Бейл Т. Партия консерваторов: от Тэтчер к Кэмерону. «Полити», 2010. 446 стр. ISBN 978 0 7456 4857 6

Сноудон П. От края: конфиденциальная история возрождения «тори». «Харпер Пресс», 2010. 419 стр. ISBN 978 0 00 730725

* * *

Повышение нынешнего лидера британских консерваторов Дэвида Кэмерона нельзя назвать неизбежным. Если бы маститый политик Кеннет Кларк не поленился и провел кампанию, когда боролся за лидерство с Йеном Дунканом Смитом, когда-то возглавляшим британских консерваторов, и был бы более податливым в европейских вопросах; если бы теневой министр внутренних дел Дэвид Дэвис проявил решительность по результатам отставки с поста лидера Консервативной партии Майкла Говарда или был бы более красноречивым; если бы Говард предложил Кэмерону пост теневого канцлера или Джордж Осборн не принял бы его – если бы эти или другой набор случайностей сложился бы иначе, Кэмерон мог бы и не стать лидером британских консерваторов. Тем не менее, его восприняли как неизбежность, как зачинщика необратимых перемен, которые вернули партии надежду на победу в борьбе за власть. Обстоятельный, даже авторитарный, анализ Тима Бейла отличается педантичной осторожностью. Тем не менее, он делает следующий вывод: возврат консерваторов к власти будет иметь далеко идущие последствия. «Как в случае с Маргарет Тэтчер, Кэмерона будут судить по его делам».

Журналист Питер Сноудон, который мог оказаться ближе к событиям, чем кто-либо иной, заканчивает свою книгу на более двусмысленной ноте: «Если последние четыре с половиной года были проверкой для Консервативной партии Кэмерона», - пишет он, - «то грядущие будут гораздо сложнее, независимо от того, победит партия или проиграет». Не следует думать, будто Сноудон сколько-нибудь сомневается, что в Кэмерон, руководя Консервативной партией, бесповоротно ее изменил. Оба автора принимают как данность тот факт, что возврата к вредоносному делению на фракции, которое едва не уничтожило партию после того, как Тэтчер вынуждена была покинуть пост ее лидера, не будет.

Давая интервью «Санди Таймс» в 1981 году, Тэтчер так определила цель своей политики: «Экономика – это метод; а цель – изменить душу». И заметнее всего такая перемена души была в ее же собственной партии. Тэтчер начала не с полномасштабной неолиберальной политики, с которой ее потом отождествляли. В предвыборном манифесте 1979 года не было ни слова о приватизации. В нем лишь говорилось о необходимости обуздания инфляции и ограничения влияния профсоюзов. Однако, как, впоследствии, продемонстрировала программа приватизации муниципальных домов, Тэтчер действительно желала вывести ресурсы из-под контроля правительства. Целью было не только усмирить муниципалитеты, постоянно одержимые жаждой власти, но и осуществить что-то вроде нравственного обновления жильцов муниципальных домов. Тэтчер полагала, что рынок вознаградит за хорошее поведение, и в этом предубеждении она еще больше утверждалась благодаря тем идеям, которые бытовали в то время в правых кругах европейского общества.

В большинстве случаев нелепо предполагать, что политики находятся под влиянием мыслителей, которых любят цитировать. Хотя Тэтчер не единожды приводила цитаты из «Дороги к рабству», неизвестно, читала ли она какие-либо труды Хайека вообще. Тем не менее, она всецело разделяла мнение этого экономиста о том, что рынок укрепляет «традиционные ценности», хотя на самом деле все обстоит с точностью до наоборот. Консервативная страна, о которой мечтала Тэтчер, была больше похожа на Британию 1950-х годов, это искусственное творение исповедующих ценности коллективизма лейбористов, чем на ту, что появлялась вследствие внедряемой ею политики свободного рынка. Чрезвычайно мобильный рынок труда способствовал утверждению режима беспрестанных изменений. В таких условиях благоденствует тип личности прямо противоположный невозмутимому исполнительному мещанину, который грезился Тэтчер. Умение создать себя заново – ключевой навык подобного типа личности, наряду с готовностью забыть о своих эмоциональных потерях в случае отказа от взятых на себя обязательств, которые вдруг становятся неприбыльными или неинтересными. Подразумевалось, что экономическая революция Тэтчер будет идти рука об руку с социальной реконструкцией. А вместо этого она привела к возникновению той Британии, которую мы знаем сегодня, Британии, общество которой, будучи одержимо идеей личной самореализации, стало более либеральным в гендерных вопросах, менее монокультурным, более непрочным и классово дифференцированным. Впрочем, границы между классами в этом обществе оказались достаточно размыты.

