Уровень насилия

От редакции: Светлана Рейтер – один из лучших российских журналистов. В этом году она выдвинута на премию «ПолитПросвет» и попала в шорт-лист. Накануне окончательного решения жюри премии со Светланой Рейтер побеседовал Александр Морозов.

* * *

Александр Морозов: Лонг-лист премии «ПолитПросвет» – это список журналистов одного цеха – это те, кто пишет на социальные темы. Сказать «политические журналисты» будет, пожалуй, неточно. В секцию Союза журналистов эти люди не объединены, но это что-то вроде неформальной гильдии. В каком состоянии эта гильдия, этот цех сейчас?

Светлана Рейтер: Может быть, это слишком оптимистично, но мне кажется, он в прекрасном состоянии. И он гораздо шире, чем кажется. Я очень долго и плотно сотрудничала с двумя журналами «Эсквайр» и «Большой город». И я видела вокруг них много талантливых журналистов, которые ходят в одни и те же места и пишут в одни и те же издания. Но год назад, когда стала заниматься «болотным делом» и ходить на суды, я увидела совершенно незнакомый мне до этого круг журналистов Ленты.ру и Газеты.ру. Прекрасно работают Слава Козлов, Сережа Смирнов (последние двое, к сожалению, ушли из старой Газеты.ру, уже работают в других изданиях). Но там, к счастью, осталась бодрая Оля Кузьменкова. Полина Никольская, Андрей Козенко и Илья Азар очень хорошо пишут в «Ленту». А та же Олеся Герасименко из «Коммерсанта власти» это вообще целое событие в журналистике. По счастливому случаю я встретилась с людьми, которые делают невероятные вещи в бизнес-журналистике: Лиза Осетинская, Роман Баданин. Поэтому я в большом восторге от этого цеха. Когда я, например, прихожу в суды, то вижу, как работают журналисты, которые моложе меня лет на десять-пятнадцать. Они не сидят на одном месте, они бодро роют фактуру и в то же время рефлексируют, и очень правильно заточены. Если говорить о новостных интернет-ресурсах, то уже есть как бы «школы» - баданинская в «Газете.ру», школа Тимченко в «Ленте». Преступно было бы не сказать ни слова про «школу Максима Ковальского», из которой, скажем так, «выпустились» и Олеся Герасименко, и Ксения Леонова, и Полина Ерёменко. А есть ещё Шура Буртин из «Русского репортёра», Ленка Костюченко из «Новой газеты»...

Максим Трудолюбов, с которым мы недавно виделись на журналистской конференции в Италии, говорил, что в последнее время с удивлением открыл для себя много новых журналистов, так что это общее приятное веяние. Поэтому в этом плане все хорошо. Плохо только, что пространство для того, чтобы этим журналистам писать, неуклонно сужается.

А.М.: Вот это второй вопрос, кстати.

С.Р.: Мы на эту тему много говорили на всяких журналистских «сходняках». Да, оно сужается. Соответственно, тут могут быть две причины: экономическая и политическая. Это очень плотно взаимосвязанные причины. Когда говорится о том, что на какое-то издание не хватает денег, то вы просто понимаете: в стране такая обстановка и такой климат, что на это вот денег вам просто не дадут. На все другое могут дать, а вот на это – нет.

А.М.: Что будет? Очевидно, что выстраивается новая машина государственных СМИ, и вот эти все молодые журналисты вынуждены будут пойти туда, потому что площадки сократятся.

С.Р.: Не знаю. Мне сложно прогнозировать, я наперёд думать не умею. Пока почти все журналисты, которых я перечислила, остались там, где остались. Олеся Герасименко – спецкор «Коммерсанта». Поля Никольская – спецкор «Ленты», Илья Азар спецкор «Ленты». Openspace закрыли, и это очень плохо, Colta пока на прежнем месте. Пока все как-то устраиваются, но тут именно ключевое слово «пока». Мы не понимаем, долго ли будет вот это «пока».

А.М.: Почему, несмотря на общественный подъем последних трех лет, не случилось никакого оживления журналистских союзов в России? В чем тут проблема?

С.Р.: Я не специалист, но мне кажется, что проблема в том, что для даже моего поколения и, наверное, для поколения людей, которые моложе меня, слово «профсоюз» обладает какими-то нежелательными коннотациями. Это что-то из советского прошлого. Это что-то такое тухлое, кислое, куда нужно сдавать членские взносы, и не очень работающее. А если у вас энергичный профсоюз, то это, как правило, какая-то всегда очень тяжелая история. Этих профсоюзных лидеров бьют.

А.М.: А новый большой журналистский клуб?

С.Р.: Да, это была бы гениальная идея. Я бы с удовольствием там выпивала.

А.М.: Есть вот такое возражение: у журналистов есть корпоративные обязательства, и они не рискнут вступать в какую-то ассоциацию, выступающую с консолидированной позицией…

С.Р.: Тут мне сложно ответить на ваш вопрос, потому что я фрилансер уже много лет. Но я допускаю, что, наверное, люди из журнала N, не будем называть, может быть, не хотят объединяться с журналом X. Может быть, так. Я помню, на самом деле, что года три-четыре назад в «Индепендент медиа», по-моему, была попытка создать профсоюз, и, по-моему, она ничем не закончилась, к сожалению.

