Рожденный ползать, летать не может

От редакции. Уже совсем скоро, 22 апреля, российское общество будет праздновать (или "праздновать" – кто как) юбилей Владимира Ильича Ленина – человека, сыгравшего огромную роль в истории нашей страны. В течение 70 лет имя его звучало большинство россиян произносило с благоговением: детей воспитывали в любви к вождю русской революции. Однако ныне его, как и Сталина – еще одну противоречивую фигуру русской истории ХХ века, не очень-то чтят и до сих пор обсуждают вопрос о судьбе его тела. Юбилей Ленина – лишь очередной повод поднять тему "политики памяти" и обругать важную историческую фигуру или же напротив – похвалить.

Однако социализм в России был задолго до Ленина, и освободительное движение появилось не с ним. Одним из первых мыслителей, внесших весомый вклад в дело за освобождение "хижин" от "дворцов", был Александр Герцен – отец "русского социализма". Сам Ленин не преминул причислить Герцена к "своим" предшественникам в известнейшей статье "Памяти Герцена". Примечательно, что только что на русском языке вышла в свет одна из самых интересных биографий Герцена, написанная известным американским историком Мартином Малиа.

На этой неделе РЖ будет обсуждать социализм в России и все то, что с ним связано. С вопросами об Александре Герцене, Мартине Малиа, русском социализме и славистике мы обратились к легенде русского народничества – Мануэлю Саркисянцу.

* * *

РЖ: Как Вы относитесь к личности Герцена? К его творчеству – политическому и художественному? Можно ли отделять литературное творчество Герцена от социального?

Мануэль Саркисянц: Герцена, как и Достоевского, можно считать величайшим русским мыслителем. Он был не только первым русским социалистом и самым творческим человеком среди русских революционеров, но и первым идеологом вселенской миссии "отсталости", поскольку видел, что общинные институты докапиталистических обществ могут оказаться ближе к социальной справедливости, чем их аналоги "развития" на пролетарский лад. Его народничество внесло вклад в самоосознание и освобождение Индии (через Толстого и Ганди, а также через Радхакамала Мукерджи: сопротивление азиатских экономических систем разлагающему влиянию монетаризации) и в жизнь американских индейцев андского региона через Луиса Валькарселя, отца перуанского "индиджанизма", и социалиста Мариатеги.

РЖ: А как Вы считаете, может ли проект "русского социализма" быть актуальным сегодня? Если нет, то почему? Если да, то в каком смысле?

М.С.: Сегодня народнический общественный этос Герцена должен быть актуален как никогда. И если теперь это не так, то причиной тому семьдесят лет марксистско-ленинской диктатуры в России, которая оставила в России больше мелкобуржуазности, чем было до того, разрушив деревенские общинные институты (и заменив интеллигенцию, сострадательную и самоотверженную, интеллигентами, двигающимися вверх по социальной лестнице и интересующимися скорее своим добром, чем Добром как таковым).

В англоязычной Америке мечты о борьбе за гуманизм – пробуждение общества, мотивированное эстетически – не являются нормой. Лирикой если и "балуются", то только в колледже и то по случаю: эстетика бунта же должна ассоциироваться со взрослым возрастом. Так что "взрослость" должна была стать для Мартина Малиа эстетикой герценского бунта, неотделимой от Освобождения, поскольку Освобождение было для Герцена неотделимо от нравственности – союза Морали, Красоты и Истины Фридриха Шиллера. Для Малиа же Герцен, которого вдохновил Шиллер, так и не повзрослел.

Будучи вдохновленным шиллировской моралью Канта и христианством русского народа с его мучениками, Герцен верно увидел, что "пролетарии всех стран" – это будущие буржуа. Именно из-за Герцена создание революционного аграрного социализма сделалось делом рук знати, поскольку рефлексия привилегированного индивида, его чувство собственного достоинства породило идеал достоинства для всех людей. И это привело к требованию права самореализации – с помощью самой последовательной демократии.

Социализм Герцена предполагает подъем масс на уровень самореализующихся личностей, к "гордому" ощущению свободного индивида. Он подразумевал нечто вроде борьбы дворцов благородства с дворцами богатства за дело хижин. Гуманистический персонализм был основной социализма Герцена – как будто в обществе, которое порабощает всех, никто не может быть по-настоящему свободен, пока свободными не станут все. К этому выводу последовательной демократии неизбежно привел рыцарский гуманистический индивидуализм Герцена: ведь социальные обязательства благородных людей – долг, подобный рыцарскому.