Политика Тэтчер была не единственным фактором данной трансформации. Спад производства в традиционных отраслях промышленности, этот побочный продукт глобализации, шел уже полным ходом в момент прихода Тэтчер к власти. Реструктуризация экономики, которую она проводила те десять лет, что провела на посту премьер-министра страны, лишь ускорила те перемены, которые и так уже начались. Дэнис Хили, канцлер казначейства в правительстве лейбориста Джеймса Каллагана, которому и наследовала Тэтчер, пытался, но не смог заставить представителей своей партии принять тот факт, что послевоенное мироустройство постепенно разваливается. Но это хорошо поняла Тэтчер, которая построила свою предвыборную программу на идеях грядущей катастрофы. Что не преминули заметить «новые лейбористы», во главе с Тони Блэром и Гордоном Брауном. Блэр был одним из немногих в стане британских левых, кто понимал, что восхождение Тэтчер не являлось отклонением от генеральной линии истории, это был принципиальный разрыв с предшествующей традицией. И если лейбористы хотели выжить как правящая партия, им также надо было порвать со своим прошлым. Частично такой разрыв состоялся, когда в качестве символического жеста лейбористы исключили из своей программы Четвертую статью, в соответствие с которой они должны были добиваться обобществления средств производства. Но намного более важными были организационные изменения, которые привели к концентрации власти в руках новых лидеров. Эти меры принимались отнюдь не на пустом месте: Нейл Киннок, председатель Лебористской партии в 1983-1992 годах, вел непрекращающуюся борьбу с раздробленностью, инициированной ультралевыми элементами, а Джон Смит, лидер лейбористов в 1992-1994 годах, добился отмены представительного голосования в профсоюзах. Блэр оказался более методичен в своих реформах. Ему удалось ввести в партию принцип демократического централизма. Кроме того, он отклонился от линии своих предшественников в выборе цели. Блэр желал продолжить проект Тэтчер по модернизации страны. Продолжение курса Тэтчер означало подражание ей и таким образом повторение ее политических успехов. Также означало оно – и это уже гораздо существеннее – реализацию ее убеждения в том, что единственная приемлемая для Британии модель – это американская версия капитализма. Так что, задача «новых лейбористов», коль скоро они стремились к власти, состояла в том, чтобы присоединиться к маршу истории. А это значило - развивать американскую разновидность капитализма и реструктурировать социальные институты, если они удовлетворяли его требованиям.

Любовная интрига Блэра с Америкой закончилась фатально для него как лидера страны. Он, основываясь на вере в неукротимый успех американской мощи, поддержал администрацию Буша по вопросу вторжения в Ирак. Это ошибочное решение нанесло непоправимый вред и ему, и «новым лейбористам». Из-за поддержки Блэром решения о вторжении в Ирак – что на самом деле спасло его от провала в Парламенте – консерваторы не смогли воспользоваться последовавшей катастрофой себе на пользу. Бейл пишет, что «мучительные попытки Майкла Говарда дистанцировать «тори» от правительства в вопросе Ирака» привели к тому, что о нем стали отзываться как о «не заслуживающим доверия оппортунисте». Надежда Говарда на то, что Ирак можно будет использовать против Блэра, разбилась вдребезги, когда отчет Хаттона оказался «пустышкой». «Блэр избежал осуждения», - пишет Сноудон, - «а сам этот инцидент рикошетом отскочил в «тори»». Провал консерваторов оказался более серьезным, чем казалось в то время, поскольку он вскрыл те сложности, с которыми они сталкивались, дистанцируясь от Блэра в тот момент, когда его политика казалась плохо обоснованной.

