Память сохранила карикатуру – выставляемый из кабинета политик и в качестве прощального жеста – орден на спину, президентской рукой. Обида на отставку в таком стиле сохранилась у Черномырдина на долгие годы, но Ельцин, похоже, просто не умел иначе.

В пространстве российского политического с уходом Черномырдина фактически завершена эпоха живого языка, повседневности, возведенной в ранг народной мудрости.

Черномырдин – безбашенный пытливый вивисектор, ставящий эксперимент на тараканьих телесах бюрократического новояза – а что если ножки пришить вместо усиков? а что если крылышки приладить вместо ножек?

Черномырдин оказался изменником в среде своего класса – циничного советского директората, приватизировавшего СССР еще до Чубайса, разобрав его инфраструктуру на золотые запонки и "Мерседесы".

Черномырдина воспринимали как человека очень крупного, безусловно, принадлежащего к элите. Но в отличие от многих современных политиков и чиновников его считали принадлежащим к элите по праву.

Черномырдин всегда трезво смотрел на результаты собственного труда, понимал, как много всего разрушается. Но по своему характеру он, конечно, был в оппозиции разрушению: он все-таки человек сохранения.

Виктору Степановичу удалось сделать несколько шагов от образа конкретного чиновника Черномырдина в сторону образа человека во власти, который не перестает быть человеком.

Беда Черномырдина в том, что он, будучи выдающимся менеджером, выдающимся государственным деятелем и руководителем экономики, принял на себя роль такого народного героя, мужичка с прибауточками.

Благодаря Виктору Степановичу мы все-таки имеем хорошую страну, нам она нравится. Конечно, в той мере, в какой она может нравиться.