Зачем cмотреть на чертовщину в упор

Это было очень важно: где-то здесь (в Питере, недалеко!) живёт человек, заворожённый нашей (всеобщей) внутренней чертовщиной, всматривается в неё, оставаясь при этом "с этой стороны", и развивает метод делания её видимой, внятной, ощутимой. От этого не становилось легче жить с ней, но, скорее, понятнее становилось - где, как расположены эти дыры, откуда дышит чёртовщина. Есть мнение, что задача искусства - говорить о красоте, показывать лучшее, "поднимать вверх"; и тогда Балабанов снимал просто "чернуху", да к тому же эстетскую, артхаузную. Хорошо, искусство и для этого тоже, но Балабанов учил совершенно другому. Я помню, как несколько лет назад, в какой-то раз посмотрев "Войну", вдруг вздрогнул: это же не про Чечню, это про "Чечню в голове" - не напишу "голове каждого из нас" (к счастью), но почти каждого, это вот она, воображаемая и такая сладостная война, которая делает мужика мужиком, этакий интернационал хороших людей против людей плохих, но "интернационал", несуществующий в действительности. Но внутри каждого из нас точно сидит дрянь, которая мечтает о такой именно действительности. О её воплощении. Балабанов показывал (в точном смысле слова, показывал на экране - людям, которые так плохо умеют смотреть...), как мечты этой дряни незаметно прорастают сквозь наши глаза, меняя будто бы ясно видимый мир. Слишком даже неглядно всё.

Так в самом смешном (и страшном, потому что смешном) фильме Алексея Октябриновича "Брат-2" Одинокий Правильный Герой с Пушкой, на пути в логово главного злодея вдруг на неуловимые несколько секунд превращается в персонажа компьютерных игр, в которых мы радостно мочим пёстрых врагов и демонов (я играл в детстве в Doom, я его сразу узнал!) - а потом, замочив их всех, рассуждает, как все помнят, о том, что "сила в правде" (рассуждает, собственно, Человек с Пушкой перед безоружным человеком). Так в "Морфии" в утончённейшей дворянской гостиной вдруг нестройным подростковым голосом хозяйской дочери звучит двусмысленная песенка Вертинского, и на лицах хозяев мгновенно немеющий от нелепости этого зрелища зритель наблюдает самозабвенный восторг, не иначе как от предвкушения блестящего певческого будущего барышни.

Балабанов делал двойную работу, одновременно показывая, где, в каких общественных норах, в каких головах, в каких словах, действиях, эмоциях живёт и прорывается наружу эта нечисть, и - как мы эти же прорывы видим и ими же, что хуже всего, восхищаемся. Фанату "Брата", этого романтического монстра, должно в какой-то момент стать очень внутренне неудобно. Требуется определённое усилие, чтобы увидеть, что то, что тебе кажется лучшим проявлением человеческого (ибо красиво ведь!), оказывается вовсе и не человеческим; или "слишком человеческим", в общем, фашистским джинном или бесом.

Далее можно было бы предположить, что "чем дальше" человек от "этого" в точном смысле слова чёрт-знает-чего, тем менее эстетически привлекательны для него или неё балабановские истории, и тем более они интересны как исследования; но наставивать на этом - просто гуманистическая иллюзия.

Владимир Емельянов в своёй записи о Балабанове назвал эту нечисть "фашистским джинном войны", и это, конечно, верно; неверно только, что, как далее сказано там же, этот джинн сидел где-то в будущем и выпущен был режиссёром наружу, впущен в наше настоящее. Да он всегда здесь, он никогда отсюда – по крайней мере, с этой земли – не уходил! И, оказывается, с ним тоже можно жить; но требуется быть внимательным и осведомлённым, чтобы мир вокруг тебя вдруг не начал прорастать зубами дракона. Иначе можно незаметно оказаться в мире джиннов войны, наилучшим образом визуализированном в "Кочегаре", с их (увы, слишком узнаваемой из повседневного уже опыта) неспособностью говорить, но способностью перерабатывать один другого (= "решать вопросы", как там говорят). Эта осведомлённость о близко стоящей чертовщине и именно о том, что она прорастает сквозь наши глаза, чего-то стоит.

Как писал Теодор Адорно, "триумфальная победа и поражение культуры состоит в том, что все забывается; уже толком не помнишь, а что же ты пережил, увидев фургон для ловли бездомных собак". Когда я смотрел два года назад балабановского "Кочегара", я позволил себе поверить, что что-то должно теперь измениться. Здесь, в этой стране, у этих людей, у нас всех. Так ясно показан мир людей, сквозь чьи мозги и голосовые связки проросла чертовщина. Вот он, совсем рядом! Как же можно теперь-это-не-увидеть? А ведь можно, да, оказывается, можно. И опять забыть, что они не только всегда здесь, но они слишком хороши собой.

Как хорошо, что до ухода у Алексея Октябриновича был ещё "Я тоже хочу". С его совершенной простотой и этой благодатью в конце, которая кому-то даётся, а кому-то нет, а даётся тому, кто, как в каком-то интервью сказал режиссёр, "страдал много". В общем, нужно ли было ещё показывать, как уйти из мира "Кочегара". Если подумать о всём его пути от "Счастливых дней " через "Войну" к "Кочегару" и "Я тоже хочу"... Это ведь не просто "смена киноязыка", как пишут в статьях, это целая жизнь, постепенное изменение зрения и зрительного (визуального) мышления. Вот это жизнь! Что рядом с этим - карьерные взлёты каких-то людей из "новостей", чьи-то многостраничные резюме...

       
Print version Распечатать