Зазеркалье кривых зеркал

Трагедия в Беслане - из разряда подлинных событий, которые всегда несоизмеримы с обстоятельствами и комментариями, им сопутствующими. В какую лупу ее ни рассматривай, что о ней ни говори - ее суть останется неясной и загадочной. Дело не в масштабе или "эффектности" случившегося, а в том, что в этом забюрократизированном и оцифрованном мире, где давно уже ничего не происходит, наружу вдруг выплеснулось нечто пронзительно, нестерпимо реальное. Ощущением близости этой неподдельно-смертельной реальности порожден и захлестнувший отечественные СМИ шквал всевозможных острых эмоций от слепой ярости до истерически-взвинченного смакования подробностей произошедшего. Телевидение и на сей раз не обмануло ожиданий виновников трагедии, пролив на зрителя поток бессмысленного, парализующего ум и волю паникерства. Никому не пришло в голову охладить страсти, дать слово тем, кто не потерял разум, на худой конец - дать слово человеку с улицы с его здравым смыслом. Но мы теперь, видно, боимся даже неспровоцированного чиха. Может быть, кто-то полагает, что мы имеем дело со спонтанным всплеском сострадания? Рад был бы ошибиться, но, по-моему, истинную нравственную цену медийным страстям обозначило случайно оброненное, но обошедшее все новостные программы сообщение о том, что в злополучной школе больше не будут учиться, потому что "ее здание не подлежит восстановлению".

Ну да, впрочем, господам журналистам по роду их занятия положено быть нервными и самовлюбленными. Политику же и мыслящему обозревателю (который, в сущности, тоже политический волк - только в овечьей шкуре аналитика) эмоциям поддаваться нельзя. Они должны быть хладнокровны и спокойны даже там, где, кажется, возопят и камни. Вот где познается тяжесть шапки Мономаха. Не завидую нашему президенту.

Чего греха таить: от случившегося в Беслане наша общественность - и государственническая, и оппозиционная - совершенно растерялась и заговорила невпопад. В истории, в отличие от личного впечатления, первая реакция на событие вообще редко бывает верной. А тут такое впечатление, словно с размаху ударили по старой шарманке, и из нее посыпались заезженные, давно надоевшие мелодии. Силовики бросились докладывать о наращивании отпора террору, об инфраструктуре и центрах мирового терроризма, вольно или невольно проецируя на незримого врага логику собственной военной машины и, главное, всячески демонстрируя (боюсь сказать: имитируя) готовность воевать. Дипломаты разрываются между призывами к мировому сообществу о помощи в борьбе с террором и декларациями о неприкосновенности суверенитета России. Ура-патриоты зовут к мобилизации нации, православные пастыри взывают к совести исламских авторитетов, либеральная общественность требует начать мирные переговоры. Каждый поет о своем заветном, набирает очки, но никто не хочет понять, что ни мусульманские книжники, ни "мировое закулисье", ни либеральные миротворцы ничего поделать с терроризмом не могут.

Один из главных коньков правительства и проправительственных комментаторов - тезис о заграничных корнях кавказских безобразий. По собственному опыту знаю, что в той же прекрасной Франции или доброй старушке Англии есть влиятельные люди, смертельно ненавидящие Россию просто за то, что она есть. Но если вы говорите, что терроризм в России поддерживается извне, то не напускайте туману, а предъявите конкретные сведения: организации, суммы, счета, явки. Иначе над вами будут смеяться. Я бы сказал, что Запад в самом деле симпатизирует чеченским "повстанцам", но скорее стихийно, без плана и цели, поскольку ему близко всякое общественное движение, смахивающее на борьбу за национальную идентичность. Вон Шотландия на всех парах движется к отделению от Англии, и у лондонского правительства практически нет возможностей остановить своих лихих горцев. Однако и то верно, что нации на Западе нынче "воображаемые", втянутые в глобальное пространство всеобщей конвертации ценностей, а потому реальных событий совершить не способные. А вот уклад России, без всякого планового "культурного обмена" объединившей под сенью одного государства более сотни народов, Западу чужд и непонятен.

Опять-таки поднять статус противника - милое дело. Обидно ведь, что последние громкие дела были сработаны по дешевке горсткой неприметной швали. Никаких чудес конспирации, техники и тренинга, никаких признаков суперменства. Так и видишь этих чеченок, со слезой в голосе, как принято в России, упрашивающих то одного, то другого аэропортовского чиновника пропустить их на самолет. Или угрюмо курящих в кузове деревенского грузовичка "передовых бойцов джихада". Этот гигантский разрыв между средствами и эффектом последних террористических актов стоит в одном ряду с несоответствием между их заявленной формой и содержанием. Слишком мало внимания обратили на то, что случившееся в Беслане было, по существу, не захватом заложников, а преднамеренным массовым убийством. Этому убийству была придана видимость политической торговли ради пропагандистского эффекта - чтобы западные газетчики могли заканчивать свои отчеты ссылкой на заявления масхадовских агентов насчет "отчаявшихся людей" и т.п.