Называя себя «наследником Блэра», Кэмерон не только отдал дань уважения политическим методам этого премьер-министра. Он пошел по его стопам, сформировав группу имиджмейкеров, что стало краеугольным камнем его политики. Нанимая советников из британских таблоидов, он создал себе имидж вполне современного человека, приезжающего в офис на велосипеде. На деле, соединив характер приспособленца с неопределенным прогрессизмом человека без особых достоинств, «Дейв» стал совершенно обыкновенным «тори». Изменение качеств своей личности – это не только способ привлечь к себе внимание основной доли электората, но также и стратегия партийного управления. Однако, усвоив низкопробные методы «новых лейбористов», Кэмерон не смог учесть урок Ленина, эту самую важную подоплеку успеха «новых лейбористов»: чтобы избежать дальнейших провалов на избирательных участках, новый лидер должен первым делом победить свою партию. Не исключено, что Кэмерон просто не смог последовать примеру «новых лейбористов». Различные структуры в партии консерваторов, ставшей более демократичной благодаря Уильяму Хейгу, могли препятствовать этому. Так или иначе, вместо того, чтобы навязывать своей партии что-то вроде перемен, способствовавших появлению «новых лейбористов», Кэмерон в основном положился на собственную харизматичность, чьи недостатки становятся все более заметны.

В чем Кэмерон действительно стал «наследником Блэра», так это в предположении, что режим, доставшийся в наследство от Тэтчер, останется незыблемым. «Железной леди» не удалось ограничить роль государства, как не удалось ей восстановить нравы 1950-х годов. Подавление профсоюзов и усмирение местных властей с попутным введением рынка в учреждениях, которые в принципе нельзя приватизировать, требовало сильного правительства. Когда Тэтчер вынуждена была уйти в отставку, началось образование сложного и агрессивного аппарата постановки целей и осуществления контроля. В результате пояилось рыночное государство, которое проникло в учреждения – школы, университеты и государственную службу здравоохранения, – пользовавших во времена «старых лейбористов» самостоятельностью. В «мозговых трестах» консерваторов в течение многих лет шли оживленные дискуссии о передаче инициативы от государства гражданским организациям, но Кэмерон принял тэтчеровско-лейбористский режим рыночного дирижизма в области государственного управления, так же как он принял неолиберальную структуру, в которой Сити, финансовый цент Великобритании, освобождается от всех предписаний, кроме самых незначительных. Здесь, как и везде, он планирует придерживаться курса Тони Блэра. В конце концов, теперь модернизация только к этому и сводится.

Проблема состоит в том, что это модель из прошлого. Вариант неолиберализма Блэра мог сосуществовать с высоким уровнем государственных расходов, только когда экономика была на подъеме. Сейчас он если и двигается вперед, то мелкими шажками. Кроме того, значительное сокращение государственных расходов неизбежно. То, что может случится в будущем демонстрирует затруднительное положение Обамы, деятеля горбачевского типа, который бьется за приведение в соответствие тех реформ, которые он обещал – и в случае со здравоохранением, по-видимому, выполнил, – и жестких реалий экономической системы, потерпевшей неудачу. Тот тип капитализма, который Тэтчер и Блэр считали единственно возможной моделью для Британии, является шагом в прошлое, в то время как шагом в будущее являются конкурентные ему типы капитализма, развивающиеся в Китае, Индии и других странах. Выстраивая себя по образцу Блэра, Кэмерон принял версию модернизации, которая просто устарела.

Нынешняя стратегия Кэмерона заключается в продолжении линии Блэра в равнении партии на страну. Начало этой линии, включая ее самые либеральные аспекты, невольно положила Тэтчер. Тем не менее, его взгляд на либеральную Британию совершенно не вяжется с его же стенаниями, основанными на искажении фактов, согласно которым страна разваливается. Критиковавшие Кэмерона правые полагали шаткость его партийного позиционирования провалом его работы на высоком посту. Как будто бы будь он менее оппортунистичным, более похожим на Тэтчер, какой ее помнят или воображают в своей фантазии «старые консерваторы», все было бы хорошо. Однако крутые повороты политики Кэмерона не являются следствием не его недостатков, а положения его партии, которая страдает от неразрешимых противоречий.

