Non-fiction. Postfactum: top 9

Николай Цуриков. Прошлое. М.: НЛО, 2006. - 448 с.

Лучшая, пожалуй, НЛОшная серия "Россия в мемуарах" приросла новой книжкой: воспоминаниями эмигрантского публициста Н.А.Цурикова (1886-1957). Биография его очень насыщенна и вместе с тем типична для интеллигента его круга и поколения: заседания Религиозно-философского общества в молодости, плен во время Первой мировой, работа при правительстве Врангеля в Гражданскую, русская Прага, служба в Русском общевоинском союзе, лагеря перемещенных лиц после Второй мировой, общение с Л.Н.Толстым, С.Н.Булгаковым, П.Б.Струве и даже с М.Н.Тухачевским. Понятно, что человек, обладающий таким "послужным списком" и плюс к нему определенным литературным даром, может рассказать немало интересного. Цуриков и рассказывает - правда, не столько о знаменитостях, с которыми сводила его судьба, сколько о предках, друзьях и соседях, о помещичьей жизни, паломничествах, русской юриспруденции. Но и великих в его мемуарах хватает. Особенно хороши страницы о Толстом - не случайно именно их в 1920-е гг. (они тогда печатались в парижском "Возрождении") восхищенно отмечал Бунин.

Михаил Шишкин. Русская Швейцария: литературно-исторический путеводитель. М.: "Вагриус", 2006. - 656 с.

Эта книга впервые вышла в 2000 г. в Цюрихе. Шесть лет спустя настало время второго, исправленного и дополненного, издания. Надо сказать, что появляется в России оно чрезвычайно вовремя - за последние годы абсолютно, казалось бы, некоммерческий Шишкин стал лауреатом всевозможных премий, в придачу к Букеру и "Национальному бестселлеру" он только что получил "Большую книгу" 3-й степени. В результате его имя на слуху, а книги издаются неожиданно высокими для такой литературы тиражами. Как справедливо замечено в издательской аннотации, "все его сочинения опровергают привычное мнение, что интеллектуальная проза - достояние узкого круга читателей". Вот и в выходных данных "Русской Швейцарии" значится тираж 10 тысяч экземпляров - больше, чем у иных детективных романов.

Между тем "Русская Швейцария" не только не детектив, но вообще не художественное произведение. Оформлена она по академическим стандартам, с именным и географическим указателями и двухстраничным списком благодарностей различным профессорам и просто умным людям. Ссылок, правда, в тексте нет, но на солидности труда это не сказывается - автор явно проработал самые разнообразные источники. Построена книга по географическому принципу - главка о Лозанне, глава о Берне, главища о Женеве. Уже при беглом знакомстве с текстом осознаешь, что значила Швейцария для русской мысли и литературы: от Жуковского и Константина Аксакова до Андрея Белого и Мандельштама, от Герцена и Достоевского до Набокова и Солженицына - все промелькнули перед нами, все побывали тут. Даже удивительно, что до сих пор "швейцарский текст" русской литературы практически не становился предметом серьезных филологических, исторических, культурологических исследований.

Впрочем, при всей дотошности Шишкина-исследователя книга вполне вписывается в систему координат, известную по произведениям Шишкина-прозаика. Кто читал "Взятие Измаила", тот помнит, с какой настойчивостью автор противопоставляет швейцарский рай российскому аду (что даже стало причиной не вполне адекватного восприятия романа иными критиками). Вот и в новой книге Шишкина Швейцария - противоположный по отношению к России полюс мироздания, страна внутренней свободы, после посещения которой Карамзин "задает новый для тоталитарной системы вектор движения - к приоритету ценностей частной жизни". Хорошие русские Швейцарией восхищаются, дурные в ней скучают. Не случайно книге предпосланы два эпиграфа: из Карамзина, радующегося пребыванию "в земле свободы и благополучия", и из Сергея Нечаева, которому все здесь "кажется глупо, бессмысленно".