Вот здесь мы подходим к сути дела. Мы сталкиваемся с проявлением зла, которое, как чистое на-силие, т.е. сила, отрицающая силу и, следовательно, нигилистическое самоуничтожение, не имеет своего лица и может существовать, лишь выдавая себя за нечто другое, - например героико-романтического свойства. Известно: зло не имеет собственного бытия, оно есть лишь искривление правды, кривда. В терроризме, как явлении чисто современном, прорывается наружу скрытое в глубине современной цивилизации зло нигилизма или, как сказал бы хорошо чувствовавший эту стихию Достоевский, "могучий дух небытия". В этом, кстати сказать, и заключается его ошеломляющая реальность, о которой не хотят знать ни наши охранители, ни наши либералы. Но это значит также, что терроризм не столько выражает, сколько именно скрывает себя в чем-то постороннем, вторичном, подставном. Вот почему его подлинная стихия - бесполезные и ложные фобии, распространяемые виртуальными СМИ.

Филип Мюрей иронически упрекнул террористов в непоследовательности: зачем воевать с цивилизацией, которая умертвила сама себя? Между тем терроризм и есть самый неразлучный спутник такой самоотрицающейся цивилизации, можно сказать - ее герой. А нынешнее "постапокалиптическое" общество оттого и умирает, т.е. теряет в себе образ человеческий, что в нем разменной монетой становится абсолютно неразменная реальность в человеке - его жизнь. Следовательно, зрелищем в нем становится умерщвленная жизнь, всяческая мертвечина. Современная цивилизация, научившаяся питаться своими нигилистическими соками, принуждена созерцать именно нежить - нечто недоступное созерцанию. Впрочем, и тут есть заметные различия между Западом и Россией. Террор на Западе сводится к внезапному и мгновенному выпаду анонимных внешних сил. Он - как прошитая пулей микроскопическая пустота в ткани человеческой жизни, вокруг которой структурируется (ибо ею питается) виртуальная публичность. Негативная идентичность терроризма - своеобразная параллель, даже псевдоморфоза положительной идентичности формального социума. В России же террористическая угроза всегда находится рядом, и акты терроризма нередко обладают временной длительностью, пусть даже существуя в параллельных мирах "реального времени" - медийного и физического. Долготерпеливая Россия в очередной раз поставлена перед необходимостью терпеть нестерпимое, вместить невместимое, жить вместе с радикально иным. Кто не замечает этого призвания России, тот ничего в России не поймет.

Что есть такая судьба: высшая жертвенность или симптом полного бесчувствия? Проклятие Божие или властный призыв свыше "опамятоваться"?

Наверное, оба предположения верны, ибо спасение дается в опасности. Нужно, наконец, уяснить себе, что оборотничество терроризма находится в прямой связи с традиционной отчужденностью российских подданных от своего государства и вообще какой бы то ни было ответственности. "Я не я и лошадь не моя", - не так ли веками шутили русские люди? (Помнится, Г. Федотов поставил эту поговорку эпиграфом к своей статье о русской революции.) Что ж, уже не рассуждения кабинетных доброхотов, а сама жизнь требует понять: нежелание искать себя, равнодушие к правде жизни не останутся без воздаяния. Очень может быть, что в этом и состоит тот великий урок, который, как обещал Чаадаев, России суждено преподать миру.

И все же русский человек в глубине своего сознания слишком серьезен и слишком остро ощущает реальность, чтобы просто принять пустопорожнюю формулу своей идентичности на немецкий лад: "я есмь я"; формулу, от которой, кстати сказать, ведет прямая дорожка к нигилизму террора. Чувство неустранимости радикально иного, близости бездны зла не позволит русским забыть, что добро, как совершенство бытия, есть нечто абсолютное и несоизмеримое с миром конечного и условного. В этой перспективе можно видеть с особенной ясностью, что зло есть стремление разменять неразменность добра, другими словами - корыстное употребление блага.

Этот мир "лежит во зле", но держится Вседержителем. Люди не могут добиться полной безопасности, хотя бы потому, что тогда у них не осталось бы надежды на спасение. Этот парадокс проявляется и в том, что человечество вступило в эпоху небывало высоких рисков, несмотря на то что сегодня человеческая жизнь защищена лучше, чем когда бы то ни было в прошлом.

"Отдаленнейшее - мера сегодняшнего дня", - гласит глубокий афоризм Ницше. Вопрос в том, чтобы принять несоизмеримое в человеческом опыте как высший нравственный императив и, значит, научиться жить событием - ничего не гарантирующим, но утверждающим абсолютную ценность жизни. Единственный способ победить терроризм - лишить его привилегии представлять собою событие. А это вопрос не наших действий, а нашего духовного состояния.

       
Print version Распечатать