Дилемма ясно читается в ответе консерваторов на социальные последствия тэтчеризма. Практически все сторонники политики «Железной леди» согласны с тем, что нравственные риски свободного рынка не были поняты. Проблема в том, что консерваторы, которые активнее всех участвовали в формировании посттэтчерианской политической повестки, и сами не поняли – как и Кэмерон, – что общество, частично возникшее как незапланированное последствие политики Тэтчер, нельзя демонтировать (тем более, что в вопросах улучшения положения женщин, этнических меньшинств и гомосексуалистов, оно добилось определенных успехов). Придя к власти, Йен Дункан Смит был самым ярым сторонником Тэтчер, теперь же он, став одним из главных критиков ее политики среди консерваторов, основал «Центр социальной справедливости», которые изучает случаи утраты социального единства как последствия возникновения свободного рынка. Он даже потребовал проведения такой политики, которая бы укрепляла традиционные ценности, особенно семейные: это эхом повторил Филлип Блонд, советник Кэмерона и автор работы «Красные тори». Эти консерваторы, ярким представителем которых и выступает Йен Дункан Смит, считали, что беда тэтчеризма в его излишней либеральности, соответственно, будущие консервативные правительства должны постараться исправить эту ошибку.

Такого рода консерватизм предвещает катастрофу Кэмерону и его партии. Как пишет Тим Бейл:

«Тори», которые надеются – на свободных выборах в парламент, заполненный новыми консервативными членами – откатиться к так называемому «дозволяющему консенсусу» по вопросам нравственности (из самых очевидных – аборты и усыновление детей гомосексуальными парами), лучше бы хорошенько подумать. Хочешь – не хочешь, но в Британии существует дозволяющее большинство, по крайней мере, в таких вопросах, если не в вопросах закона, порядка, иммиграции… Это не Америка. Если какая-либо администрация, состоящая из «тори» и соответствующая своей партийной принадлежности, выберет иную позицию, это станет для нее самоубийством на ближайших выборах.

Замечание лукавое, но оно поднимает вопрос о том, может ли дальше существовать администрация «тори» в том виде, в каком она существовала до Тэтчер. Неудачная попытка Майкла Портилло претендовать на лидерство могла быть желанием ограничить посттэтчерианскую позицию, которая в этом смысле была в духе «тори», но сохраняла социальных либерализм.

Провал Портилло зачастую объясняют его безвольностью. Но ведь он мог осознавать, что такое управлять партией консерваторов в том виде, в каком она сейчас находится. Консерваторы запрограммированы вести идеологическую войну не только в вопросах секса и семьи. За нетвердой преданностью Кэмерона вопросам экологии стоит параноидальная блогосфера правого крыла, которая рассматривает глобальное потепление как тайный сговор либералов. С уверенностью можно сказать, что «климатический скептицизм» пользуется определенной поддержкой и в среде активистов-консерваторов. И уровень это поддержки значительно выше, чем среди избирателей в целом. Опять же, триумф евро-скептицизма в партии не обязательно должен положить конец спорам по вопросу европейского единства. Плохо обдуманное решение Кэмерона объединить консерваторов с маргинальными партиями Европарламента производит впечатление жеста, призванного умиротворить евро-скептиков. В результате же он только подстегнет их требовать более радикальной анти-европейской позиции.

Избранная Кэмероном разновидность модернизации редко ставилась под вопрос. Возможно это связано с тем, что модернизаторы в рядах его партии немногочисленны. Бейл говорит, например, что надежда Кэмерона на «кухонный кабинет» приятелей и советников из СМИ воплощает разновидность «высокой политики».

Как сказал один историк консерватизма, который подписался под данной мыслью, консерваторы – это такая среда, в которой рассчитывать следует только на «50-60 политиков, пребывающих в напряженных отношениях друг с другом»; мир, где политика «в первую очередь сводится к риторике и маневрам», движущая сила ее – не подлинные идеи, а «антипатия, своекорыстие и взаимные оскорбления»; место, где споры о политике, стратегии и тактике «неотделимы от перехода на личности».