Дальше картина усложняется: "рвотный рефлекс" посещал в буржуазно-сытой Швейцарии также Гоголя, Герцена, Достоевского, Льва Толстого. "Альпийский эдем" оказывается невыносимым испытанием для знаменитой русской духовности, классик за классиком с презрением констатируют отсутствие в швейцарцах "высших интересов". Зато у русской интеллигенции таковых вдосталь, что и заставляет ее лучших представителей слать отсюда на родину призывы "вконец истреблять" да "выжигать дотла".

В общем, Шишкин написал грустную книгу. Хотя сам факт, что лучший прозаик современной России является явным сторонником "швейцарской системы ценностей", не может не внушать оптимизма.

Сергей Чупринин. Русская литература сегодня: Большой путеводитель. М.: "Время", 2007. - 576 с.

Сергей Чупринин. Русская литература сегодня: Жизнь по понятиям. М.: "Время", 2007. - 768 с.

Главный редактор "Знамени" Сергей Чупринин несколько лет назад выпустил двухтомный

словарь "Новая Россия: мир литературы". Там на булавки разной длины и толщины были посажены около 10 тысяч современных русских писателей - с биографиями и библиографиями, а наиболее известные также с репутациями, отзывами критики и т.д. Чупринин нашел свою нишу: обобщать, описывать, суммировать, подводить итоги - неизбежно предварительные, ибо касающиеся такой изменчивой субстанции, как текущая словесность, - получалось у него лучше, чем у большинства коллег. Да и "главные" статьи Чупринина-критика - "Свободные радикалы" или "Граждане, послушайте меня?" - были выдержаны в том же ключе: он не совершал открытий, а описывал, итожил, обобщал известный материал, но делал это столь успешно, что дальнейший разговор о предмете без ссылок на его работы становился невозможным. Логичным поэтому выглядит появление нового двухтомника. Первый его том представляет собой, по сути, сокращенный апдейт того словаря - сто с лишним статей о самых знаменитых сегодняшних прозаиках, поэтах, критиках, а также хроника литературных событий с 1986 по 2006 гг. и справки о премиях, творческих объединениях, периодических изданиях.

Естественным продолжением "историко-литературного" тома является том "теоретический". Здесь помещены две с половиной сотни статей о тех концептах, явлениях, терминах, без которых, с точки зрения автора, невозможно понять современный литпроцесс. Статьи самые разные - "заумь", "доппельгангер", "богема литературная", "антиисламизм в литературе" и т.д. И словник, и сам словарь, конечно, очень авторские, субъективные, чего Чупринин и не скрывает. Субъективность эта, впрочем, дозирована весьма тщательно и в произвол нигде не перерастает. Автор нашел верную пропорцию между информированием читателя и доведением до него своей точки зрения, отчего словарь и читать интересно, и раздражения он не вызывает.

Недовольных, разумеется, окажется масса, и претензий будет высказано не меньше, чем по выходе "Новой России" (по большей части, полагаю, столь же вздорных). Но, если говорить всерьез, такие компендиумы должны получать большую прессу и серьезные премии. И уж конечно, в нормальной ситуации б ольшая часть 3-тысячного тиража должна быть закуплена Министерством образования для рассылки по библиотекам и вузам, в первую очередь провинциальным. А так - сомневаюсь, что книга дойдет до своего основного потенциального читателя. Но в любом случае перед нами отменное пособие для студентов-словесников, литературных обозревателей (может, чуть меньше ляпов начнем делать) и вообще для желающих как-то во всей этой литературной кухне разобраться.

Александр Гольдштейн. Спокойные поля. М.: НЛО, 2006. - 332 с.

Александр Гольдштейн - русскоязычный израильский прозаик и критик, ушедший из жизни в

июле сего года, - персональной статьи Чуприниным не удостоен, что, впрочем, свидетельствует скорее о степени раздробленности современного литературного процесса, чем о недостаточной значимости Гольдштейна как писателя. Нынешняя ярмарка прошла во многом под знаком Гольдштейна: круглый стол "После Гольдштейна", издание его последнего романа, посмертное присуждение ему премии Андрея Белого по номинации "Проза".

