Три страны - три памяти?

Россия, Польша, Германия и история XX века

7-9 сентября 2007 года Ассоциация исследователей российского общества (АИРО-XXI) и Фонд Фридриха Науманна провели польско-русско-немецкий триалог по теме: "Общее прошлое и современность", в котором приняли участие историки и журналисты трех стран. Развернувшаяся дискуссия высветила различный подход к одним и тем же событиям истории XX века, которые все еще сохраняют политическую актуальность. Оказалось, что практически все острые вопросы исторической памяти трех народов так или иначе связаны со Второй мировой войной.

В российско-польском историческом диалоге зловещим символом остается Катынь, хотя внимание польских и российских историков также приковано к пакту Молотов-Риббентроп и Варшавскому восстанию 1944 года. Впрочем, для польской исторической памяти все эти события гораздо более значимы, чем для российской. Все эти трагические страницы истории оказываются особенно важны для польской национальной самоидентификации. Для российской же самоидентификации, столь бурно развивающейся с конца XX века, и Катынь, и Варшавское восстание, и Четвертый раздел Польши играют, скорее, негативную роль, заставляя вспоминать об исторической вине, тогда как национальное самосознание обычно стремится самоутвердиться на позитивных исторических примерах. К тому же российское самосознание еще не избавилось до конца от самосознания советского. Поэтому большинство российских историков, хотя и признают факт расстрела польских офицеров в Катыни, Медном и под Харьковом, не склонны считать это преступлением против человечности и поводом для официального принесения Россией официальных извинений Польше. Катынь ими рассматривается как военное преступление, которых много было в истории и за которые извиняться вроде бы не принято. Между тем среди расстрелянных в 1940 году поляков были не только офицеры и полицейские, но и более семи тысяч гражданских лиц из числа предпринимателей, помещиков и интеллигенции. Таким образом, катынское преступление вполне подпадает под позднейшее определение геноцида.

При этом также забывают, что еще в 1937-1938 годах в рамках так называемого приказа НКВД о национальных контингентах репрессировались в административном порядке, причем даже не "тройками", а "двойками" (глава местного НКВД и прокурор), представители национальностей, связанных с иностранными государствами. При этом более 70% осужденных по этому приказу (а это сотни тысяч человек) были приговорены к расстрелу. В рамках данной акции репрессировались те же поляки, немцы, латыши, литовцы, эстонцы и финны, вся вина которых заключалась в их национальности. Это был самый настоящий геноцид, причем осуществлявшийся в государственном масштабе. Так что Сталину и НКВД к геноциду было не привыкать, и Катынское преступление было отнюдь не первым преступлением такого рода.

Между прочим, процент осужденных к расстрелу в рамках операции по национальным контингентам был даже выше, чем по приговорам "троек", созданных во исполнение приказа НКВД # 0047. По этому приказу подлежали репрессиям бывшие кулаки, уголовники-рецидивисты, участники разного рода партийных оппозиций, бывшие члены антисоветских партий и военнослужащие белых армий. Здесь процент расстрелянных достигал только 49. Выходит, по национальному признаку репрессировали более жестоко, чем по социально-политическому и классовому.

Точно так же большинство российских участников верят в то, что Сталин не отдавал политического приказа остановить наступление на Варшаву, чтобы не делить власть с Армией Крайовой и польским правительством в Лондоне, а дать возможность немцам подавить восстание. Поверить в такое российскому национальному самосознанию, которое еще очень молодо, крайне трудно, поскольку одним из основных позитивных исторических мифов, на котором оно строится, остается миф Великой Отечественной войны.

Но не только моральные муки национального самосознания мешают историкам и журналистам признать порой очевидные факты. Когда речь идет о событиях и особенно преступлениях недавнего прошлого, поиску истины нередко мешают сугубо материальные обстоятельства. В случае с Катынью российские участники откровенно высказывали опасения, что признание Москвой своей ответственности за Катынь как за преступление против человечности (кстати, именно в этом качестве Катынь фигурировала на Нюрнбергском процессе, где ответственными за нее пытались сделать немцев) может привести к тому, что придется платить компенсации родственникам жертв, причем отнюдь не символические.

