Три книги от Елены Зиновьевой – журнал "Нева"

Владимир Алейников. Нрав и права. СПб.: Алетейя, 2014. — 310 с. — (Современная книга. Проза, поэзия, публицистика)

Владимир Алейников (р. 1946) — один из основных героев отечественного андеграунда, один из основателей и лидеров неофициальной литературной группы «СМОГ» (1964–1965). Уже с начала 60-х годов его стихи были широко представлены в самиздате. При советской власти на родине не издавался, только за рубежом. Неудивительно: 14 апреля 1965 года демонстрация смогистов прошла к Союзу писателей с целью вручения петиции, и хотя Владимир Алейников в демонстрации не участвовал, его выгнали из МГУ и из комсомола. В России первые книги стихов вышли в 1987 году. Пришло и признание: премии, переводы на различные языки, персональные выставки живописных работ. Ныне Владимир Алейников — автор многих книг стихов и прозы, воспоминаний об ушедшей эпохе и своих современниках. Героями этой книги стали друзья, современники, соратники, собеседники, богема советских времен. «Словно другая планета — в нашей, отечественной, ни с чем не сравнимой реальности». Легендарные личности 60-х и 70-х годов. Непохожие друг на друга, но все-таки соединенные общей судьбою, нонконформисты, упорно противостоящие существующему режиму, общепринятому официозу в русском искусстве. Художники и поэты авангардные, левые, полуподвальные. Иногда успешные, признанные за рубежом, но не у себя дома, чаще бедствующие. Как бедствовал и сам Владимир Алейников, что с 1971-го по 1978 год бездомничал, скитался по стране. Как бедствовали его друзья, познавшие «прелести» советской психушки: Владимир Яковлев, Игорь Ворошилов, Леонид Губанов.

Знакомства и дружбы связывали В. Алейникова практически со всеми основными представителями отечественного андеграунда. И на страницах книги предстают колоритные, полные жизни фигуры его друзей и знакомых: внешность, характеры, манера поведения, общения, образ жизни. И сложные судьбы, и любовно, щедрым словом изображенные творения друзей. «Всякому городу нрав и права; всяка имеет свой ум голова» — из слов первого самобытного философа Российской империи, Григория Сковороды, родилось название книги. Писатели и поэты Сергей Довлатов и Веничка Ерофеев, Леонид Губанов и Константин Кузьминский, Генрих Сапгир и Андрей Битов, Александр Галич и Эдуард Лимонов. Художники Владимир Яковлев, Анатолий Зверев, Игорь Ворошилов, композитор Соня Губайдуллина, семья Кропивницких, акварелист эпохи Серебряного века Артур Фонвизин… Несть им числа, уже ушедшим и ныне живущим. Люди тогдашней богемы: «непохожие на обычных советских людей, расходившиеся с действительностью, испытавшие все, что положено им испытать из несладкого, а порой откровенно гибельного, на износ, на излом, на прочность, на авось, на собственной шкуре». И все вместе они составляют эпоху, мир полифоничный, многослойный, многоликий, объемный. Они расплескивали энергию безоглядно и широко, не щадили себя, были самими собой. Они говорили о высоких материях, читали друг другу стихи, оценивали творческие находки. Осуществляли взаимообмен энергиями, благотворными, жизнелюбивыми, таинственными. И часто — в форме, принятой в родном отечестве, при канувшей советской власти принятой в богемной среде как естественная форма существования. В эпос превращалась выпивка: «единственный в своем роде, неповторимый, грандиозный, — и по масштабам, и по мощной полифонии судеб, жизней, историй». На этом фоне были встречи и расставания, происходили истории забавнейшие и трагикомические, порождающие долгоживущие, памятные байки, каких немало в книге. И была постоянная проблема: где достать денег, как похмелиться при ограниченных возможностях. Проблемы не было только в том, чтобы собрать компанию. «…Что было, то было, вся богема выпить любила, даже очень, — все пили тогда. Пусть казалось это защитой от невзгод, от советской яви. Я оправдывать это не вправе. Пили все. Защита — в ином: только в творчестве. В тяге к свету. Не мешает вам помнить это». Проза поэта — это особая, ритмическая проза, складывающаяся в стихи, часто не разделенные на строфы. А часто — и стихи, свои и чужие, выровнены в сплошную строку. А все вместе образует единый, красочный, богатый словом, насыщенный содержанием текст. Текст о времени и о тех, кто жил в нем. «Не случайно мы родились в нашей грустной державе. Здесь каждый — вырос. И сбылся — весь. Навсегда. Столь велик был жар пронизавшего всех горенья, что потомкам остался — в дар. Не случайно сие даренье». «Время — в том, что мы создали сами. // Назовут это впредь — чудесами. // Имя времени — слово наше. // Речь, с ее животворным светом».

