к сфере науки, если он, в частности, сам себя вывел за ее пределы, - например, если это Institute of Historical Review, занимающийся "пересмотром" истории холокоста. В отечественных условиях таким ненаучным объектом бойкота может быть антиисторический академик Фоменко. Возникает подозрение, что условием для легитимного академического бойкота оказывается уже осуществленный (или принятый по умолчанию) бойкот, то есть уже проведенное различие между наукой и ненаукой - причем проведенное молча, без какого бы то ни было обсуждения.

Еще более интересный пример возникает при рассмотрении аргумента о вовлеченности академических институтов Израиля в антипалестинскую политику. Джулиус и Дершовиц стремятся доказать, что, поскольку универсальные академические институты могут бойкотировать только то, что не является таким институтом, даже в том случае, если бы такую вовлеченность можно было доказать, это ничего бы не значило и не могло бы послужить поводом для (легитимного) бойкота. Иными словами, даже если израильские университеты и профессура поддерживают экспансионизм и милитаризм, это нисколько не вредит их универсально-академическому статусу. Однако такое логичное (и логическое) решение, как представляется, противоречит не столь давнему академическому опыту. Собственно, вспоминая об истории "бойкотирования" евреев со стороны нацистов (которое, конечно, вскоре перестало быть просто "бойкотом"), нельзя не вспомнить также о культуре и политике контрбойкота (или "постбойкота"), принуждавшей бойкотировать тех, кто так или иначе - зачастую косвенно - сотрудничал с "нацистским режимом". Вспомним о бойкоте Мартина Хайдеггера или некоторых писателей в послевоенный период. Еще более значимой была институциализированная возможность "бойкота каждого", "первого встречного" (в некотором смысле каждый немец должен был пройти период бойкота со стороны всех остальных - таким образом, немцы умудрились даже бойкот пропустить через сито категорического императива!). Понятно, что ссылки на универсальность остаются значимыми только в условиях относительной стабильности, когда, грубо говоря, бойкотом все и ограничивается. То есть отстаивать академическую неприступность можно только в том случае, если ничто не проблематизирует "нормальность" социального фона данного академического института, то есть, например, в том случае, когда само государство, кивая на академию, выстраивает свой образ в духе "нормальности" и "универсальности".

Независимо от оценки "правоты дела" борцов с "новым апартеидом" или весомости аргументов их противников, нельзя не заметить, что последние упускают принципиальный пункт - а именно косвенность любого бойкота, непрямой характер его действия, его принципиальную "незаконность" (или, скорее, неподотчетность закону). Даже в наиболее простом случае "бытового бойкота" ясно, что, казалось бы, ничто не запрещает "прекратить общаться" (нет такого закона, который заставлял бы меня иметь дело с тем-то или тем-то), хотя такое прекращение выглядит как чуть ли не нарушение основных прав (которые сами безосновательны). Но это далеко не все. Возможность бойкота предполагает как раз не прямую доказуемость ответственности или явное преступление (военных преступников Третьего рейха не бойкотировали - их судили и казнили), а ту или иную степень "связи", "вовлечения", "ангажемента" - причем не важно, насколько последний был продуктом "личного усилия" или следствием "исторических обстоятельств". Суть бойкота как раз в том, чтобы проблематизировать - этически или политически - то, что как раз считалось независимым, автономным и непричастным. В том, чтобы открыть связь там, где она не была заметна, и вписать ее в некую "целостность". То есть бойкот, конечно, - это всегда не только жест тотализации (за все отвечают все - именно этот пункт ответственности "народа за власть" пытаются оспорить противники академического бойкота), но и прямой поиск жертвы - производители сметаны должны ответить за государственную политику, а врачи - за оккупацию Западного берега. При этом жертва, что важно, не должна приноситься в жертву. Она должна демонстрировать свое положение жертвы.

Однако не стоит думать, что тем самым доказано, будто бойкот всегда дело некоторых провокаторов или "радикалов-отщепенцев" (априорно бойкотируемых), что он не имеет никаких "прав". Скорее, его задача в том, чтобы ставить под вопрос те "автономии", которые на деле никогда не бывают действительно автономными. Остерегаясь тотализации, которую несет с собой политика бойкота, следует обращать больше внимания на ее "просветительские" функции, поскольку бойкот неявно реализует программу социальной критики общества как большого "завода" или "большой бюрократии", на котором каждый занимается "своим делом". И в этом смысле бойкот, конечно, всегда предельно политичен - в положительном смысле этого слова. Поэтому, несмотря на свой якобы несерьезный и отчасти даже подростковый облик, бойкот остается, возможно, во многих случаях единственным вариантом - поскольку, не мифологизируя всесильность "диалога" и "продуктивной критики", он обеспечивает возможность сохранения более значимых условий коммуникации, то есть той коммуникации, которая сохраняется даже в предельном отстранении и в отзыве или погашении всех диалогов. И бойкот здесь, конечно, выступает в качестве чрезвычайно "возвышенной", тонкой политики, поскольку требует в качестве предельного воздействия отказаться от воздействия вообще, а вместо сталинского "прекращения проблем" за счет их уничтожения вместе с носителями - фиксирует (или даже создает) проблемы в наиболее острой и отчетливой форме, не всегда заметной для "нормы" профессионального взгляда.

Примечания:

1. Правда, если вспомнить такие фильмы, как "Казино Руаяль" 1967 года с Вуди Аленом и Орсоном Уэллсом, даже организации вроде КГБ входят в сеть международного сотрудничества и коммуникации - быть может, посильнее, чем многие другие.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67