Та же проблема компенсаций фигурирует и в германо-польских отношениях, связанных с недавней историей. Здесь речь идет о миллионах немцев, изгнанных в конце Второй мировой войны с нынешних западных польских земель. Вопрос о возвращении потомков изгнанных на эти земли, разумеется, сейчас уже не стоит. Итоги Второй мировой войны никто пересматривать не собирается. Но вот требования компенсации за утраченное имущество все громче раздаются среди союзов изгнанных по всей Германии. Ведь ФРГ не только заплатила полякам репарации в возмещение за агрессию и те преступления и ущерб, который нанесла Польше германская оккупация. Кроме того, германская сторона добровольно выплатила компенсации иностранным рабочим, принудительно отправленным на работу в Третий рейх.

Проблема компенсаций сегодня - это реальная проблема в германо-польских межгосударственных отношениях, но не стоит преувеличивать ее значение. Она практически не влияет ни на экономические связи двух стран, ни на процессы европейской интеграции. Кстати сказать, непростые отношения между Россией и Польшей по поводу общей исторической памяти нисколько не мешают росту товарооборота между двумя странами. И сама по себе материальная сторона в проблеме компенсаций отнюдь не главная, будь то в российско-польских или германо-польских отношениях. При наличии доброй воли у всех сторон о разумной величине компенсаций всегда можно договориться, взяв, например, за основу опыт германских выплат остарбайтерам. Но национальное сознание воспринимает сам факт выплаты компенсации как признание исторической вины и чуть ли не как национальное унижение. В этом случае в германо-польских отношениях по поводу исторической памяти напряженность значительно меньше, чем в российско-польских.

Еще в 1965 году польские епископы обратились с письмом к своим немецким коллегам, в котором призывали к взаимному прощению преступлений, совершенных поляками против немцев и немцев против поляков. Так что на этом направлении диалог начался еще в коммунистические времена. Сейчас в ряде западных воеводств местные польские власти сотрудничают с немецкими объединениями изгнанных. В польском самосознании преступления против немцев не занимают большого места. Польская историческая память не игнорирует события, связанные с изгнанием немцев с западных польских земель. Поляки готовы признать их неизбежным эксцессом военного времени, в котором есть вина поляков. В немецкой же исторической памяти трагедия изгнанных всегда находилась в тени комплекса "немецкой вины" за Гитлера, Вторую мировую войну и холокост.

Наиболее благополучно сегодня обстоят дела с общей исторической памятью в российско-германских отношениях. Здесь тоже главные проблемы связаны со Второй мировой войной, но они не занимают большого места в национальном сознании двух народов. Это - проблема возвращения перемещенных в годы войны культурных ценностей и проблема преступлений Красной армии в Германии на заключительном этапе войны. Данные вопросы гораздо острее воспринимаются российским, а не немецким национальным самосознанием, но сколько-нибудь существенного влияния на межгосударственные отношения они не оказывают. Российское общественное мнение очень остро реагирует на любую попытку возвращения каких-либо предметов "трофейного искусства", а тема преступлений Красной армии против мирного немецкого населения вообще остается для него табуированным.

Вероятно, универсальное решение проблем национальной исторической памяти может быть найдено, по очень точному замечанию редактора польского еженедельника "Политика" Адама Кшеминьского, только в общеевропейском контексте. Если взглянуть с этой точки зрения на болевые точки российской, польской и германской исторической памяти, то выяснится, что в истории других европейских народов бывали и преступления типа катынского, и те же изгнанные после войны из родных мест (португальцы из Анголы, французы из Алжира, да и те же поляки с восточных земель, вошедших в состав Советского Союза). Опыт других в преодолении прошлого поможет более спокойному взгляду на собственную историю. Ведь ею должны заниматься не политики, а историки.

       
Print version Распечатать