Илья Боровиков. Горожане Солнца. Роман. - М.: Вагриус, 2007. - 384 с.
Книги премии "Заветная мечта" 2006-2007 годов, изданные этой весной 150-тысячным тиражом, разосланы по библиотекам страны и стали "по каплям просачиваться в люди". Среди них - роман Ильи Боровикова "Горожане Солнца".
На конкурс роман был представлен не в виде рукописи, как большинство других произведений, а в виде книги издательства "Вагриус" (2006), которому и принадлежит открытие нового автора.
В историю премии "Заветная мечта" книга И.Боровикова вошла как "не получившая первое место". Пресса, комментировавшая премиальный сезон 2007 года, отметила раскол, который случился в жюри: его взрослые представители (в частности, Марина Москвина и Людмила Улицкая) добивались для книги первого места как для наиболее талантливой и необычной среди всех конкурсных произведений. Но часть жюри, представленная тремя "самыми читающими подростками страны", сочло роман слишком мрачным и безысходным для детской литературы и наложило на решение взрослых вето. Людмила Улицкая, по словам главного редактора издательства "Время" Бориса Пастернака, прокомментировала ситуацию так: "Молодые, им еще непременно где-то впереди нужна шоколадка. А про то, что шоколадки в жизни вовсе не обязательны, они еще не знают".
Сам Пастернак посчитал возникший конфликт симптомом неправильной организации конкурса: "Тут налицо не различие в литературных вкусах, а мировоззренческие расхождения. Школьники уже понимают, что радостный знак "Заветная мечта. Первое место" будет странно смотреться на переплете мрачноватой антиутопии. А взрослые пока не знают, как из таких ситуаций выкручиваться. Ведь та же Людмила Улицкая, мнение которой о достоинствах романа мне гораздо важнее, посчитала его вполне достойным литературной победы. Издательство "Вагриус", во вкусе и критериях которого я тоже не сомневаюсь, роман опубликовало. Либо устроители соревнования должны признать, что "Заветная мечта" - не настоящий литературный конкурс, а воспитательное мероприятие, либо четко разделить мнение специалистов и эмоции болельщиков".
Так или иначе, но споры вокруг романа создали ему ауру загадочности. И теперь, в момент его второго рождения, уже в качестве "книги Заветной мечты", хочется все-таки понять: что же он собой представляет? Действительно ли это мрачная антиутопия, по идеологическим соображениям "отторгнутая" детьми?
Загадки и неясности
После чтения романа понимаешь: невероятно сложно не только "кратко изложить содержание прочитанного", но и определить его жанр.
Само название - "Горожане Солнца" - сразу отсылает нас к Кампанелле и вроде бы настраивает на антиутопию. Действие происходит в Городе, который напоминает любимую старую Москву: упоминаются Даев переулок и Садовое кольцо, Зоопарк и Планетарий. Символом жизнеустройства Города является Метро, засасывающее и выплескивающее из себя людей, или "жильцов", как называют их "дети Планетария", противопоставляющие себя общей массе горожан. В Городе хозяйничают "партизаны" - представители власти часовщиков. Часовщики - служители Часов, установленных где-то в подземных недрах Метро таинственным Часовщиком, чтобы в обмен на жизненные блага воровать у горожан время жизни.
А где-то далеко за Городом существует нечто среднее между "деревней" и "монастырем", обитель Ордена снеговиков. Снеговики считают своими врагами партизан, сгребающих снег и сбивающих сосульки, и мечтают о пришествии конца времен и Спасителя (или Спасительницы), который (которая) волшебным образом сокрушит власть Часов, то есть Времени, заставляющего зиму сменяться летом.
Однако антиутопия требует гораздо большей проработанности социальных деталей, более четкой прорисовки механизмов жизнеустройства "общества" и его законов. А здесь описанная картина мира, скорее, соответствует жанру фэнтези, чем антиутопии.
И, казалось бы, кратко изложенный сюжет - аргумент в пользу этой версии: некая девочка, воспитанная снеговиками, отправляется в Город, чтобы выполнить предписанную ей пророчествами миссию - сокрушить Часы и власть часовщиков. Сделать это можно только одним способом: под Новый год нарядить елку особыми, небьющимися игрушками и водрузить ее на механизм. В исполнении пророчества ей помогают разные персонажи, встреченные в пути.