Опубликовано в журнале «Нева» № 11, 2014


Ольга Елисеева. Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения. М.: Вече, 2014. — 256 с. (Человек-загадка)

«Нашим современникам, — констатирует историк Ольга Елисеева, — Бенкендорф известен, главным образом, благодаря биографиям Пушкина, донельзя отягощенным мифами о поэте, часто не имеющими никакого отношения к реальности. …Для целых поколений Александр Христофорович стал гонителем гения, едва ли не повинным в его смерти. Прошлая жизнь шефа жандармов обрубалась, точно он рождался в тот день и час, когда его путь пересекался с дорогой Пушкина. Бенкендорф возникал из небытия „одним из петербургских немцев“, а не героем войны, не командиром авангарда общевойскового партизанского отряда, не первым комендантом послепожарной Москвы, не освободителем Голландии…» Участие в следствии над декабристами окончательно губило репутацию Бенкендорфа в глазах потомков. Хотя многие из декабристов были благодарны именно Бенкендорфу за человечное отношение. Так был ли Бенкендорф «душителем прекрасных порывов»? О. Елисеева рассказывает о том, что делали император и Бенкендорф в те ключевые моменты пушкинской судьбы, когда, по убеждению друзей, должны были заниматься проблемами Александра Сергеевича. Исследует пресечение судеб вольнолюбивого поэта и государственного мужа, где у каждого были свои представления о жизни, свой образ жизни, стиль поведения, свои мотивы. И смотрит в первую очередь с точки зрения государственного мужа, озабоченного множеством проблем. После коронации летом 1826 года Бенкендорф стал главой нового ведомства — III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии и шефом жандармов. Деятельность III отделения отнюдь не сводилась к надзору за прогрессивными литераторами и цензуре. Одной из важнейших ее сторон была борьба с коррупцией и проверка местных чиновников. «Ревизор» и «Дубровский» возникли не на пустом месте, именно с зарвавшимися чиновниками и самодурами-помещиками боролись Бенкендорф и его очень малочисленное ведомство. Бенкендорф зашивался: полным ходом шло формирование нового ведомства, трения с Министерством внутренних дел, круговая порука чиновников, вельможные кляузы. На западных границах империи Жандармский корпус вел настоящие войны с разбойничьими шайками. Заботила и внешняя политика: войны на Балканах, на Кавказе, успехи России на фронтах вызывали у наиболее впечатлительных европейских политиков истерику, чреватую для Петербурга дипломатическим, торговым и публицистическим противостоянием. За персами маячили турки, поляки, а за их спинами заинтересованные кабинеты: Лондон, Вена, Париж — игроки, предпочитавшие действовать чужими руками.

