Первый найм комом

Суббота 18 марта стала поворотным пунктом: протест приобретает тотальный характер, а правительство де Вильпена получает ультиматум. 20 марта становится ясно, что французское правительство не собирается идти на уступки, поэтому профсоюзы должны перейти к следующему этапу, выполнить свои угрозы и назначить день общенациональной стачки, которая, несомненно, отразится на всей инфраструктуре Франции.

Несмотря на то что волнения получили название "студенческих", речь скорее идет о мобилизации значительной части общества, которая объединяет наемных работников, собственно студентов, лицеистов, родителей студентов и лицеистов, многих преподавателей и даже, как уже утверждают, представителей министерства образования Франции (не говоря уже о многих ректорах). Все это движение достаточно жестко организовано профсоюзами и другими организациями. Среди наиболее активных следует отметить такие организации, как "Национальный союз студентов Франции", "Общая конфедерация труда", "Французская демократическая конфедерация труда", "Национальный союз автономных профсоюзов", "Национальный союз лицеистов", "Федерация профсоюзов SUD Etudiant ", "Федерация советов родителей учеников общественных школ". На официальных сайтах большинства этих организаций в достаточно оперативном режиме отображается ход событий.

Захват Сорбонны, разгромленный Латинский квартал, обвинения студентов в анархизме и порче культурных ценностей, накопленных за долгие годы кропотливого труда (студенты, оккупировавшие Сорбонну якобы использовали для своих костров ценные манускрипты), жестокие драки и применение водометов - все это кажется несколько преувеличенной реакцией на формальный повод, то есть принятый в феврале закон "О контракте первого найма" (contrat de premiere embauche - CPE). В действительности даже формальную структуру конфликта, противостояния сторонников CPE и его противников, трудно понять без представления о французском трудовом кодексе, который, собственно, и был дополнен новым законом. В настоящее время существует несколько основных форм контрактов, регулирующих отношения между работодателем и наемным работником: это "контракт на неопределенный срок" (CDI), "контракт на определенный срок" (CDD), "контракт нового найма" (CNE) и теперь - "контракт первого найма" (CPE). По свидетельству Флоранс Лефрен (Florence Lefresne), специалиста из Института экономических и социальных исследований (IRES), главной формой остается "контракт на неопределенный срок" - им покрывается около 86 % отношений на рынке труда, хотя его доля и снижается. Эта форма контракта предполагает наибольший уровень социальной защищенности, в отличие от "контракта нового найма" и "контракта первого найма". По мнению некоторых юристов, последние виды контрактов являются противозаконными, поскольку позволяют уволить сотрудника без объяснения причин (причем такое объяснение согласно общему трудовому кодексу должно отсылать непосредственно к профессиональным требованиям и нуждам данного предприятия).

Расширения трудового кодекса оказались встроенными в достаточно сложный контекст, выходящий далеко за пределы отдельных юридических тонкостей, которые, конечно, не смогли бы затронуть такого количества людей даже при крайне умелом действии профсоюзных и студенческих лидеров (акцент на "искусственном" характере волнений - постоянная тема "разоблачительных" высказываний представителей власти). Во-первых, все, что происходит сейчас, ставит под большой вопрос "националистические" и "фундаменталистские" объяснении ноябрьского "мятежа пригородов". По сути, реформа трудового кодекса обосновывалась стремлением снизить уровень безработицы (доходящий в пригородах до 50 % среди населения младше 26 лет) путем повышения лабильности рынка труда. Попытка решить несколько проблем одним махом вызвала социальную волну, значительно превосходящую "ноябрьскую", хотя нынешние формы сопротивления представляются, если можно так выразиться", "более классическими". Это, по крайней мере, показывает, что европейская социальная ситуация не представляется неким спокойным санаторием, как хотелось бы думать сторонникам фундаментальных объяснений, повсюду видящих "столкновение цивилизаций". Реформа была истолкована обществом как предпосылка для превращения молодежи, попадающей на рынок труда, во внутренних гастарбайтеров. Фактически существующая ненадежность трудового положения значительной части молодежи и высокая статистика прерванных контрактов получала благодаря новому закону легитимацию. Большинство критиков не согласны с тем аргументом, что работодатель получает благодаря этому новому закону возможность "отобрать" лучших сотрудников и заключить с ними контракт на новой основе, поскольку перезаключение контракта связано со значительными издержками, которые, как правило, будут покрывать выгоды от сохранения "молодого специалиста". Кроме того, значительное количество предприятий легко могут перейти на "потоковую" систему найма рабочей силы, не утруждаясь заботами о долгосрочных контрактах.

Во-вторых, подвешенная в воздухе реформа достаточно тесно связана с реалиями собственно французской политики, а именно с готовящимися президентскими выборами, главными фигурантами которых должны стать министр внутренних дел Николя Саркози и премьер-министр Доминик де Вильпен. Упорство де Вильпена в продвижении нового закона уже нанесло ему значительный урон - по последним имеющимся на 19 марта опросам, 61 % населения Франции не поддерживает своего премьер-министра. Позиции Саркози несколько лучше, но его маниакальное стремление различать "подлинных манифестантов" и "провокаторов" в свете последнего успеха общенационального движения (собравшего около 1,5 миллиона человек) вряд ли сработает на улучшение его имиджа. Так или иначе неделя, начинающаяся 20 марта, может оказаться решающей и в плане определения фигуры будущего президента.

