Во всем мире религия возвращается в общество. Почему это возвращение вызывает такое раздражение в нашей стране? Философ и социолог Дмитрий Узланер говорит о том, что именно раздражает антиклерикалов: Церковь сближается с государством минуя и минуя общество.
Дмитрий Узланер — кандидат философских наук; и.о. главного редактора журнала «Государство, религия, Церковь в России и за рубежом»; доцент кафедры государственно-конфессиональных отношений Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ; иностранный сотрудник Центра изучения религии при Институте философии и социальной теории (Университет Белграда, Сербия); член Центра теологии и философии Ноттингемского университета (Великобритания).
* * *
Дмитрий Ребров: Сегодня многие говорят о волне антиклерикальных настроений, которая охватила общество. Что такое антиклерикализм? Естественная реакция на церковную политику? Спланированная кампания внешних сил?
Дмитрий Узланер: Наше общество неоднородно, и поэтому говорить об антиклерикализме вообще – сложно. Если брать тот срез общества, который представлен в интернете, и если считать его в какой-то степени репрезентативным, то в таком случае действительно можно говорить, что антиклерикальные настроения усиливаются. Это можно понять по ленте Фейсбука, или если понаблюдать за так называемым «лидерами общественного мнения».
Но современный антиклерикализм достаточно специфичен. Дело в том, что он не имеет никаких глубоких и серьезных мировоззренческих и интеллектуальных оснований. Все основные теоретические системы, которые могли бы питать современный антиклерикализм — будь то марксизм, фрейдизм, секуляризм, сциентизм и т.д. – находятся в достаточно глубоком кризисе. Поэтому концептуально антиклерикализму практически неоткуда подпитываться. В такой ситуации мы имеем дело с тем, что я бы назвал «антиклерикализмом информационных поводов». Есть информационный повод – есть реакция, нет повода, волна спадает. Если вы проанализируете основные, самые знаковые антиклерикальные высказывания, то увидите, что все они вращаются вокруг конкретных частных историй и едва ли имеют какое-то мировоззренческое подкрепление. Соответственно, единственный вопрос, который возникает в связи с этим: почему подобных поводов в последние месяцы стало так много? То ли это и вправду информационная война, то ли не все ладно в самом «датском королевстве».
Д.Р.: А как же либеральная идеология? Чаще всего самые жесткие антиклерикальные заявления звучат из уст представителей так называемой «либеральной» общественности.
Д.У.: Либерализм с его акцентом на правах и свободах индивида, конечно, традиционно с подозрением относится к любым институтам, в которых ему видится угроза для свободы человека. Одним из таких институтов для либералов всегда была Церковь. Но, с другой стороны, свобода вероисповедания -- одна из признанных религиозных свобод, что сильно ограничивает масштабы либерального антиклерикализма. Более того, именно либеральные мыслители -- Джон Ролз, Юрген Хабермас и прочие -- первыми заговорили о «постсекулярном обществе» и о необходимости последовательно бороться с дискриминацией верующих сограждан в публичном пространстве. Требования максимального признания прав религиозных сообществ становятся возможными именно благодаря либеральному дискурсу. Так что современный либерализм едва ли может быть надежным оплотом антиклерикализма, скорее, он будет указывать на недопустимость ограничения свободы и ущемления прав женщин, меньшинств и так далее в рамках тех или иных религиозных традиций. Либерализм вполне может существовать и внутри Церкви, призывая ее к переосмыслению некоторых практик, представлений и т.д. Кроме того, российский либерализм едва ли представляет собой какую-то мощную интеллектуальную традицию, скорее это позиция в духе «за все хорошее, против всего плохого». Так что он будет следовать в русле информационной повестки и возникающих там поводов.