Требовалось и разобраться с последствиями правления Александра I, например, с военными поселениями. Непростыми были отношения и Николая I и его брата Константина — грозно вставал «польский вопрос». Досаждали вельможные склоки, интриги, доносы. Жизнь протекала в бесконечных поездках с царем по России и Европе: царя требовалось охранять. Вот такой богатый, в красочных деталях, контекст жизни «Николаевской России» представлен в книге. Литература и сам Пушкин оказывались все время на периферии внимания Бенкендорфа. Увы! Пушкин для Бенкендорфа был досадной нагрузкой, и возникал он со своими проблемами всегда некстати. Вот два примера. История с богохульной — и это в православной стране! — «Гаврилиадой» всплыла совсем некстати. Только закончилась осада Варны, где царь счастливо избежал опасностей в лагере, наводненном турками-переговорщиками. Затем возвращение в Россию по морю. Буря — корабль несло к Стамбулу. Остро стоял вопрос: что потребуют турки — уступить все, что взяли в нынешнюю кампанию? Деньги? Отказ грекам в помощи? Молдавские и валашские земли? Крым? С согласия царя приготовились взорвать корабль, лишь бы не попасть в плен. В России ждали печальные известия: умер брат Бенкендорфа, далее — смерть матери царя Марии Федоровны, «всероссийской матушки», покровительницы осиротевшего в детстве Бенкендорфа. И тут «Гаврилиада». Царь простил, взял грех на себя. Бегство Пушкина на Кавказ происходило на фоне варшавских неурядиц, кроме того, «международные события между тем для России складывались самым неблагоприятным образом: она побеждала», — а значит, новая головная боль. Над доносами о поведении Пушкина на Кавказе Бенкендорф откровенно смеялся: он и сам в молодости пил шампанское, играл в карты, а однажды увез из Парижа самую великую драматическую диву Франции. Снисходительный к чужим проступкам, не склонный к гонениям, Бенкендорф прощал поэту многое, не запрещал ничего, кроме безусловно запрещенного, часто закрывал глаза на мелочи, не проявлял злой воли. Хотя договор с царем — показывать свои произведения до публикации и не выезжать не предупредив, — Пушкин нарушал неоднократно. Сам Пушкин называл генерала «безусловно благородным человеком» и своим «ангелом-хранителем». О. Елисеева показывает, как строились отношения «надзирателей» и поэта, что вызывало отторжение у власти, на что закрывали глаза. «Колебания настроений Пушкина — естественные для творчества — воспринимались властью как „двоякость“ и неискренность. …Между тем Пушкин был не только дитя. Хотя и не был „коноводом возмутителей“. Он щепетильно охранял свое мнение и свою независимость. Император же не мог доверять поэту, позиция которого постоянно менялась от восхищения к порицанию и от порицания к пониманию». Тон, выбранный Николаем I и Бенкендорфом в отношении Пушкина: «не оскорблять, но и не сближаться чрезмерно, — позволял власти сохранить лицо. О. Елисеева дает свое прочтение стихов Пушкина, писем, отличное от того, что принято в литературоведении. Она ориентируется прежде всего на временно2й контекст — после 14 декабря 1825 года, на нормы общения, принятые тогда, отказываясь от прочтения в духе веков ХХ и ХХI. Она опирается на воспоминания того времени, на переписку современников Пушкина, в первую очередь мемуары самого Бенкендорфа. Дает емкие характеристики современникам Пушкина, тем, кого он знал близко, и тем, для которых поэт еще не был «нашим всем». По ходу книги эволюцию претерпевают и сам Пушкин — «шалун» и «шалопай» или человек, вольный в своей судьбе, и Николай I, незыблем лишь сам Бенкендорф, являя собой «долговременную опытность». О. Елисеева не раз с иронией «проходится» по исследователям прошлого века, сумевшим свести всю эпоху Николая I к противостоянию: Пушкин и власть, Пушкин и все остальные. Временной период, который охватывает исследовательница, 1826–1832 годы, есть экскурсы «в дней Александровых начало», в 1812 год. Это очень изящно, легко написанная книга, — и с легкой насмешкой по отношению к Пушкину, не умаляющей его, но снимающей заскорузлый глянец тенденциозных оценок.

Опубликовано в журнале «Нева» № 1, 2015

Дмитрий Бавильский. До востребования. Беседы с современными композиторами. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2014. — 792 с.