То есть сюжет напоминает нечто среднее между походом героев Толкиена против мирового зла и приключениями Элли в Волшебной стране. Однако и от такого понимания устройства романа придется отказаться.
Жанр фэнтези предполагает продуманную легенду происхождения мира, заставляет следовать "исторической правде" при описании столкновений придуманных цивилизаций и "психологической правде" - в описании приключений героев. Одно из немаловажных достоинств книг Роулинг, к примеру, - в ее умении "свести концы с концами", увязать судьбы героев в один узел, дать их поступкам психологически оправданное и логичное с точки зрения сюжета объяснение.
Роман Боровикова начисто лишен подобных увязок. Автор не озабочен ни "исторической", ни "психологической правдой". Его герои появляются ниоткуда. Точнее - из вкрапленных в материю романа "сказок", ничего не объясняющих, а лишь создающих новое дымовое пятно с движущимся внутри образом - странным, почти бредовым, включающимся в общее движение других персонажей. Почему те или иные герои оказываются в одной связке, не ясно. Почему они в тот или иной момент времени оказываются в данном месте и двигаются в данную сторону, также непонятно.
Зыбко все. Даже имена персонажей. В разных местах книги одних и тех же героев зовут по-разному. Кто имеет два имени, кто три. Изменения и деформации возникают без всяких оговорок и только усиливают ощущение непредсказуемости.
Но со стороны читателя это не вызывает никакого протеста. Напротив - захватывает. Читатель оказывается завороженным самим языком и ритмическим рисунком романа, напоминающим легко волнующееся водное пространство. Язык в романе отличается невероятной образностью. Создается ощущение, что он, как инопланетный Солярис, по своей воле производит на свет персонажей. Странные, неожиданные образы появляются на свет с визуальной ощутимостью, будто бы у вас на глазах возникают и лопаются радужные мыльные пузыри и в них неожиданно обнаруживается то, чего быть не должно, - сгусток новой фантастической жизни. Язык и есть главное действующее лицо романа. И единственная формула, которую ты в силах призвать для объяснения очарования произведения, укладывается в лакановское: "Бессознательное структурировано как язык".
Ловушка для снов
Писатели разных времен и народов обожали эксплуатировать тему сна - от Апулея до Чернышевского, от Достоевского до детских советских сказочников. Сон всегда представлялся окном в другую реальность. Но в художественной литературе формула "все, что я вижу, вижу во сне" чаще всего означала лишь условный ход, возможность оправдать писательский волюнтаризм в отношении свойств вещей, явные отклонения героя от привычного своего поведения и возможность говорить метафорами. Погружение героев в сон было лишь литературным приемом и не имело никакого отношения к попыткам воспроизвести действительное состояние сновидения.
Утверждением, что сказки восходят к снам, мы обязаны филологам, изучавшим древние фольклорные тексты, и психоаналитикам, сделавшим сны предметом своего профессионального интереса.
В ХХ веке и европейцы, и американцы учились "вытаскивать" свои сны наружу - как в рамках различных "духовных" практик, так и в рамках психоаналитических сеансов. И это, в свою очередь, служило неиссякаемым источником курьезов и анекдотов. Понятно почему.
Каждый из нас сталкивался с невероятными трудностями, желая пересказать сон. То, что охватывало со всех сторон, давило и заставляло стремиться куда-то прочь, пугало и вызывало восторг, странным образом тает, облеченное в слова. Не выдерживает перевода на язык дневного сознания. Мы вынужденно натягиваем на свои ощущения от сна рубашку привычной рациональности. Иначе сон ускользает, оказывается непередаваемым. А облеченный в слова - теряет себя.
Но в "Горожанах Солнца" рождается ощущение точного воспроизведения сновидческой реальности. С этой точки зрения роман Боровикова оказывается талантливым языковым экспериментом, ловушкой для сна.
Именно в логике сна появляются и связываются в романе персонажи, происходит переброс сюжета с одного островка смысла на другой.
И этим объясняется невозможность приписать роман к определенному жанру.
В пользу "сновидческой" версии говорят и "детские" словечки, в некоторых местах вытесняющие взрослый словарь (дидектор" вместо "директор"), и наличие у героев нескольких имен, и сам принцип их образования (один "Бормотехник" чего стоит!).