А.М.: Вы пишете много про насилие. И вот вопрос такой: как вы думаете, уровень насилия в обществе растет, или он такой был всегда?

С.Р.: Я согласна со второй точкой зрения. Мне кажется, что уровень насилия такой же был всегда. Просто, во-первых, про это меньше писали. Гораздо меньше писали. И писать про это очень трудно. Я, напримир, восхищаюсь Леной Костюченко, которая пишет про Кущевку. Она очень самоотверженна, она раз за разом себя за волосы втягивает в этот ад. Я вообще не понимаю, как она живет, потому что это невероятной тяжести тема…

А.М.: Вы думаете, что возможность СМИ писать о насилии может повлиять на понижение уровня насилия в обществе?

С.Р.: Возьмем, например, случай в отделе «Дальний». Все-таки после этого случая в отделе «Дальний» в казанский правозащитный центр пришло бешеное совершенно количество людей, которые обратились по факту пыток в полиции. Я уверена, то, как Елена Костюченко пишет про Кущевку, безусловно, снижает уровень насилия. Я очень надеюсь, по всей стране. Я в этом плане идеалист.

А.М.: Вы много ездите, вы такой журналист, видящий Россию. Сейчас все-таки немногие ездят.

С.Р.: Ну почему, Герасименко ездит гораздо больше меня.

А.М.: Вот вы ездите, а все, кто ездит, – и я тоже езжу, – мы все присматриваемся. Россия в ее нынешнем состоянии за нулевые годы сделалась более благополучной. И если спросить, через какие слова вы для себя называете главное изменение, которое произошло в России за десятилетие?

С.Р.: Кредитные пирамиды, вот это я вижу. Людям хочется соответствовать какому-то уровню в потреблении. И я вижу то, что социологи называют «атомизацией». Это не мое наблюдение, но оно очень точное. Когда едешь на машине из Европы домой через границу, то попадаешь из ухоженного ландшафта вот в такой: стоит посреди пейзажа маленький покосившийся домик, на котором огромная спутниковая тарелка, от домика протоптана дорога к магазину, все остальное заросло травой.

А.М.: Что вы сейчас читаете?

С.Р.: У меня есть любимый писатель, Оливер Сакс, он – нейропсихолог, я недавно закончила читать его последнюю книгу «Галлюцинации». Сейчас я читаю писателя Шервуда Андерсена, это человек, который считается даже в своем роде учителем Фолкнера.

А.М.: А телевизор смотрите?

С.Р.: Телевизор у меня смотрят дети. А я в сети смотрю «Дейли шоу», которое ведёт Джеймс Стюарт. Хотя, честно сказать, я больше не его люблю, а его бывшего «напарника», Стивена Колбера, который делает передачу «Colbert Report». Я большая его поклонница. Это из того, что я смотрю. Конечно, когда что-то выходит на телеканале «Дождь», что стоит смотреть, я тоже смотрю это по ссылкам.

А.М.: Все мы, кто печатается, сталкиваемся сейчас с тем, что мы видим под текстами колоссальное количество комментов, которые явно не являются специально организованными, но при этом они наполнены чудовищной агрессией.

С.Р.: Да, это правда. Меня тоже это поражает.

А.М.: Наташа Геворкян об этом писала как-то недавно. То есть, мы видим, что невозможно написать о насилии, о меньшинствах, о судьбах людей, о каких-то медийных персонажах, чтобы не получить поток комментов, где люди искренне требуют расстрелять, казнить, усилить наказание, проклинают людей. Что это такое, как вы это интерпретируете для себя? Это новое реальное состояние общества, или что это?

С.Р.: Мне не кажется, что это реальное состояние общества. Я могу объяснить, почему я так думаю. Здесь играет роль анонимность. Вы найдите кого-нибудь из этих комментариев и спросите, лютые они такие в жизни или нет. Я уверена, что нет. Как показывает практика, люди, которые в сетях обещают друг другу башку проломить, удивительно мило потом друг с другом общаются при встрече. Социальные сети, на мой взгляд, при всей их очевидной пользе, искажают реальность. Человек начинает в социальных сетях быть немного не тем, кто он есть на самом деле. Он может быть в жизни довольно милым, а вот в социальных сетях он почему-то, и я очень часто с этим сталкиваюсь, играет какую-то непонятную роль. Вот он ее выбрал, и вот так он себя ведет. Я думаю, что тролли, в принципе, даже, может быть, добрые какие-то люди, но просто у них есть задача вывести человека из себя. Почему? – Бог знает. Вот такой род спорта. Вы написали статью про то, что надо спасать щенков, и вам пишут, засунь себе своих щенков знаешь, куда. Просто вас хотят вывести из себя. Есть такой термин в психиатрии — «раздергать».

Фото: «ПолитПросвет»

       
Print version Распечатать