Собеседниками Дмитрия Бавильского, литератора и журналиста, стали почти полтора десятка современных российских композиторов-консерваторцев, тех, кого можно назвать одновременно академическими и авангардными, и — увы! — тех, кто не слишком заметен в нашем культурном пространстве. У них во многом схожие биографии: ранняя музыкальная специализация, длительные заграничные стажировки. Они — люди одного поколения: немного за тридцать, немного за сорок. Кто-то в силу обстоятельств обосновался за границей, кто-то живет и комфортно чувствует себя не только в российской столице, но и в провинции. Знакомство с творцами современной музыки начинается с анкетного опроса, каждому предложено ответить на три вопроса: кто ваш любимый композитор и почему? Какие пластинки или ноты вы взяли бы с собой на необитаемый остров? Кто из композиторов кажется вам самым переоцененным? Далее идут беседы о классиках, зарубежных и русских, об их творческих — и не только — взаимоотношениях, о влиянии их музыки на умы в прошлом и настоящем, о музыкальных идеях разных эпох и присутствии этих идей в современности. А затем, в следующей главе, обсуждаются проблемы дня сегодняшнего. Сам ход беседы с каждым из участников этих интервью подсказывает интервьюеру вопросы: что такое «классическая музыка» и как она сформировалась? Кто самый значительный в русской тройке XX века — Стравинский, Прокофьев, Шостакович? Вернутся ли к нам неизвестные, не исполняемые ныне шедевры Чайковского? Какое значение имеет творчество Михаила Глинки — и Свиридова и Гаврилина в международном контексте всемирной музыке? Почему в Англии не было великих композиторов? Композиторы размышляют о «новой» музыке наших дней и ее проблемах, говорят о своих личных пристрастиях и эстетических предпочтениях, о роли Интернета в их профессиональной деятельности, о значении музыкальных фестивалей, конкурсов, бизнес-шоу в современной музыкальной культуре. И пытаются ответить на вопрос: что такое современная культура? Антон Батогов: «Можем ли мы сейчас испытать то, что переживали люди в те времена? (эпоха Баха, классики XIX века). А мир в целом превратился в одно сплошное потребление. Музыка окончательно стала фоном. Она звучит везде. Ее уже никто не замечает. Эти колебания воздуха современное ухо приравнивает к тишине. Мы окончательно разучились концентрироваться. Если бы Бах все это увидел, да еще ему показали бы современный рекламный ролик или видеоклип, где один план длится доли секунды, он бы подумал, что оказался в аду. А Гульд подумал бы, что он в психушке. Вот почему мне сейчас хочется играть Баха так, чтобы звуки не проносились мимо, как проносится все, что нас окружает». И удручает музыкальный мейнстрим Олега Пайбердина: «Разнообразие исполнителей и очень узкий репертуар на всех. Нет системы, при которой учитывались бы интересы композиторов.

Государство кивает на Союз композиторов, но эта организация себя исчерпала и находится в глубокой агонии». А размышляя о вопросах интерпретации, Ольга Раева замечает: «И потом, публика ведь ходит наисполнителей, не на музыку. Поэтому можно сказать, что „вопросы об интерпретациях“ — это не только философские/исторические/музыкальные вопросы, занимающие лучшие исполнительские умы, но и вопросы моды, конъюнктуры, пены дней». Они, современные композиторы России, отнюдь не едины в своих суждениях, как не едины в ответах на самый спорный, наверное, вопрос о том, пришел ли конец эпохи композиторов», наступила ли «смерть автора», сочинителя музыки? (В приложениях помещен материал круглого стола, посвященного «случаю Мартынова», автору манифеста о «конце времени композиторов».) Часто замечания композиторов неожиданны и парадоксальны. Так, на вопрос, справедливо ли мнение, что музыку тех или иных композиторов лучше играют соотечественники, Сергей Невский отвечает: лучшего Бетховена делают англичане, Брамса — шотландцы, а Пёрселла — в Перми. Композиторы охотно делятся своими житейскими проблемами: как становятся композиторами, как, на какие средства живет сегодня композитор. Они рассказывают о своих учителях и коллегах, о своих произведениях, замыслах. И говорят о высоком: о гармонии сфер, что такое сегодня музыка, возможна ли сегодня гармония в мире и музыке. О том, как вызревают идеи, о таинстве рождения музыки, об особой профессиональной памяти композиторов. И о том, что «главное в деятельности композитора — это верно и для других искусств — создание смысла, который может быть пережит» (Борис Филановский). Не меломан, не музыковед, Д. Бавильский сделал больше, чем музыкальные критики (а есть ли сегодня такая профессия?): открыл «terra incognitа» серьезной музыки России, и она оказалась прекрасной.

Опубликовано в журнале «Нева» № 1, 2015

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67