Д.Р.: Но ведь отношение общества к Церкви меняется под давлением этих поводов…
Д.У.: Да, естественно, количество переходит в качество. Эпоха, когда духовность и религиозность считались какой-то загадочной экзотикой, а священники воспринимались как какие-то особые люди, прошла. Религиозность стала в каком-то смысле нормой для общества. Соответственно, и к Церкви стали предъявлять все те же требования, которые обычно предъявляются и к другим общественным институтам. Никто больше не закатывает глаза, когда видит священника на улице, его теперь воспринимают всего лишь как еще одного персонажа общественной жизни, и то, что раньше сходило с рук, сегодня оценивается уже гораздо более трезво и критически. Так что не надо давать сомнительных поводов для критики.
Д.Р.: Зачастую само появление священнослужителя в общественном месте вызывает у определенного контингента раздражение
Д.У.: Мы живем в постсоветской реальности, и эта реальность отформатировала восприятие религии, как у атеистов, так и у самих верующих. Одним из самых ярких проявлений секуляризации, которая определяла нашу жизнь в течение последних нескольких столетий, была так называемая «приватизация» религии, то есть вытеснение религии в частное пространство, ее максимально полное удаление из общества. В Советском Союзе религия вытеснялась даже из пространства частного. У нас люди читали Евангелие не просто дома, но дома, с запертой дверью и зашторенными окнами. Граница между мирским, к которому относилось все социальное существование человека, и религиозным стала настоящим железным занавесом. В этих условиях было воспитано специфическое дистиллированное религиозное сознание, которое реагирует на встречу с миром очень болезненно. Любое проявление «деприватизации» религии, начавшейся после распада СССР, воспринимается таким сознанием как профанация, обмирщение. Это рождает протест и недовольство. Но болезненно воспринимается возвращение религии в общественное пространство и людьми с точно таким же дистиллированным, но на этот раз атеистическим сознанием. Атеистическая часть общества не может понять, что государство у нас светское -- но общество постсекулярное, то есть «пост-светское». В этом обществе живут и атеисты, и религиозные граждане, и все они имеют право свою веру или свое неверие демонстрировать публично. Соответственно, то, что на условном Западе является совершенно нормальными формами публичного присутствия религий, у нас воспринимается как недопустимое вмешательство Церкви в жизнь общества.
Еще один принципиальный момент: сегодня мы переживаем переход к постсекулярному обществу. Секуляризация шла на трех уровнях: на уровне индивида (утрата веры и ослабление ее социальной значимости в повседневной жизни человека), на уровне общества (приватизация религии, ее вытеснение из публичного пространства) и на уровне государственных институтов (отделение Церкви от государства, установление режима светскости). Соответственно, десекуляризация также может идти на трех уровнях. Чтобы эта десекуляризация не нарушала конституционные основы светского государства, она должна идти, прежде всего, на первых двух уровнях -- то есть на уровне индивидов и на уровне публичного пространства. Однако в современной России эта десекуляризация в основном идет на третьем уровне, что вызывает озабоченность и недовольство, подпитывая те самые антиклерикальные настроения, о которых идет речь. Более того, такое ощущение, что второй уровень -- уровень общества -- оказывается вообще пропущенным, то есть Церковь сближается с государством минуя и нередко игнорируя общество. Этот перекос отчасти и обуславливает нынешний конфликт -- общество чувствует себя проигнорированной стороной.
Д.Р.: Почему так происходит?
Д.У.: Такое ощущение, что наличие гражданского общества как отдельной стороны, с которой необходимо договариваться, вообще не признается -- ни в церковном, ни в государственническом мышлении. Нас подводит представление о существовании некоего «народа», которым управляет начальник, и раз мы с этим начальником договорились, этого вполне достаточно. Некоторые церковные спикеры очень много говорят о «симфонии властей», теории, которая может и была актуальна для Византии, но совершенно не отражает современных реалий. Это какая-то фетишизация прежних моделей. Такое ощущение, что кто-то просто пытается копировать какие-то исторические образцы. Короче говоря, не хватает социологического воображения.
Д.Р.: То есть мы в первую очередь выстраиваем отношения не с научным сообществом, не с гражданскими организациями, а сразу с губернаторами.