Взгляд Мориса Каулинга на политику, как на взаимодействие элит, вовсе не нов. Льюис Нэмир выдвинул аналогичный и при этом более крепкий аргумент в своем описании политики конца XVIII века. Необязательно разделять цинизм Каулинга, чтобы увидеть, что «высокая политика» – это реальность сегодняшнего дня. Как пишет Бейл, она знакома «всякому, кто читал лучшие внутренние отчеты новых лейбористов». Политические партии теперь отождествляют с их лидерами, что следует приписать отчасти той медиа-среде, в которой приходится партиям жить, а отчасти сглаживанию идеологических различий между ними. В результате, получаем нэмировскую политику, в которой междоусобные конфликты политических элит выносятся на просторы СМИ.

Идеология, разумеется, никуда не делась. А даже напротив: все три главные британские партии придерживаются различных версий одной идеологии, которая направлена на переустройство общественных учреждений по рыночной модели. В реальном мире рынок схлопнулся, но политические классы продолжают настаивать на том, что общество должно подстраиваться под запросы рынка. Подстроиться его заставят: не столько правительственная политика, сколько сам рынок, что сделает нынешний уровень государственных трат неустойчивым. Единственный существенный вопрос – какая партия надзирает за процессом, и тут консерваторы оказываются в невыгодном положении. Когда финансовый кризис уничтожил веру в саморегуляцию рынка, которую Браун столь долго проповедовал, он сумел вдохнуть новую жизнь в восприятие лейбористов как партии, желающей ограничить неумеренность капитализма. Поэтому, только выбрав политику строгого урезания бюджета, консерваторы смогли бы достойно ответить кризису, заявив о себе, как о левых тэтчеристах, этом неприятном напоминании о прошлом, которое Кэмерон столь усердно пытается похоронить. Отказ от этой политики, выбранный Кэмероном и Озборном, лишь усилил впечатление, что у них нет никакого толкового плана преодоления кризиса.

Проблема, с которой столкнулись все три партии, состоит в том, что их политика строится на основании незыблемости того, положения вещей, которое сложилось в посттэтчеровскую эпоху. (В самом деле Ник Клегг связал себя обязательствами по отношению к либеральным демократам после того, как они начали распадаться.) Но неолиберальная политика могла быть политически легитимизирована, поскольку она не нападали напрямую на социально-демократическое наследие Британии; Тэтчер воздерживалась от прямых нападок на государство всеобщего благоденствия, в то время как Блэр и Браун поставили «современную» государственную службу во главу угла проекта «новых лейбористов». Идеологи, которые пытались сформировать политику консерваторов в эпоху Тетчер не сумели сократить государство всеобщего благоденствия; однако кое-что из того, что они требовали, все же произойдет вследствие банковского кризиса. Если после выборов Браун все же останется во главе правительства страны, на плечи лейбористов ляжет обязанность провести сокращение социальных расходов, что не удалось сделать Тэтчер. Оглядываясь назад, можно сказать, что умирание британской социал-демократии станет следствием кончины неолиберализма.

В эпоху аскетизма, которая без сомнения последует за выборами, все партии будут испытывать нужду, но больнее всего ударит она по консерваторам. Выживание правительства Кэмерона, остающегося в меньшинстве, будет зависеть от партийной дисциплины и толерантности к либеральным демократам. Ни то, ни другое долго не продлится. Неизбежное увеличение налогов будет воспринято в штыки консерваторами в Парламенте и рядовым избирателями. Нику Клеггу будет непросто добиться от своей партии, чтобы она поддержала сокращение консерваторами социальных расходов. Хотя многие потенциальные сторонники либеральных демократов в прошлом голосовали за консерваторов, партия Клегга остается преимущественно социал-демократической. Конечно, на лидера консерваторов будут давить с тем, чтобы провести вторые всеобщие выборы. Но сокращение социальных расходов и повышение налогов в необходимых пределах отпугнет многих избирателей, и нет никакой уверенности в том, что консерваторы в тоге получат значительный перевес.

