Я люблю тебя, жизнь

В МХТ Константин Богомолов поставил «Карамазовых». Авторское видение вопросов, прописанных в последнем романе Достоевского «Братья Карамазовы», серьёзно всполошило публику. Причина в том, что творчество режиссёра поляризует даже профессиональных критиков, и тем паче энергизирует зрителей. Такое можно сказать максимум о двух-трёх режиссёрах в Москве.

Если вкратце сказать, современный человек даже Достоевскому не мог присниться в самом страшном сне. На этот вывод работает сценография спектакля – экраны, звукоусиление, неподвижность персонажей и их неизбежная гибель, бешеные похотливые пляски обслуги и гнусных следователей, гроб-солярий, плей-лист матёрой попсы, общая кукольная отстранённость, взрывающаяся аффектами «вечных вопросов».

Если оценить работу Константина Богомолова с позиции мелодии и ритма, то «Карамазовы» встраиваются в тренд самых интересных спектаклей. Действительно, не существует более интенсивно окрашенных эмоциями звуков, чем сотни раз слышанные песни. Хороший режиссёр догадывается о гигантской суггестивной силе мелодий, многажды слышанных зрителями. С песнями весело работать режиссёрам – например, Николай Коляда всегда делает из любых песен, романсов, шансона нечто карнавальное, то есть всё-таки весёлое. А вот песни «Карамазовых» ни разу, ни на мгновение не вызывают веселья, только хохот. И это правильно. Спектакль «Карамазовы» это показ того ада, что мы жизнью и песней зовём.

Режиссёр очень последовательно убирает из текста Достоевского всё, что читатель хоть как-то мог признать за счастье, радость, удовольствие. Убирает не фактически, меняя текст, но контекстуально, добавляя неведомые Достоевскому звуки и смыслы. Это театр европейский, где давно уже сила спектакля происходит от силы деконструкции, разоблачения потуг человечества на достойный, божественный образ. Действительно, нет другого романа такой силы развенчания человека. Но даже такой роман далёк от реалий нынешней пластмассовой жизни. Чёрт Ивана Карамазова по сравнению с нынешними президентами, политтехнологами и депутатами просто ангел.

Старообрядческий священник Зосима, которого тонко играет Виктор Вержбицкий, голосит – жить значит страдать. Показать достоверно, что значит страдать - большая последовательная работа. Главным героем избирается Фёдор Павлович Карамазов, он же чёрт, явившийся Ивану Карамазову в финальной сцене. На самом деле, весь смысл спектакля, вся та смысловая часть Достоевского, что отвечает устремлениям режиссёра, концентрируется в явлении чёрта, втолковывающего в финале Ивану Карамазову: Моя мечта – воплотиться, но чтоб уж окончательно, безвозвратно, в какую-нибудь толстую семипудовую купчиху и всему поверить, во что она верит. Мой идеал – войти в церковь и поставить свечку от чистого сердца, ей-богу так.

Если бы только купчихой, менеджером и секретаршей хотел стать чёрт. Но он-то стал и Фёдором Павловичем, и Иваном Палычем, и даже Алексеем Палычем, не говоря уже о Смердякове, не говоря уже о сонме адских персонажей. Смысл инсценировки - показ тотального воплощения дьявола в человека, до полной их неразличимости. В спектакле нет главного философского спора Серебряного века, символично и гениально выраженного Достоевским в притче Ивана Карамазова о Великом инквизиторе. А что есть в зрелище? Много, много всего. Есть «высоцкое» ощущение, что «всё не так, ребята», что всеми людьми, без всякого исключения, правит ошибка восприятия.


Всё-таки есть главные слова спора Ивана с Алёшей о детской слезинке, за которую отвечает только Бог, потому и нет Его. Это бунт, - констатирует Алёша. Есть сквозная тема «провонявшего» святого Зосимы, который поэтому совсем не святой. Есть адский ультразвуковой визг и скрежет разуверившегося в Боге монаха Алёши. Есть мощно, с размахом сыгранный старший Карамазов, есть Игорь Миркурбанов, главный манок для публики. С Алёшей, Розой Хайруллиной, они составляют пару человеческих, ангело-демонических типов, о борьбе которых и написан великий роман.

