Проблемные поля сталинизма

"Русский журнал": Как вы оцениваете результаты конференции "История сталинизма. Итоги и перспективы изучения"?

Андрей Сорокин: Организаторы конференции не ожидали случившегося аншлага (по триста участников и слушателей ежедневно), академическое сообщество не привыкло, а точнее – отвыкло от такого. Во второй день, когда шли секционные заседания, в секциях "Память", "Человек в системе диктатуры" люди стояли в проходах, сидели на полу. Причем это не праздношатающаяся публика, которой был закрыт доступ на конференцию, а профессорско-преподавательский состав высших учебных заведений, люди в ранге кандидатов, докторов наук, профессора. Очевидно, что научное сообщество конференцию оценило и признало.

Говоря об итогах, отмечу, что конференция позволила диагностировать проблемные поля, существующие в истории сталинизма, связанные с источниковыми лакунами, как, например, по истории Великой Отечественной войны, большинство архивов по которой до сих пор недоступны исследователям. Однако при наличии отдельных лакун состояние исследований таково, что позволяет говорить о новой политической истории. В ходе исследований подтверждены, например, предположения о высокой централизации репрессий, начинавшихся и жестко контролировавшихся по приказам из центра. Ученые, работавшие в аграрной подсекции, проанализировали такую остро актуальную тему, как голод начала 30-х годов. Оказалось, что подходы к этой проблеме и российских, и зарубежных профессиональных историков вполне созвучны. Они категорически не согласны с оценкой современной украинской политической элитой голода 1932–1933 годов на Украине, когда он противопоставляется аналогичным процессам на Северном Кавказе, в Поволжье и Казахстане, при том, что все согласны с характеристикой голода как организованного, в том смысле, что он стал прямым результатом политических решений сталинского Политбюро. Точно так же есть общее понимание необходимости дальнейшего изучения этой проблемы.

Академик Чубарьян поставил вопрос о нетождественности "сталинизма" как системы "советскому обществу". Эта дискуссионная тема была им только обозначена и требует дальнейшей проблематизации и изучения. Перечень проблем, обсуждавшихся на конференции, можно продолжать и дальше.

РЖ: Чем можно объяснить чрезвычайное внимание к секции "Память"? Получается, что наше общество, частью которого является историческое сообщество, в первую очередь интересует наша внутренняя память о собственном прошлом. Не означает ли это отсутствие консенсуса в обществе об этом прошлом в принципе?

А.С: Действительно, в российском историческом общественном сознании нет консенсуса по поводу нашего прошлого. Причем не только по отношению к эпохе и личности Сталина, но и к революции 1917 года, и к царствованию последнего императора Николая II. Сознание общества расколото. Это бесспорный факт, тут не о чем спорить.

Однако секция "Память о сталинизме" не сводилась к обсуждению состояния российского общественного сознания. Скажем, один из украинских историков говорил о политике памяти украинской государственной элиты, оценивая ее крайне нелицеприятно. Видный германский ученый Фолькхардт Книгге, директор Фонда музея бывших концлагерей в Бухенвальде, говорил о национальной памяти и отношении немцев к своему трагическому, во многом преступному прошлому, о том, как в Германии преодолевали те проблемы, с которыми сталкивается российская память сегодня. В его размышлениях по поводу собственного исторического опыта не было и тени попытки научить россиян чему бы то ни было. Хотя, поскольку конференция была посвящена истории сталинизма, в центре внимания находились именно проблемы российского общественного сознания.

РЖ: Накануне конференции организаторы подчеркивали, что одна из их главных целей – повлиять на общественное сознание, а Николай Карлович Сванидзе говорил о том, что есть задача воздействовать и на власть. Удалось ли достичь этой цели? Как можно в связи с этим оценивать появление на конференции в последний день министра образования и науки Андрея Александровича Фурсенко?