Гольдштейн - бакинский еврейский интеллектуал, в эмиграции вступивший в ряды тель-авивского Второго авангарда, продолжающего традиции авангарда московского, - писатель очень чтимый (в частности, лауреат Малого Букера и Антибукера) и при этом очень камерный. Все его работы - эссеистика и три книги художественной прозы - выпущены НЛО, издательством высоколобым и академическим, тиражами, соответственно, тоже академическими. Его текст - удовольствие для ценителей. Он и наследует тропике далеко не магистральной - неторопливой изысканной рефлексивности Пруста, самоценной эстетской детальности раннего Набокова, разговорной естественности Евгения Харитонова. Его текст - неочевидный, непрямой, непрагматичный. Игра в бисер под левантийским солнцем.

"Спокойные поля", впрочем, игра очень трагическая. Это роман об одиночестве, боли и постепенном физическом разрушении. Роман, законченный за день до смерти. Роман, отсылающий к "Холмам" Иосифа Бродского, и по общему настроению, и по названию ("Смерть - это только равнины. // Жизнь - холмы, холмы").

Как это бывает с высокой камерной литературой, проза Гольдштейна порождает тонкие аналитические отзывы (см. предисловие к "Спокойным полям" и мемориальный раздел в 81-м номере НЛО). Отзывы, дефинирующие его письмо как уникальное, отличное от письма прочих русскоязычных авторов большой прозы, с разной скоростью катящихся в бездну коммерциализации. Отзывы, представляющие Александра Гольдштейна "ангелом литературы".

Михаил Козырев. Мой рок-н-ролл. Black Book. Трилогия. Том 1. М.: "Гаятри", 2007. - 192 с.

Михаил Козырев - главный герой и антигерой русского рока последних лет одновременно. Он вывел рок-музыку из закутков на стадионы, и он же убил ее своим пресловутым форматом. Он неглупый человек, креативный, чтоб не сказать творческий, придумал несколько интересных проектов - но уж больно велик во всех его начинаниях процент шлака. С другой стороны, если на каком-нибудь "Русском радио" шлаку отведено 99%, то 20-процентный КПД "Нашего радио" эпохи Козырева кажется достижением. Как раз тот случай, когда стакан наполовину пуст/полон - выбирай любую версию.

То же и с его мемуарной книжкой (первой частью трилогии - ожидаются еще "White Book" и "Red Book"). Очень хороший, удивительный очерк о Бродском, на уровне лучшего, что о поэте написано, с изумительно точным и нелицеприятным обозначением многих вещей и одновременно с полным сознанием его гениальности, - и тут же главка о Максе Фадееве. Неплохая главка, нормально бы смотрелась в каком-нибудь глянце - но о Максе Фадееве после Бродского читать, честно говоря, не очень хочется. А Козырев, похоже, перепадов не замечает (не только в этом случае). У него вообще с чувством масштаба что-то странное. Ну да, Земфира - неплохая певица, написавшая ряд действительно хороших песен (то же можно сказать про многих других героев книги - вопрос, почему почти все они кончаются после одного-двух удачных альбомов, а то и вовсе двух-трех хитов). Но "она одна, и никогда тем, кто вырос с ее песнями, никто в их жизни не будет важнее, роднее и ближе. Такое выпадает раз в столетие - не чаще"?..

Самое интересное, что Козырев искренен, то есть о просчитанном "пипл хавает" в данном случае речь не идет. Не худший, кстати, тип продюсера - человек, искренне верящий в значимость того, чем занимается, даже если занимается он созданием русского поп-рока. Беда в том, что читатели/слушатели могут смотреть на вещи более трезво. А для того чтобы с интересом читать эту книгу, желательно разделять с автором уверенность, что русский рок по версии Козырева - действительно значительное культурное явление.

Йоко Оно. Память о Джоне. Екатеринбург: "У-Фактория", 2007. - 383 с.