В-третьих, реализуемая реформа трудового права встроена в общую логику унификации рынка труда единой Европы. Между тем именно проблемы мобилизации рабочей силы и влияния общеевропейской унификации на внутренние рынки стали основными вопросами на прошлогодних референдумах, на которых решалась судьба проекта общеевропейской Конституции. Правительство де Вильпена открыто ориентируется на зарубежные, и прежде всего "скандинавские", модели, однако здесь возникает вопрос: насколько такие модели переносимы, транспортабельны? Ведь не секрет, что успешно работающие системы социального обеспечения и структурирования рынка труда требуют не только обеспечения со стороны законодательства, формализации, но и развитой социальной сети отношений, позволяющей, например, быстро переучиваться в условиях, когда "фундаментальное образование" перестает играть функцию трудового и карьерного "гаранта". И если с законами во Франции, возможно, все в порядке (размер современного трудового кодекса Франции уже стал объектом постоянных насмешек), то с собственно неформальными (и культурными) механизмами, скорее всего, нет.

Размах реакции на проводимые реформы демонстрирует, что один из решаемых вопросов - это не столько вопрос оформления трудового кодекса, сколько вопрос о форме экономики как таковой. То есть на кон поставлена новая европейская политэкономия. Традиционное "большое образование" (в частности, университетское) было жестко связано с длинными технологическими и научными циклами, поскольку именно такие циклы, поддерживаемые государством, требовали вложения "капитала знаний". Идеал "утилизации" специалиста, выходящего из традиционной системы образования, - широкомасштабные проекты вроде создания водородной бомбы, полета на Марс или борьбы со СПИДом. Однако в настоящее время подобные проекты становятся уделом сверхбогатых стран, вроде США, оттесняющих своих конкурентов. Другая форма утилизация "долгосрочных" специалистов - это собственно система образования, создание ситуации, когда единственным рынком системы образования становится сама система образования (понятно, что такая структура имеет конечный ресурс возможностей). Ответом на частичное свертывание больших общенациональных технологических и научных проектов должен был бы послужить опыт "небольших стран", успешно совмещающих либеральную экономику и развитую социальную систему. Вопрос Франции - может ли экономика небольших стран, построенная на жесткой системе социальных обязательств, быть реализована в "большой стране" (причем большой она может быть не по "размеру", а по структуре организации рынка труда и его взаимосвязи с рынком образования)? Привлекательность "скандинавской" модели обусловлена поддержанием некоторого уровня "наукоемкости" за счет достаточно быстрого оборота научного и человеческого капитала, обеспечиваемого системами постоянного обучения и переобучения. Однако при переносе такая модель создает эффект "внутренней гастарбайтеризации", поскольку система образования оказывается гораздо более консервативной, нежели рынок труда, подвергаемый реформированию. В результате студенты, страшащиеся превращения в гастарбайтеров, будут еще больше затягивать свое обучение и отсрочивать выход за пределы alma mater , а конкуренция внутри собственно образовательной сферы (то есть конкуренция среди преподавателей), несомненно, повысится (хотя она и так весьма велика).

Значимым фактом является также то, что в теперешних волнениях едва ли не в первый раз масштабно обозначена проблематичность склейки новой европейской системы образования (которая в настоящее время распространяется и в России в форме "Болонской системы") и либерализирующегося рынка труда. По сути, конъюнкция труда и образования должна была обнаруживаться в фигуре "бакалавра", который, рассуждая теоретически, может продолжить свое образование и даже заняться наукой, а может и пойти работать. Экономическое обоснование выдвижения "бакалавра" на первый план состоит именно в необходимости достаточно быстрого оборота человеческого капитала, причем исходно предполагалось, что такой оборот поддерживается по большей части крупными фирмами (включая транснациональные корпорации) и крупными проектами. Интересно, что закон о первом найме относился в первую очередь к мелким и средним фирмам. Проблема, собственно, в том, что в условиях либерализации экономики разница между большими и мелкими фирмами в значительной мере стирается: им в равной степени все более выгодно организовывать "проток" рабочей силы, тогда как "бакалавр" становится фигурой легитимации этого давно известного капиталистического механизма. Возможно, "начальное высшее" образование превратится в обычное алиби: "специалисты" работают наравне со всеми, их возможности выравниваются по нижней планке, которая задается необходимостью более быстрого оборота наемных сотрудников и снижением уровня безработицы, однако "бакалавриат" создает для них иллюзию некоторой "перспективы" и отличия (становящегося все более пустым). Именно из-за несогласия играть по достаточно формальным правилам экономики рождается консервативный и даже "антиэгалитаристский" оттенок развертывающегося студенческого движения. Иными словами, студенты выступают не столько против их уравнивания с "молодежью пригородов", сколько против того, чтобы в экономике утверждались в качестве образцовых механизмы, приветствующие такое уравнивание и закрепляющие хорошо известные типажи "неполной занятости", "временной работы" и т.п. За требованием социальных прав и банальной апелляцией к социальным различиям скрывается вопрос экономического "выбора", который становится все более невозможным и немыслимым, поскольку с точки зрения правительства и официального курса экономика - это вообще не та область, где люди действительно вольны выбирать что-то существенное.

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67