Одно и то же событие люди могут отмечать по-разному и называть по-разному. Значит ли это, что речь идет о разных событиях? Может быть, и тем, и другим когда-то предстоит либо прийти к общему пониманию, либо вернуться к исходной точке.

1989 - последний год, когда религиозность ещё не вернулась в Россию, и атеизм воспринимался как что-то само собой разумеющееся.

На протяжении решающих девяти месяцев 1989 года, с начала переговоров за круглым столом в Польше в феврале до падения Берлинской стены в ноябре, главный вклад США в происходящие события состоял в основном в том, что они ничего не делали.

Именно в 1989 году были заложены основные тенденции дня сегодняшнего. В точках бифуркации, в таких переломных моментах любое мельчайшее телодвижение, крошечный штришок оказываются судьбоносными, и мы их последствия пожинаем десятилетиями.

В России у разных людей может быть совершенно разное эмоциональное отношение к падению Берлинской стены. Но говорить, что для России 1989 год является "чужим праздником" – это слишком сильное обобщение.

Свидетельство человека, входившего в "ближний круг" высших руководителей СССР и составлявшего этот самый круг в Грузинской ССР, а позднее – в независимой Грузии, при всех попытках автора обелить свою собственную роль, является бесценным документом эпохи.

Нашему имперскому сознанию от восточно-европейцев был сплошной дискомфорт. Мы не сумели определить их значение для себя, дать им адекватное нашему имперскому комплексу название.

За пределами больших городов, вроде Лейпцига и Берлина, в бывшей Восточной Германии, в таких местах, как промышленный шахтерский городок Хойерсверд, история заката и упадка не изменилась, несмотря на победные реляции политиков.

Когда я впервые увидел Стену, она показалась мне очень маленькой. Я вдруг осознал, что никто из советских людей, кроме побывавших в Берлине, никогда ее не видел. Ее никто не фотографировал, ее изображения никогда не печатались в советских газетах.

Многим членам "старого" Европейского союза было жаль видеть падение Советской Империи. Никто не был особо в восторге от втягивания в европейский проект всех этих маленьких и бедных стран на востоке.

В конце 1980-х у многих была своя Стена. И у нас и у них. Кто-то был убежден, что никогда в жизни, например, не попадет к родственникам, жившим за бетонной стеной. Так же как для нас сама мысль о возможности попасть в Америку была фантастической

Ирония судьбы в том, что к ноябрю 1989 года, когда стена была снесена, в ней уже не было особенного смысла. Венгрия и Чехословакия разрешали беглецам из Восточной Германии перебираться в Западную через свою территорию.

Суть вопроса о событиях 1989 года состоит именно в том, почему они – вопреки всей мировой тенденции, сложившейся после индустриальной революции, – оказались всего лишь политическими, а не социальными революциями.