Вообще, в романе много слов, будто выскочивших из книги К.Чуковского "От двух до пяти": "тюколки", "сбивалки", "бонч-бруевичи" (это машины, на которых партизаны в оранжевых жилетках таранят встречающиеся преграды). С точки зрения психоанализа в устах взрослого человека такая речь звучит как "регрессивная", выдающая его "одитячивание", возвращение в состояние, когда он был маленьким. Очень похоже на трансформации во время сна.
И еще - абсурд!
Впрочем, вся эта игра словами заставляет подозревать автора романа в пристрастии к литературе абсурда. Роман изобилует не только смешными словечками, но и парадоксальными фразами ("Наступила прошлогодняя весна"), и непредставимыми событиями ("Комнатой зарядили пушку и выстрелили", в результате чего елочные игрушки разлетелись по всему Городу).
В конце романа волшебный паровозик с елки оборачивается бронепоездом из Исторического музея, на котором герои в новогоднюю ночь отправляются штурмовать Метро. Чтобы не вызвать подозрений у партизан, герои наряжаются в карнавальные костюмы - Деда Мороза, Снегурочки, волка. А Завуч надевает костюм Бабы-яги. Противники Часов едут на бронепоезде, выкидывая партизанам из окошек новогодние подарки, танцуя и распевая песни. А потом, когда паровоз прорывается в Метро и попадает в заветное место, герои обнаруживают, что никаких мистических Часов - главного врага всего живого - нет. Есть только круг, по которому метропоезд разворачивается, чтобы ехать в обратную сторону.
Когда сновидение заканчивается, у читателя появляется возможность прийти в себя и оценить тонкость авторского юмора.
Чего не поняли подростки?
Почему же подростки восприняли роман Боровикова как "мрачный"?
Быть может, это связано со "сновидческим освещением" в романе, лишенным живых красок дня.
Никаких других оснований считать книгу "тяжелой", в общем-то, нет. Ни один герой в романе не погибает, никто не подвергается пыткам или истязательствам со стороны врагов. Одна из "страшных" сцен романа, связанная со штурмом планетария партизанами и захватом обитающих в нем беспризорных детей, завершается тем, что их всех усыпляют и, как потом оказывается, отправляют в детские дома. Туда, в эти детские дома, будут отосланы оставшиеся елочные игрушки.
Партизаны в оранжевых жилетках, наводящие страх на Город, мало чем отличаются от обычных мусорщиков. (И почему, собственно, "партизаны"? Тоже результат детского восприятия?) "Загребалки" и "тюколки" - чуть ли не главные их орудия, а их основные злодеяния в том, что они сгребают на улицах Города снег, сбивают с крыш сосульки и "асфальтируют траву".
И если воспринимать конец как вполне соответствующий жанру абсурда, никакого расстройства быть не может: "Театр закрывается. Всех тошнит".
Но, скорее всего, подростки просто не уловили этот смысловой слой. Он оказался для них скрытым. И дело здесь не в мировоззренческих расхождениях детей и взрослых, не в оптимизме и пессимизме. И не в том, что дети всегда желают в конце "получить конфетку".
Ни один современный школьник не опознает в слове "бонч-бруевич" фамилию известного революционера. И дворец, построенный в честь "съездов для поездов", ни с чем у них не ассоциируется. Это же не Белый дом. И образ курантов, отмеряющих время пятилеток и шагов к коммунизму, у них отсутствует. И поезд из музея, на котором из какой-то ссылки приехал вождь пролетариата, для нынешних детей просто поезд.
У подростков есть вполне специфические запросы и требования к книгам. Основаны они на тех же принципах, что и требования взрослых, - на необходимости узнавания: себя, своих проблем, своих надежд. Не имеет значения, в какую оболочку - реалистическую или фантастическую - упаковано содержание: принцип узнавания должен работать. Не это ли обеспечило успех книгам Л.Улицкой и М.Москвиной?
И если взрослых членов жюри роман восхитил, а подростки его в существенной части не поняли, значит, они его "не узнали". И значит, эта книга адресована не им, а людям другого возраста, других культурных ассоциаций.
Присутствие подростков в жюри вовсе не снижает профессиональный уровень конкурса, а лишь требует более точной адресности представленных произведений.
По-моему, это и было главным критерием Чуковского в оценке книг по принципу "детское" - "не детское". Что же касается определения "характера" подростковой литературы, это действительно непростая и плохо разработанная тема.