Д.У.: Да, не с гражданскими организациями, а с министрами. Церкви кажется, что проще решить вопрос с министерством, чем с обществом. Постоянные встречи церковных иерархов с государственными чиновниками занимают центральное место в церковной официальной хронике. Встречи с чиновниками, а не с представителями общественности. Если говорить о западном опыте, то там деприватизация религии в большей степени касается уровня общества -- религиозные НКО (или faith-based organizations) успешно включаются в решение тех или иных социальных проблем, инициируют общественные кампании за принятие тех или иных законодательных решений и т. д. Все это не вызывает и просто не может вызвать отторжения, соответственно, никакие антиклерикалы и борцы с религией при всем желании ничего не могут с этим поделать.
Д.Р.: Церковь упрекают в агрессии, в том, что она бескомпромиссно навязывает обществу свою точку зрения. Но ведь Церковь не может говорить иначе, особенно когда она говорит об абортах, блуде, ключевых вопросах морали.
Д.У.: Современный человек, если пользоваться терминологией Иммануила Канта, достиг совершеннолетия, он -- нравится нам это или нет -- хочет сам нести ответственность за свою жизнь, жить без оглядки на какие-то внешние авторитеты. В таком контексте нет ничего глупее морализаторства. Морализаторство сегодня -- это самая глупая и нелепая форма разговора с человеком. Ничего кроме раздражения она не вызывает. В конечном счете, подобное морализаторство вызывает обратную реакцию: «Посмотрите на себя! Вы ничем не лучше нас!» Каждый изъян нравоучителя помечается, раздувается и подвергается осмеянию. Вместо морализаторства хотелось бы увидеть новые социальные, культурные, экономические практики. Не нужно никого учить жизни, просто покажите, как жить правильно, гармонично, счастливо. Покажите, какие есть альтернативные формы хозяйственной деятельности, выстраивания межличностных отношений, решения социальных проблем. В конечном счете, мы и сами знаем, что наше общество порочно, что аборты, наркотики, коррупция, лицемерие, насилие -- это плохо. Так покажите, как жить иначе. На Церковь смотрят как на источник новой жизни, нового рождения, а не как на старика, ворчащего на распущенность нравов.
Д.Р.: Сейчас говорят о конфликте церковной интеллигенции с фундаменталистами, некоторые предрекают раскол.
Д.У.: Конфликт -- это нормальное явление для живой традиции, это источник ее развития, обновления, оздоровления. Забыли про милосердие? Сразу нашлись христиане, которые заговорили о милосердии. Увлеклись милосердием, забыли о «карающем судье»? Тут же нашлись христиане, которые об этом напомнили. Все спокойно только на кладбище, а живая традиция всегда находится в ситуации конфликта. И это хорошо. Просто не нужно бросаться друг на друга с кулаками.
Д.Р.: Десекуляризация бывает разная. Есть пример исламской революции в Иране. Там в конце семидесятых к власти пришли мусульманские фундаменталисты. Теперь в Иране за распространение Библии или инакомыслие можно попасть в тюрьму.
Д.У.: К сожалению, социальные науки обладают очень ограниченными способностями к прогнозированию. В частности, если брать тот же Иран, то Иранская революция стала полной неожиданностью для ученых. Одна американская исследовательница вспоминала о своей поезде в Иран в середине 70-х годов: никто из иранских интеллектуалов не верил в возможность прихода исламистов к власти, последние воспринимались как необразованная «чернь», понаехавшая из сельских районов, Хомейни вообще не рассматривался в качестве серьезной фигуры. Так что все может быть -- в том числе и победа «православного талибана» с православными дружинами и постоянной проповедью «духовно-нравственного возрождения» по телевизору. Но все же христианство не ислам. В отличие от ислама христианство не стремится регулировать все стороны человеческого существования. Именно изнутри христианства родилась идея светского пространства, которое не до конца регламентировано религиозными нормами и которое по большей части нейтрально с точки зрения его богословской оценки. Христианство оставляет гораздо больше свободы в плане политических режимов, в плане образа жизни людей и так далее. Так что для возникновения «православного Ирана» и иранского сценария нужно, чтобы христианство перестало быть христианством. Чего, я надеюсь, никогда не произойдет.