В отличие от Левы и Шуры Би-2 Джон Леннон действительно стал частью мировой культуры 20 века. Можно обойтись даже без определения "музыкальной" - просто культуры. Естественно поэтому, что каждый его шаг запротоколирован биографами и мемуаристами, каждая его строчка не раз и не два проанализирована филологами и культурологами. Естественно и то, что, когда вдова к 25-летию гибели мужа (в США книга вышла в 2005 г.) решила составить сборник его памяти, ей пришлось скрести по амбарам и сусекам - все друзья, не говоря уже о родственниках, давно интервьюированы-переинтервьюированы, опрошены-переопрошены. Вот и вышло, что новых черточек к образу Леннона книга практически не добавляет - собрались разные люди, рассказывают, как они любили/любят Джона, как он изменил мир и их лично, как они переживали, узнав о его гибели. Все это трогательно, но интерес представляет скорее для родных, чем для широкого круга читателей. Кроме того, в сборнике многовато политики и славословий в адрес Оно. Ирония в ее адрес из всех участников позволена только Мику Джаггеру - видимо, его присутствие было очень уж важной составляющей коммерческого успеха.

Габриэль Витткоп. Торговка детьми. Пер. с франц. О. Гринвуд. Kolonna Publications, "Митин журнал", 2006. - 129 с.

Маргинально-радикальное издательство Kolonna Publications &/a.k.a. "Митин журнал" на нынешней ярмарке отметилось огромным стендом. Одной из новинок стала очередная книга серии "Сосуд беззаконий", объединившая две повести эпатажной французской писательницы Габриэль Витткоп ("Торговка детьми" и "Страстный пуританин"). На обложке жуткий скелет, обнимающий девочку - тоже, впрочем, жутковатую. Сам же роман - такая вполне викторианская проза, про бордели да сластолюбцев, устрицы с шампанским, тренированные рты да гигантские гениталии.

Можно было бы сказать, что это история первых лет Великой французской революции, показанная глазами "мадам". Что выглядело бы небезынтересным ходом, в духе модной нынче устной истории, - но только это не так. От революции тут - лишь брюзжанье насчет дефицита и дороговизны да отдаленные вздохи по поводу гильотины, то есть крайне трафаретные оттиски.

Можно было бы сказать, что перед нами - рождение трагедии из духа цинизма: история о том, как прожженная хозяйка борделя, "торговка детьми", не один трупик утопившая в Сене или сдавшая в морг, вдруг влюбляется в свой - как она изящно выражается - "материал", и теряет голову, и бродит по растворяющимся в тумане улицам, и ночует в несуществующих кабаках, и кончает в болотах или же на гильотине. Но и это не так - нет здесь трагедийного катарсиса, только рутина, рутина, претендующая на смелое высмеивание идеалов политкорректности и гуманизма.

Габриэль Витткоп как "тотальная нонконформистка", поклонница маркиза де Сада и низвергательница всевозможных устоев неплохо известна в Рунете: геи и готы публиковали на своих сайтах фрагменты из "Торговки детьми" и из первого романа Витткоп - "Некрофил", а также фрагменты ее биографии, почерпнутые из одного и того же некролога в лондонской "Индепендент". И если ее нуар, некогда, возможно, ультрарадикальный и эпатажный, сейчас таким вовсе не кажется, то ее жизнь действительно впечатляет как произведение искусства. Габриэль никогда не ходила в школу - место, где всякие имбецилы воспитывают в детях противоестественный конформизм. Так считал ее отец, с младенчества приучивший дочь к здоровой мизантропии. Впоследствии она не постесняется заявить: "Мало что я ненавижу так, как маленьких детей". Во время оккупации в Париже Габриэль укрывала от нацистов немецкого дезертира-гомосексуалиста, на сорок лет старше себя, а затем вышла за него замуж и переехала жить в Германию, где и стала писать свои книги - про парижских некрофилов, бомбейские бордели и убийства в Венеции. В одной из них она описала самоубийство своего мужа, заболевшего болезнью Паркинсона и решившего принять яд. В 2002 году 81-летняя Габриэль последовала его примеру, заявив: "Я собираюсь умереть - как я и жила - свободным человеком? А сейчас на свете крайне мало таких людей".

Робер Мантран. Повседневная жизнь Стамбула в эпоху Сулеймана Великолепного. Пер. с франц. Ф.Ф.Нестерова. М.: "Молодая гвардия", 2006. - 367 с.