В связи с такой неясной перспективой, некоторые консерваторы могут сделать вывод: эти выборы таковы, что партии их лучше бы проиграть. Но это было бы серьезной ошибкой. Если консерваторы не сумеют стать самой большой партией, позиция Кэмерона как их лидера, без сомнения, окажется под ударом, и тогда впереди замаячит возврат к то неразберихе, которая не давала консерваторам прийти к власти столько лет. Небольшая и недолюбливаемая группа, которая надела маску умеренности, была бы отвергнута, идеологические страсти, ушедшие вглубь, снова всплыли бы на поверхность, а консерваторы опять стали бы озлобленной, неуправляемой толпой. Это предоставило бы стратегическую возможность Брауну, который уже озвучил далеко идущую программу конституционных реформ, включая не только замену Палаты лордов на выборную вторую палату, но также референдум о замене выборной системы в Палату общин на вариант альтернативного голосования, провести намеченные им изменения. Разумеется, альтернативным голосованием желания либеральных демократов не исчерпываются, но это даже больше, чем они могут ожидать от «тори». Возможно, система пропорционального представительства исчезнет (альтернативное голосование – строго мажоритарная система), но это в обозримом будущем укрепит трехпартийную политическую систему, а либеральные демократы извлекут пользу из того, что многие сторонники лейбористов, вероятно, приведут их на второе место, консерваторы же рискуют оказаться на третьем.

Вместо того, чтобы допустить возврат к власти омоложенной Консервативной партии, выборы могли бы вернуть все к тому положению дел, которые было избрания Кэмерона лидером партии. Если в британском обществе Тэтчер ослабила структуру иерархии и различий, то внутри своей партии она ее просто уничтожила. Несмотря на всю ее ностальгическую тоску по воображаемому порядку более ранних периодов британской истории, она основывалась на (как жаловались некоторые из ее критиков-консерваторов) традиции, которая оставалась весьма либеральной. Разумеется, некоторые из ее предубеждений не шли вразрез с «традиционными ценностями», одним из результатов этого стал пункт 28 Закона о местном управлении от 1988 года, запрещающий «пропаганду» гомосексуальности. Но будучи у власти, Тэтчер в основном избегала вопросов половой нравственности и держалась в стороне от религии – позиция, укорененная в традиции «тори», отворачиваться от вопросов веры, способных посеять распри. С одной стороны, создание Кэмероном нового облика своей партии можно рассматривать как попытку сохранить эту традицию, но его попытка оказалась неудачной и не только в силу демократических заигрываний с политикой «развалившейся Британии». Тэтчер инициировала переворот, подорвавший позиции консерваторов, которых она сама во многом представляла, а консерватизм, который доминировал до нее, исчез навсегда. Партия консерваторов, которая появится после выборов, может быть более похожа на правых континентальной Европы, чем на то, что ранее считалось основным течением британской политики. Не составит труда вообразить появление породы консерваторов, у которых больше общего с голландским правым Гертом Вилдерсом, чем с Тэтчер, Блэром и Кэмероном.

Майкл Оукшотт, мыслитель XX века, который ближе всех подошел к созданию философии консерватизма, предостерегал от иллюзий, поджидающих невежественных и неосторожных: иллюзии того, что в политике мы можем преуспеть без традиции поведения, иллюзии того, что отказ от традиции сам по себе достаточный проводник, а также иллюзии того, что в политике повсюду есть тихие безопасные гавани, пункты назначения и даже заметные участки прогресса.

Это полезное напоминание, но Оукшотт и сам не избежал иллюзий. Он сумел принизить значимость идеологии, поскольку верил, что традиция содержит в себе все необходимое для политики; он не мог вообразить ситуацию, в которой традиционные способы реализации политики были уже невозможны. Тем не менее, именно в такой ситуации оказалась Консервативная партия Великобритании в последние десятилетия. Ее нынешний лидер и его группа модернизаторов вряд ли могу надеяться, что ликвидируют последствия той более радикальной модернизации, которую Тэтчер невольно навязала своей партии. Кэмерону так или иначе еще предстоит узнать, что ведомый идеологией консерватизм никуда не денется – даже если партии придется еще раз оказаться в забвении.