Роза Хайруллина и Игорь Миркурбанов собирают аншлаги, на них держится касса, на них всё внимание. История актёрской судьбы Миркурбанова сама по себе достойна экранизации, но главное – его талант встраивать в роль свои индивидуальнейшие черты. Он встраивает весь «гештальт», то есть всё сразу: и внешние черты - тон голоса, жестикуляцию и мимику, и внутренние - неописуемые. Этот спектакль всегда будет собирать аншлаги, потому что не совсем святой Зосима в исполнении Виктора Вержбицкого – тот самый повелитель тьмы Завулон из «Дозоров». Тихий задумчивый Смердяков в исполнении того же Вержбицкого - опять Завулон. Хохлакова, банкирша, в исполнении Марины Зудиной – невероятно узнаваемый тип сластолюбивой стареющей эротоманки-начальницы. Катя, невеста Дмитрия, названная в программке кровососом, играется Дарьей Мороз настолько замороженно, что сразу ясно - её отстранённые речи о пламенной дружбе с Иваном это показ бездушной жизни офиса, где все дружат, но ничего человеческого в этой дружбе нет. На видеоэкране она колдунья и, наверное, пьёт кровь Грушеньки (Александра Ребёнок).

Филипп Янковский даёт нервного, на грани припадка, Дмитрия, а Иван Алексея Кравченко – точнейшее попадание в суть современного интеллектуализма. Иван в романе-то журналист, а на сцене он наиболее суггестивен, потому что предельно сдержан. Он надрывно, с неизлечимой ненавистью кричит только при разговоре с Алёшей, когда описывает страсть родителей хлестать, всё садче и садче, собственных детей. Именно Иван ломает Алёшу, и понятно, почему Смердяков, убийца Фёдора Карамазова, говорит Ивану своё страшное обвинение – ты и есть главный убивец.

Теперь об аттракционах, коих в спектакле немало. С одной стороны, «добавки» Богомолова к тексту Достоевского разочаровали, с другой – очаровали, но в специальном, исследовательском смысле. Когда Хохлакова (Зудина) соблазняла следователя Перхотина (Максим Матвеев), неподвижно уставясь на его чресла, на экране двигался текст, точь-в-точь из читательского хита миллионов «Пятьдесят оттенков серого». Чистая порнография для менеджеров среднего звена женского пола. Впрочем, парочка «ментов-гомосеков» совсем из порно-ада явилась, парочка перхотиных размахивает фаллосами-скалками под фонограмму хита «Я люблю тебя до слёз» Александра Серова. Серость правит этим миром, и попсовые хиты легко превратить в скабрезный анекдот. Ник Кейв уже хуже поддавался гомерическому хохоту, а Марлен Дитрих прошла по классу лирики кафешантана.

Пару раз запевали великую песнь «Мутер» Раммштайн, но в женском варианте, и нежный напев «кайне зонен» вызывал некоторое сопротивление материала, то есть зрителя. Особенно странно было в этом адском замесе песен вдруг услышать «Я поля влюблённым постелю» Высоцкого. Калинка-малинка как пропаганда однополых танцев, скотское TV пропащего города Скотопригоньевска с программой «Вера, Надежда, Любовь исследуют феномен протухания Зосимы» – язвительнейшие вещи. Эти сцены сродни песне Лозы «Плот» в фильме Балабанова «Груз-200». А тут вместо плота строка на экране «свернул на виноградную» Антонова и песня «Стоит над горою Алёша».