12 октября сего года стамбульцу Орхану Памуку присудили Нобелевскую премию по литературе

за "поиски меланхоличной души родного города". Робер Мантран тоже в своем роде певец Стамбула - но не меланхоличного, а имперского, второго Рима и ровесника Рима первого, столицы двух империй. Из предисловия директора Института стран Азии и Африки проф. Мейера мы узнаем, что Мантран - крупный тюрколог, что эта его книга - облегченный вариант большой научной монографии и что в отличие от большинства европейских исследователей Мантран использует не только свидетельства европейских путешественников и османских придворных хронистов, но и архивные документы.

Мы давно хотели узнать, как же жили эти турки, эти кровожадные варвары, гроза Европы, долго не дававшие спокойно угаснуть крестоносным прожектам. Турки, уничтожившие многовековую византийскую цивилизацию и научившие Влада Цепеша сажать кого ни попадя на кол. Нам давно было интересно, чем замечательны Высокие ворота дворца великого визиря, давшие официальное название государству (Порта), и чем славился султанский Сераль; сколько жен было у султана и сколько у кади, и неужели обычный турецкий пояс можно намотать на голову, как тюрбан.

В книге Мантрана вы получите подробные ответы на эти вопросы и на многие другие. Вы узнаете, какова была численность "наций", иностранных торговых колоний в Стамбуле, и где они располагались. Чем в основном занималось греческое, армянское и еврейское население столицы. Каков был церемониал подачи кофе и как выглядел специальный стул для турецких рожениц. Наконец, почему турки обычно разъезжали верхом и "прибегали к каретам разве только для того, чтобы своих жен отправить в баню, а для переноски тяжестей использовали армян как грузчиков".

Впрочем, Мантран опирается в основном не на турецкие архивы, а на всякие "Voyages" и "Relations". Его задача показать, что, вопреки прочно закрепившейся за ними в Европе дурной славе, турки - согласно описаниям самих же европейцев - были людьми вполне цивилизованными, в смысле законопослушными: жили по законам шариата и султана, уважали власть, блюли обычаи.

Единственная неприятность - книга эта неинтересная. В отличие от многих других современных трудов по истории повседневности - от Леруа Ладюри до Александра Каменского - она не говорит и не дышит, не любит и не ненавидит, не смеется, не ябедничает и не ссорится. Это скорее хороший учебник или справочник, чем одушевленный срез многоярусного стамбульского пирога.

Яков Кац. Исход из гетто: Социальный контекст эмансипации евреев, 1770-1870. Пер. с англ. И. Мюрберг и Г. Зелениной. М.: "Мосты культуры", 2007. - 262 с.

Как это случается с литературой по академической иудаике, у русского издания монографии крупнейшего еврейского историка прошедшего столетия, мэтра уровня Броделя или Тойнби, есть все шансы остаться незамеченным.

В длинной творческой биографии Якова Каца (1904-1998) есть и венгерские йешивы, и немецкие университеты, преподавание в тель-авивских школах, профессура и ректорство в Еврейском университете в Иерусалиме и преподавание во многих университетах Европы и Америки. Популярный педагог, определивший современное восприятие истории европейских евреев в Новое время, он воспитал целое поколение историков, многие из которых занимают сейчас ключевые посты в еврейских академических структурах по всему миру.

Кац написал более десятка монографий и сборников статей. Над книгой "Исход из гетто" (1973) он работал восемь лет, а над темой эмансипации и ассимиляции центральноевропейских евреев - более тридцати, со времени написания докторской диссертации во Франкфурте. Ученик венгерских раввинов и великого социолога Карла Манхейма, он - впервые в еврейской исторической науке - применяет социологический инструментарий (например, вводит понятия традиционного", "нейтрального" и "полунейтрального" общества).

Пафос этой - не самой легко читающейся - книги в том, что у каждого прогресса, как и у каждой медали, есть оборотная сторона. Столь долго и звонко воспеваемая еврейским Просвещением эмансипация необходимым условием поставила ассимиляцию, получение гражданских прав - и ликвидацию прав автономии, приобщение к европейской культуре - и утрату своей собственной, вхождение в "большое" общество - и смену нейтрального отношения издалека презрением вблизи.

В соавторстве с Давидом Гартом

© Содержание - Русский Журнал, 1997-2015. Наши координаты: info@russ.ru Тел./факс: +7 (495) 725-78-67