А.С.: Если мы говорили о своем желании повлиять на общественное мнение, а кто-то – о своем желании воздействовать на политическую линию, то я абсолютно уверен, что ни у кого из тех, кто на эту тему высказывался, нет никаких иллюзий, что это влияние может быть мгновенным. Со времени смерти Сталина прошло более полувека, с момента крушения Советского Союза прошло почти два десятилетия, а ментальность людей, живущих в России, не сильно изменилась. Нужно в несколько раз усилить присутствие подобных тем в самых разных СМИ, чтобы воздействовать на сознание людей.

Приход министра образования Андрея Александровича Фурсенко на конференцию (а мы его приглашали) был осознанным выбором гражданина своей страны, который счел необходимым принять участие в мероприятии, сложном лично для него. Он получил целый ряд не очень приятных вопросов, касающихся учебников по истории, выходящих под грифом Министерства. Я думаю, что он пришел на конференцию, ожидая подобной реакции со стороны научной общественности, и это делает ему честь. Насколько итоги работы конференции в научной ее части (а они, в общем, расходятся с концепцией, изложенной в так называемом "учебнике Филиппова") повлияют на позицию Министерства в целом и на подходы к учебникам по истории – это вопрос к министру.

Серьезные масштабные научные конференции, в которых участвует научная элита всего мира, не должны проходить незамеченными со стороны государственной власти. Время покажет, так ли это в данном случае.

РЖ: На итоговой пресс-конференции Александр Алексеевич Дроздов высказал идею о законодательном оформлении десталинизации. Что это означает для России? Выразил ли он общее пожелание оргкомитета конференции или это была его личная идея? Каково ваше отношение к этой идее?

А.С.: На оргкомитете конференции идея законодательного оформления десталинизации, сформулированная исполнительным директором Фонда первого президента России Бориса Николаевича Ельцина Александром Алексеевичем Дроздовым, не обсуждалась. Конференция изначально позиционировалась как сугубо научное мероприятие, которое не ставит в центр своего внимания проблемы политические, государственного управления или проблемы юридического оформления процесса десталинизации. Хотя в заключительный день конференции эту идею высказывали и другие ее участники – в качестве предмета для обдумывания и дискуссий. Но поскольку оргкомитет по этому поводу не собирался и ничего не обсуждал, вряд ли стоит позицию, высказанную Дроздовым, рассматривать как позицию оргкомитета.

Сама же постановка вопроса мне кажется целесообразной и справедливой, хотя она еще и не сформулирована адекватным образом и может подразумевать самые различные толкования, вплоть до взаимоисключающих. Поэтому сейчас, по горячим следам только что закончившейся конференции, я бы не стал ставить эту тему во главу угла общественного обсуждения.

Мы говорим о жертвах сталинского террора, о многомиллионных жертвах голода начала 30-х годов, голода конца 40-х годов, о сотнях тысяч расстрелянных, сотнях, тысячах и миллионах, умерших в ГУЛАГе. Кто их палачи – физические лица? Государственная машина? Пока нет ответов на эти вопросы – нет и адекватного отношения к историческому прошлому.

РЖ: Означает ли законодательное оформление десталинизации для России то же самое, что Холокост для Германии, в том числе и соответствующие международные последствия скажем, выплата компенсаций пострадавшим?

А.С.: Не стоит сравнивать Холокост в Германии и исторические процессы, происходившие в Советском Союзе. Аналогии такого рода очень опасны.

Не думаю, что от России ждут каких бы то ни было компенсаций материального рода в результате признания ошибок и преступлений советского режима, как, например, в отношении Катынского расстрела. Представление, что поляки требуют от России материальных компенсаций, – это миф, хотя, надо признать, экстремистские суждения на эту тему существуют. Тем более полагаться на витающие в разных обществах, в разных государствах идеи по этим вопросам нельзя. Но не нужно и оставлять их на вербальном уровне. Все процессы такого рода в историческом сознании и возникающие вопросы или потребности в оценках – моральных и юридических – требуют решений, но даже на стадии их постановки в качестве проблемы для обсуждения – очень деликатных, продуманных и взвешенных подходов.

Беседовала Любовь Ульянова

       
Print version Распечатать