Так вот, аттракцион – в нанизывании столь разных песен на главный шпиль, финальную оду Миркурбанова «Я люблю тебя, жизнь». Марк Бернес и Константин Ваншенкин сошли бы с ума или весело рассмеялись, слыша такое исполнение чёртом их лучшей песни. Зрители в восторге, ведь бешеная экспрессия Миркурбанова всё объясняет, во славу науки – никаких дьяволов нет, ангелов тоже, есть один лишь человек. И человека, то есть не совсем святого Зосиму, Фёдор Палыч мгновенно прочкнул своими вопросами – а можно ли с вами жить? Почему мощам поклоняетесь, а содранной коже солдата нет?

Почему гору не передвинете верой?

Ошибся, выходит, Мефистофель у Гёте, сказав: Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. Разве может хотеть зла человек, разве он часть каких-то невидимых сил? Разве можно за страстную любовь к неприличным удовольствиям, за попытку отобрать у сына девку - называть человека чёртом? Ведь Фёдор Палыч, он же чёрт такой, вон какой свойский, родной, понятный и прогрессивный - вот уж окна зажглись, я шагаю с работы устало, я люблю тебя, жизнь, и хочу, чтобы лучше ты стала. Великолепная манипуляция метафизической, так сказать, наивностью зрителей. И ведь насколько это усиливает образ чёрта - Достоевский был бы в восторге.

Другой важный эксперимент произошёл со звуком. Когда Хохлакова, как было в титрах, заменила трах страхом от фильма ужасов, на экране включили какой-то древний триллер. Включили фирменный долби сюрраунд саунд, и пять минут МХТ долбило невероятно детальным и громким звуком. Это сильно, символично, метафорично. Вот он, бог офисного сидельца – домашний кинотеатр, ну, или просто кинотеатр. Представьте, что у вас дома колонки размером со шкаф. Не только ваши кости, но и все кости микрорайона завибрируют. Никакого бога нам не надо, раз есть такая кайфовая дрожка - так это явление техники называли братья Стругацкие в «Хищных вещах века».

Ну и что? А то, что не хватало контрапункта, естественных актёрских голосов. Наверное, не надо было надевать микрофоны на актёров и постоянно показывать их на экране. Пластмассовый звук из колонки в углу сцены делает своё дело - актёры начинают выпадать из зрительского внимания. Огромные головы на экранах тем более перетягивают внимание. То ли дело, если контрапунктировать звуковой удар фильмов и фонограмм натуральными голосами - тогда можно многое. Хотя бы и Раммштайн на полную врубить. Тогда и финальное крещендо Миркурбанова взлетит в стратосферу, и спектакль станет вполне тонкой вещью, ультразвуковой хищной вещью театра.

Да, забыл сказать. Бородатого круглого отца Феофана играет Светлана Колпакова, причём сама поёт на отпевании Фёдора Павловича «Шоу маст гоу он». И откуда Богомолов заранее знал о нынешних мучениях диакона Андрея Кураева? Насквозь прочкнул. После спектакля ощущение, что «Братья Карамазовы» написаны адептом древнейших христианских и дохристианских ересей - манихейства и гностицизма. Собственно, и режиссёр, выделивший из гигантского смыслового объёма текста именно эти черты, сам становится таким адептом. Убедителен Иван Карамазов, мрачно утверждающий – человек создан дьяволом по своему образу и подобию.

Действительно, зачем спасать созданное по образу и, тем паче, подобию божьему? Спасать надо демонов. После этого спектакля смешно думать, что Константин Богомолов какой-то там атеист. Атеисты не задают «достоевских» вопросов о смысле бытия, потому что для этого надо видеть качественные различия в бытии праведника, святого, перхотина, чёрта, путинского большинства. Вопросов нет, разницы нет в качестве душ, да и душа – антинаучное понятие. Осознаётся только разница в количестве денег и власти. Есть ли Бог, нет ли Его - нам, снайперам, давно и прочно наплевать. Зато мы любим коктейли Молотова, управляемые выборы и системы залпового огня. Но особенный кайф – развязать небольшую братоубийственную войну, переходящую в мировую. Такое и Миркурбанову не сыграть.

       
Print version Распечатать