РЖ: В творчестве Герцена слились национальные и социальные темы. Малиа назвал бы это "левым национализмом". По какой причине Герцен политически не использован силами, которые выступают за единство социального и национального?

М.С.: Если и называть Герцена "левым националистом", то понятие "национализм" следует понимать распространенным на весь мир, сравнимым с "пангуманизмом" Достоевского. То, что Герцен не был политически признан теми, кто провозглашал союз социалистического и националистического взглядов, происходит из их утилитарной среднеклассовости, несовместимой с романтическим эстетизмом его сопротивления мещанству!

РЖ: А видите ли Вы перспективу развития идей "левого национализма" в духе Герцена? Считаете ли Вы обоснованной критику Герценом Европы, буржуазности и мещанства? Актуальна ли его критика сегодня?

М.С.: Перспективы развития левого национализма в духе Герцена, кажется, в пост-марксистской России присутствуют в меньшей степени, нежели в докапиталистической Индо-Америке. Призыв Земли и Воли – через Кропоткина, вдохновленного Герценом – стал предтечей лозунга (ныне теряющего свою силу) "Tierra y Libertad" [с испанского "Земля и Свобода". – РЖ] Мексиканской аграрной революции 1910-1940 годов и современной Боливии.

Культурная критика Герценом "Европы" в силу ее среднеклассовости и мещанства пророчески открыла самое ее суть. Он верно увидел, что ее мещанство поглотит одну революцию за другой. Тем не менее он не мог предвидеть ("Чингисхан с телефоном"), что диктатура нижнего слоя среднего класса превзойдет всех Чингисханов благодаря новым технологиям массового уничтожения. То, что "татарское иго" уберегло Русь от судьбы балтийских славян, Герцен видел лучше, чем традиционная российская историография.

РЖ: Мартин Малиа, основываясь на источниках, видит в идеологии Герцена воплощение самых отсталых и примитивных черт России, особенно выделяя ультрарадикалистские и экспансионистские идеи мыслителя. Не кажется ли Вам, что если российские либералы прочтут книгу Малиа, им придется вычеркнуть Герцена из пантеона русского либерализма?

М.С.: Если Мартин Малиа видит в мысли Герцена "отсталость" и примитивные черты России, отрицая ее радикализм и экспансионизм, то это происходит в силу его страха утилитарной "just milieu" [с французского "золотая середина". – РЖ] при столкновении с экзистенциальной необъятностью предматериалистической России. На самом деле Герцен предвидел, что такие, как Малиа, не могут воспринимать всерьез клятву Герцена и Огарева на Воробьевых Горах, отмахиваясь от нее, как от "фантазии" двух зеленых юнцов (ведь Малиа "надругался над мечтами юности..."). Ибо их незрелость – ключевое понятие американской "психологии" приспособления среднего класса. Оно означает неспособность приспособиться к Реальности – бунт без личных преимуществ – вместо того, чтобы мечтать о первой выплате по кредиту за подержанную машину, как и пристало "взрослому" юноше...

В самом деле, с обывательской точки зрения "незрелость, подавленная юность" характеризуют всю российскую интеллигенцию (поскольку для нее основным ориентиром была справедливость, а не утилитарность).

На самом деле "отмечтавшаяся" Россия, скорее всего, получит облегчение с помощью таких характеристик Герцена, которые дал ему Мартин Малиа. Жаль, что Малиа получил возможность говорить о Герцене также и в России (в отличие от меня, хотя в моем случае это не повлекло бы расходов для кого-либо).

РЖ: По Вашему мнению, имеет ли историк право не просто на то, чтобы отстаивать те ценности, которые он считает правильными и признает сам, но, более того, - на оценочные суждения, как то делает Мартин Малиа в своей книге? Может ли вообще славистика быть внеоценочной?

М.С.: В общем ни один историк не может не давать оценочных суждений в подтексте, но Малиа выражает свои оценочные суждения предельно открыто, поскольку – как бы он ни старался – он не может превзойти свою прозаическую мелкобуржуазность, подняться до уровня, на котором способен мыслить аристократический, романтический Герцен; Малиа не может оценить положительно суждения Герцена о социальной справедливости и, что важнее, его трепетное отношение к страдающим. Что и говорить, "рожденный ползать летать не может"…

Беседовал Александр Павлов

       
Print version Распечатать